Маленькая квартирка в не самом большом городе не самой большой страны превратилась в центр огненно-алого, рыжего и задорного тайфуна, пропитанного энергией воплощений настолько, что, казалось, еще немного и тонкая грань между реальностью, материальной, земной и обыденной, и тем, что они называют Чертогами, и вовсе сотрется, образовав нечто совершенно новое, не лишенное, впрочем, изрядной доли безумного очарования.
Нет, он, Ледяной, не привык совершенно к такому. Не привык, что здесь, в его доме, может быть так много света, и не только  света, но и почти обжигающего, но по-своему ласкового, как прикосновения открытого пламени, тепла. Иначе, совершенно иначе, прохладно, тихо, по-своему же пусто, но, кажется, этому всему пришел конец, и нет, ни капли разочарования при этом он не испытывал. Ярость бегала по квартире, сшибая по пути предметы и нимало об этом не заботясь, и от каждого ее шага, казалось, в воздухе разлетались щедро ярким ворохом алые, задорные искры, оседая на стенах, на потолке, наполняя мир солнечными бликами, ощущением  присутствия, бесцеремонным, радостным, живым и - настоящим. Настолько настоящим, что в нем растворялись первые ощущения растерянности и непонимания, какие-то тени и страхи, словно отогревая и его самого изнутри, прогоняя хотя бы здесь и сейчас, ненадолго, но решительно, сомнения и страхи. Вот только с недоумением и растерянностью справиться они все равно не могли, и, отвечая на поцелуи огненной девушки, Джей улыбался неловко, обнимая ее в ответ, иногда спрашивая почти что смущенно, неужели ей, рыжей, совершенно это не надоедает, но Ярость только смеялась в ответ и впивалась в его губы снова, прижимаясь всем телом, и не обнять самому казалось уже просто невозможным, крепко, словно в давнем, каком-то безотчетном желании не отпускать ее, никогда не отпускать, уберечь это солнечное и яркое сокровище от всей темноты мира, не дать никому причинить ей больше боли, заботиться, быть рядом, и видеть вот такие сияющие счастьем ее глаза, зарываться пальцами в горячие пряди волос, улыбаться ей в ответ, и совершенно не спорить, ни с чем, словно только так - естественно, словно это - единственно правильное в этом мире - быть с нею. Быть тем, кем она захочет, как когда-то давным-давно в самом начале, еще до начала времен, естественно быть осторожным, быть аккуратным с ней, и в то же время - переплавлять все это во внимательность и нежность, в заботу и ответное янтарное тепло и капли согретого словно в ее же ладонях серебра. Переплетение сил, энергии, открытое и свободное, кажется почти что безумием и в то же время это - правильно, и, он ловит себя на этом ощущении тоже с какой-то растерянностью и внезапным осознанием, - желанно, во всех смыслах. Желанно - вот так.
Терпкая и в то же время сладкая и яркая нота безумия, словно подталкивает, расцветает в полной мере, и даже в голову не приходит спорить и задаваться какими-то вопросами на предложение Ярости. Казалось, сейчас он согласился бы на что угодно. На что угодно, что позволит ей, им обоим почувствовать в полной мере эту жизнь, что поможет перевесить для нее темноту и мрак, преследовавшую их двоих по пятам годами, десятилетиями, едва ли не всю жизнь почти что безысходность. На что угодно, чтобы это рыжее и решительное и в то же время неуверенное, кажется, ни в чем толком, пламя, продолжало полыхать также живо и радостно как сейчас.
Ярость, похожая в эти минуты на искрящееся солнышко, перебирающая наряды, словно для нее этот выход из дома должен был стать едва ли не главным событием в жизни, восторженная и искренняя, была прекрасна. О чем, улыбаясь, стоя на пороге комнаты, Джей и сообщил ей с улыбкой, пока она кружилась по комнате, возмущаясь на то, что у него в доме нет никакого зеркала.
Зеркала? Зеркал в его жизни и так хватало. А, впрочем, почему бы и в самом деле нет? Что мешало, в сущности, создать его из чистого и гладкого льда прямо на стене, покрыть серебром, и вложить в него еще малую толику силы почти что как волшебства, того самого волшебства, о котором он сам, быть может, забывал слишком часто, той оборотной стороны его силы, что отражает в себе не наказание и кару за грехи и проступки, но воздаяние за каждый верный шаг, за каждую принесенную в мир каплю добра и света.
- Смотрись в него чаще, - обнимая девушку со спины, ловя в зеркале ее восторженный взгляд, Джей улыбается и сам, прикасаясь все еще немного смущенно губами к ее открытой шее, - Смотрись и не забывай о том, насколько ты прекрасна.
"Насколько ты нужна, насколько твой свет озаряет этот мир. Смотрись и помни об этом, пожалуйста, о том, сколько хорошего ты подарила, о том, насколько я хочу видеть тебя счастливой..."
Любуясь ею такой как сейчас, восхищенно и почти что завороженно, Ледяной едва ли не пропускает вопрос, застающий врасплох, и немного неловко, как-то совсем смущенно кивает.
- У меня не то что с "на публике", а вообще с "веселиться" всегда было плохо, - это приходится признать, да, впрочем, едва ли это хоть для кого-то было тайной. Когда он вообще в последний раз позволял себе что-то подобное? В голову приходит только одно воспоминание... Рождество, и почти такое же опьяняющее и беззаботное ощущение, переплетение стихий, слитых воедино с беспечностью его самонадеянности. Но все же тогда это было иначе. Совершенно иначе... И сейчас он смутно себе представлял, во что может вылиться такая внезапная их затея, но в то же время... В то же время, наверное, едва ли не впервые в жизни все это не имело вовсе никакого значения. Они вместе и этого более чем достаточно сейчас, чтобы творить все то, что раньше не приходило в голову, чтобы вспоминать и заново открывать для себя, а что же такое на самом деле жизнь, чтобы создавать новые яркие воспоминания, которые обязательно перекроют собой все то, что, нет, не стоило забывать, но отпустить было все-таки нужно.
Собираться самому - занятие не долгое: всего-то натянуть на себя рубашку и светлые джинсы. Куда больше времени уходит на то, чтобы найти в квартире еще одни, очередные запасные очки. Вытаскивая их из-под вороха бумаг на столе, и надевая ставшим за это перерождение совершено привычным и машинальным жестом, Джей на несколько мгновений прикрывает глаза и все же улыбается. Как ни старайся, но так все еще гораздо проще. Проще не контролировать, не удерживать энергией плывущее зрение, а пользоваться вот такими вот простыми человеческими изобретениями. И в то же время это тоже каждый раз вызывает неловкость самой нелепостью для воплощения проблемы. И сейчас, едва ли не впервые, поправляя их и оборачиваясь, чтобы каким-то извиняющимся взглядом посмотреть на Ярость, Джей задумался о том, а можно ли вообще что-то с этим сделать, да и нужно ли?
- Идем?
Вопрос простой, и в то же время под ним, да и под самой этой улыбкой достаточно неуверенности. Той неуверенности, которая вопреки пониманию и очевидности реальности, рождается из ставших привычными страхов, из слишком долгого блуждания среди теней и отрицания самого себя. Неуверенности, что рождается из невольного, но все же подсознательного ожидания отказа. Слишком привычного, чтобы от него можно было избавиться легко.
- Можно через врата, но, если захочешь, можем и прогуляться или поймать машину, своей у меня нет, до сих пор не нужна была... Здесь не очень далеко.
Нет, конечно, он не ходил по клубам в свободное время, но, когда давно живешь в городе и имеешь привычку бежать от собственных мыслей в кажущихся бесконечными прогулках по его улицам, волей-неволей запоминаешь и вот такие, казалось бы, совершенно ненужные вещи.
- Я никогда там не бывал, но место знаю... [icon]http://sh.uploads.ru/D4kg5.jpg[/icon]

Идти по улицам города рядом с Яростью, слушать ее рассказы, и, в общем-то, даже просто голос, ощущать присутствие, словно все вокруг пропитывалось от одного ее появления солнечным светом, дробящимся в стеклах домов, в витринах, в зеркалах проезжающих мимо машин. Смеяться в ответ на ее смех, на решительную нахмуренность, на полыхающее возмущение. История. Человеческая история, сотканная из множества вот таких мелочей, нелепостей, событий, и - их собственная жизнь, точно также состоящая из мелочей, каких-то воспоминаний, странного, быт может, но все-таки по-своему драгоценного опыта. Идти, отмерять асфальт под ногами шагами под цоканье ее каблуков, улыбаться и - понимать с особенной остротой в полной мере, как мало на самом деле они знают друг друга. И нет, не о понимании речь, не о том, что составляет их суть, чувства, сознание, а вот о таком - живом и банальном, о прошлом, о настоящем, о мелких привычках и больших пристрастиях. О снизанных на нить памяти моментах и мгновениях, о которых еще долго можно будет рассказывать, которыми можно будет делиться, одновременно создавая и добавляя к ним что-то новое, и не просто новое - общее, вот как прямо сейчас.
- Мне всегда нравились дуэли, даже если порой они превращались в абсурдный фарс, - смех в голосе отдается россыпью янтаря, живого и - по-своему тоже солнечного, - Вот только участвовать в них мне доводилось... Редко. Девушкам же, по их мнению, следовало сидеть в сторонке тихо, вышивать крестиком, да, в лучшем случае, читать, рисовать да музицировать. Никакой справедливости, сплошные предрассудки.
Смеяться. Открыто и искренне. Хотя бы потому, что не так уж и возмущало его все это на самом деле тогда. Человечество, народы, эпохи, сами выбирали свой путь в поисках не то совершенства, не то той гармонии, которая наконец-то станет удобной для всех. Удобство, впрочем, тоже всегда было разным. И в то же время... В то же время в каждом столетии, в каждой стране и городе, в каждом слое общества всегда находились и будут находиться те, кого не устраивает заведенный порядок, кого он злит, раздражает и почти что доводит до бешенства. Кто не готов мириться с несправедливостью - будь то глобальной или частной. И... Именно они, именно такие люди всегда двигали и будут двигать вперед этот мир, толкать его, раскачивать, заставлять меняться, принимать новое, даже если это новое и приходится вдалбливать и отвоевывать силой. И все-таки - всему свое время. И эпохи ломаются, поворачиваются, переламываются под колесом времени лишь тогда, когда действительно назревает к этому готовность. В умах, в сердцах, в душах и в чувствах. А потому было и время рыцарей и их дам, было время варваров, амазонок и валькирий, было время невежества и великих ученых. Человечество - неповоротливая махина, но так или иначе из всего извлекает свой урок. И - свои истории.
Даже у него они были. Свои, немного странные, чаще всего одинокие воспоминания девушки, что всегда избегала толпы, держась в стороне и редко выходя на свет и в свет. Воспоминания о людях, о праздниках и войнах, о философах и ученых, об инквизиторских кострах как о подлинной ереси, и - о великих открытиях. О лачугах в лесу и о пышных каменных дворцах, об охотниках, художниках, поэтах, о напыщенности иных дураков, кичащихся положением и деньгами и - подлинном понятии чести и достоинства, что на самом деле никак не зависят от статуса, но зависят от того, кто ты есть, сам, изнутри.
Воспоминания о сражениях и схватках, о том, как в них раз за разом оттачивалось ее мастерство владения клинком, копьем, да мало ли чем еще. О том, как раскаленный докрасна металл рассыпается искрами под ударами молота, а потом шипит яростно, закаляясь в ледяной почти что воде. Подарок. Катана, которая и сейчас, спустя пару сотен лет все еще была при нем, уцелела сквозь время, нашла свое место и в его маленькой квартире, в этом современном городе, связью настоящего с прошлым.
И всем этим тоже можно делиться - памятью. Делиться мелочами, доверчиво раскрывать их навстречу друг другу. Рассказывать, показывать, и, наконец-то, быть может, просто не бояться быть самими собой.
Вот только идти - недолго. И рассказы подождут до какого-нибудь другого вечера, до своего часа, а пока, остановившись на пороге клуба, глядя на едва ли не восторженно подпрыгивающую от предвкушения Ярость, Джей не мог не улыбнуться в ответ. Представления о том, что будет дальше, не было ни малейшего, но это почему-то сейчас совершенно не волновало и не беспокоило. Нет, ни в этой жизни, ни, тем более, в прошлой, когда о том, что такое ночные клубы, и речи-то не шло, Ледяной не бывал. Как-то не до того было, да и, откровенно говоря, что там делать, тем более, одному, он с искренним и глубоким недоумением не понимал. Да, бывало, он ходил на концерты, и концерты эти мало имели общего с приписываемым ему образом любителя строгости, холода, и, разумеется, до смешного стереотипно классической музыки. Нет, каким бы хорошим пианистом за последние века они ни был, любовь к сонатам, этюдам, камерному или симфоническому звуку остались где-то далеко позади, скучными академическими листами, испещренными черными нотными знаками, уступив место экспрессии, эмоциям, заключенным в звук, темпу, ритму, порыву, и - какой-то не то совершенно иной выразительности, не то просто современности, когда из музыки, из текста, из города и мира, из самого себя можно было извлечь гораздо больше.
- Да, здесь, если я ничего не перепутал, - потянув за собой Ярость за руку, он толкнул тяжелую дверь, открывающуюся в полумрак, и, кажется, что даже здесь, в холле, едва ощутимо, но все таки ощущалась под ногами ритмичным гулом вибрация басов, доносились не доступные, может быть, для человеческого слуха, но наполняющие все пространство вокруг эмоциями, словно цветными огнями подсветки, смех, пение, азартное чувство движения, страстное, свободное. Пахло кальянным дымом и тонко, почти неуловимо - смесью духов, еды, алкоголя, и какого-то раскрепощенного, но в то же время почти что звенящего напряжения.
- Идем? - хотя, кажется, этот риторический вопрос прозвучал почти что нелепо. Достаточно было одного взгляда в эти наполненные предвкушением глаза, на почти что полыхнувшую пламенем девушку, чтобы понять - это он, ледяное воплощение, будет чувствовать себя здесь не в своей тарелке, а вот ей, рыжей, такая атмосфера, накаленная и живая - все равно что для рыбы вода а для птицы - вольное небо. Хотелось рассмеяться, неловко и смущенно, и Джей выдохнул, ловя коротким поцелуем ее губы и признаваясь, - Тебе придется меня учить. Последний раз я танцевал очень давно.
И все-таки эта затея, при всей своей авантюрности в определенном смысле, начинала казаться даже ему все более и более привлекательной. Музыкой, атмосферой, кажется, самим настроением, которое физически почти что ощущалось разлитым в воздухе, когда они спускались по лестнице вниз, в заполненный людьми, бликами, танцем, зал. В первые мгновения показалось даже, что в небольшом помещении собралась целая толпа пестро разодетых, с крашенными в разные цвета волосами, парней и девушек, и неосознанным жестом он привлек к себе Ярость ближе, обнимая ее за талию, крепко, оберегающим и говорящим без слов "мы рядом" прикосновением.
И все же здесь была музыка, тот ее поток, который ощущается в сплетении звука, ритма и настроения. Его нужно только почувствовать, в него нужно шагнуть и - почти что окунуться.
- Всегда мечтал танцевать с тобой, - еще одно признание получается странным, зато предельно, до нелепости честным. А ведь и правда - хотел. И не важно, каким был этот танец. В бою ли, пересечением клинков, на паркете ли, выверенными ли шагами, не - важно. Танец - это движение, это прикосновения, это - всегда, кажется, еще с самого начала времен, того самого первого раза, там, на Поле Славы, всегда - жизнь. А с тем, кого любишь - жизнь, наполненная еще и совершенно особым смыслом. [icon]http://sh.uploads.ru/D4kg5.jpg[/icon]

Кто они? Кто они такие? Воплощения таких противоречивых и в то же время настолько гармонично, словно от самой природы так повелось, сочетающихся чувств? Воплощенные, бессмертные, или просто почти что такие же люди, как все здесь? Какая, в сущности, в этом мире разница, кто ты есть? Куда важнее то, чем ты живешь, куда идешь, к чему стремишься, что у тебя внутри. И плевать на совершенство, идеал - недостижимая звезда где-то высоко-высоко над головой, но это вовсе не значит, что она не может стать путеводным ориентиром, это не значит, что нужно смотреть только под ноги и забывать смотреть на небо, туда, откуда, в сущности, все они пришли. Он - Справедливость, судья и гармония этого немного безумного мира, и в то же время - он, парень, который, впервые, быть может, в своей жизни, может позволить себе ни о чем не задумываться, не бежать от своей сути, а просто - быть самим собой. Да, он не умеет веселиться как все, и все происходящее здесь, в этом полутемном, с бликами света, бокалов, блесток на одежде - пусть не полностью, но чуждо. Она - Ярость, пламя и движение, та, кто возьмет любого за шкирку, встряхнет и поднимет с колен, кто разрушит легко, кажется, любые преграды, что только  раззадоривают ее, вырастая на пути. И в то же время - она девушка, гибкая, яркая, красивая, вписавшаяся в творящийся вокруг них двоих, в ритм музыки и танца, так легко, словно была неотъемлемой их частью. Кто они? Да, в сущности, какая разница. Если отбросить условности, словно шелуху шаблонов и стереотипов, в стороны, окажется, что все это совершенно не важно, не имеет значения. Да, они не люди, и никогда в полной мере ими не будут, да это на самом-то деле и не нужно. Ведь они не лучше и не хуже, а жизнь - это просто жизнь, и состоит она из вот таких мгновений. Из пульса басов под ногами, из случайных прикосновений, из нот и слов песен, из восхищенных возгласов вокруг, из запахов, из движения, в котором самое главное - не останавливаться. Никогда не останавливаться. И никогда не сдаваться.
Не в своей тарелке? Да, быть может, в первые минуты, когда он едва ли не спотыкаясь и пытаясь извиняться перед теми, кого они случайно задели, следовал за своим рыжим и сверкающим восторгом настоящим, живым и материальным, лучиком солнца в гущу толпы. Неловко, странно, непривычно до глубины души. И, казалось, если бы она не хватала его самого за руки, не смеялась, глядя восторженными, восхищенными глазами, потерялся бы, не зная, что делать. Но растерянности этой хватило ненадолго, и, кажется, вот растаяла она, испарилась как дым. Музыка есть музыка, а танец есть танец. Движение. Равновесие. Гармония совершенно иного толка. Поймать этот ритм, этот темп, настрой. Поймать этот поток, ухватить его почти что за хвост, окунуться в него, как в ритм, пожалуй, почти что всего этого времени, настоящего, здесь и сейчас. Повторять движения - так просто, если позволить себе перестать задумываться, перестать сдерживаться. Танцевать - также просто, как дышать. Так же просто, в сущности, как играть, когда клавиши кажутся продолжением пальцев, выражением эмоций, самой сути. Так же просто как танцевать в бою. Нет отдельно разума и тела, чувства - не что-то запертое в клетку материальности, все это - единое целое. И пусть понял он это давным-давно, знать и ощущать в полной мере - не одно и то же.
Ярость, огненная почти что вспышка, горячая и жизнеутверждающая, сметающая на своем пути все сомнения и страхи, наполнила все пространство вокруг, алым, пульсирующим, переливающимся светом, заставляя толпу, людей, едва ли не каждого, подняться, словно на втором дыхании, подняться над всеми заботами и проблемами. Невозможное возможно? Да, а пределов никаких на самом деле нет. И все-таки они двое - не люди. Ловя блики света в ладони, танцуя рядом с ней, рядом с той, которую любил, не переставая восхищаться ею, ее обликом, ее движениями, ее стихией, Джей рассмеялся, привлекая ее в какой-то момент к себе, выдыхая прямо в приоткрытые и улыбающиеся губы, даже не пытаясь скрывать того, что для него она - живительное тепло всего мира, и, читая буквально почти что в этом танце, в этом потоке стихии ее настроение, почти что мысли, как в открытой книге, влюблялся в нее, такую, как заново, искренне, до глубины души, которой, по идее не должно было и быть.
- Ты зажигаешь их всех! - им, воплощенным, можно было бы и не повышать здесь голос, но как-то происходило само собой, когда, казалось, что даже сама музыка зазвучала громче, наполняясь силой и энергией изнутри. - И это - тоже твоя сила. Творить жизнь, прогонять темноту! А кто не согласен, и предпочитает ныть и гнить в своем болоте уныния, пусть катится к черту! Этот мир заслуживает большего, чем влачить свое существование сквозь века!
Серебро и янтарь, переплетенные с алым - чувство гармонии, чувство справедливости, стремление к лучшему. Его энергия, прохладная, отрезвляющая, заставляющая каждого задуматься о чем-то своем, что-то свое понять, почти что откровением. Вот какая-то девушка сбилась на мгновение с шага. Вот ее улыбка, растерянная, сменилась смехом. Тем смехом, который озаряет душу, когда в той находится наконец ответ на давно и болезненно мучивший вопрос. Вот парень пробирается к выходу. Да, так правильно, ты решился. Ты возьмешь сейчас такси и поедешь туда, где по-настоящему нужен сейчас. Вот - парочка, в другом конце зала, кажется, только что ссорились, препирались привычно и уныло. Не складывается? Да, жизнь непростая штука, не все будет складываться так, как хочется, сразу. Но и их касаются искры сил, и отбрасываются сомнения в сторону. Да-да, вы сильны, возьмитесь за руки, препятствия - не помеха, и, даже если кажется, что под ногами шаткие дощечки моста, вот оно - равновесие, ловите его, вот вам ярость, чтобы решиться по нему пройти.
Это - сплетение энергий. Свободное, в танце, в объятиях. Здесь не нужны церемонии. И, если нужно будет, то точно так же как эти пару сотен человек, они вдвоем встряхнут всю эту сонную реальность. Кто-то скажет - безумие? А вы пробовали? Вы знаете, что это такое - поймать комету времени за пушистый и искрящийся хвост, запустить в него руки, зачерпнуть и рассыпать искрами, подняться с колен, глотнуть по-настоящему воздуха, и - поделиться этим? Не подгрести под себя и чахнуть, словно дракону над златом, забывая о том, как это - летать, тускнея, деградируя, ржавея телом, духом, разумом и сознанием? Вы пробовали перестать брать и начать делиться? Люди - не грязь, по крайней мере уж точно не больше, чем некоторые из их семейства, что кичится силой да задирает нос, подставляя его под щелчки судьбы. Забирать, отнимать, накапливать - для чего? Во имя чего? Вы забылись, вы забыли о том, что сила дана вам, вечным вовсе не для того, чтобы жиреть ею, брезгливо морщась, а для того, чтобы творить, как когда-то в самом начале... Но здесь, сейчас, хотя бы они двое - вместе. Они перестали плутать в этом лабиринте и нашли для себя выход, а, значит, это возможно. Возможно для каждого!
- У нас все получится! - подхватив Ярость на руки, Джей рассмеялся, закружив ее в воздухе, делясь с ней своим серебром, решительным и уверенным. Они не сдадутся, нет, не опустят руки. Хватит! Хватит опускать голову и отворачиваться в угоду тем, кто хочет окончательно превратить все вокруг в кормушку и стойло. Они уступали слишком долго. И чуть не потеряли друг друга окончательно. Но больше этого не будет! Перед ними еще только открываются совершенно новые, непознанные возможности. И глупо будет просто так взять и отступить сейчас, когда дверь наконец распахнулась и только и нужно что просто взять и переступить порог! [icon]http://sh.uploads.ru/D4kg5.jpg[/icon]

Стук каблуков Ярости в этом танце, в этом почти что безумии, тонет в звуках музыки, растворяется звуком, но, кажется, отдается в ритме, в пульсе, что пробуждает и зажигает, как когда-то в открытом космосе звезды, всю эту толпу. Грохот колонок, басы, ощутимые, кажется, даже через пол, звуки и свет, перемешанные с цветом, огней, аур людей, сейчас - задорных и ярких, кажется, как никогда, словно из них, из этих парней и девушек одно их присутствие, двух таких разных, но таких дополняющих друг друга воплощений, выжгло, стерло и развеяло ненужной, лишней здесь и сейчас пылью все плохое, все беспокойство и все тревоги, страхи и совершенно нелепые, такие ненужные обиды. Громче! Ярче! Как контролировать все это? Как контролировать собственную силу, свою энергию, когда рядом с тобой полыхающий заревом танцующий огонь, словно вырвавшийся на свободу, смеющийся, живой и настоящий, разбрасывающий по всему залу, кажется, алые и задорные искры. Нет, этот ворвавшийся в их привычный мир вихрь здесь запомнят надолго и долго будут вспоминать.
Ярость, смеясь, повисает у него на шее, буквально впиваясь поцелуем в губы. Ответить на это, открыто и - так непривычно желанно, перехватить в нем инициативу, подхватывая ее на руки, обнимая за талию. Наплевать, наплевать на все условности и правила. Целовать ее, привлекая к себе ближе, не отпуская, не давая отстраниться. Да, она нужна ему, нужна и любима, так всегда было, даже если он не способен был до сих пор этого осознать, и так всегда будет, что бы ни случилось, и как бы ни сходил с ума этот мир. Они вместе, они рядом, и осколки той преграды, что тысячелетиями, казалось, разделяла их, таяли, рассыпаясь искрами нашедших свое идеальное равновесие сил и стихий. Да, они никогда не будут прежними, но они поднялись выше, вырвались из почти что сомкнувшейся над ними пропасти и, буквально, обманув судьбу - еще на несколько ступенек бегом по лестнице наверх. Невозможное стало возможным, и лед и пламя, что чуть не уничтожили друг друга, стали единым целым, не исчезнув, не растворившись друг в друге, вопреки всем законам вероятности, но создав нечто новое и удивительное, что еще только предстоит постичь. И жалеть здесь не о чем, кроме как об упущенном, быть может, времени. Нет, он не оставит ее, не отпустит, не даст снова заблудиться в потемках, не позволит ее пламени потускнеть и угаснуть - он будет с ней рядом, и, пусть как сейчас, как сию минуту, и дальше сияют искренним и неподдельным восторгом и радостью, жизнью, ее глаза, пусть и дальше, как и прямо сейчас, она сможет опереться на его подставленные руки, его рыжее сокровище, пламя мироздания, что бы кто ни говорил, и что бы ни думала там про это столь часто протягивавшая к ним обоим свои хищные когти пустота. Перебьется. Вот теперь, здесь и сейчас, отныне и впредь - точно перебьется. Они живы, и они обязательно пойдут дальше, в этом несовершенном мире есть еще за что побороться, есть к чему стремиться, даже если кажется, что он прогнил насквозь - не правда, не правда это! А здесь и сейчас, в этом отдельном маленьком кусочке этого мира - они вместе, они принадлежат друг другу, добровольно и открыто, искренне и по собственной воле, и, пусть все вокруг думают, что хотят.
Внезапный яркий свет бликует на стеклах очков, бьет по глазам, заставляет сбиться с ритма, вскинуть голову, останавливаясь вместе с замершей музыкой, щурясь, глядя растерянно на диджея, не сразу улавливая смысл происходящего и сказанных слов. От прикованного к ним двоим всеобщего внимания на несколько секунд становится не по себе. Накатывает какой-то неловкостью в первые мгновения, и Джей невольно бросает на Ярость растерянный взгляд. Нет, так просто этому, кажется, не научишься, если за тысячелетия так и не сумел, а привычка держаться если не в стороне, то хотя бы не слишком выделяться, никуда, оказывается, не делась, отзываясь невольным напряжением.
Растерянность - еще сильнее в первые мгновения, но и ее сменяет на выдохе какая-то внезапно появившаяся в ответ на откровенный восторг Ярости беспечность, от которой словно отпускает внутри туго натянутую пружину, позволяя вздохнуть свободнее, прежде чем поймать ее за руку и привлечь к себе, обнимая талию.
Музыка, перебором гитарных струн под ритм ударных грянувшая из колонок, в первые мгновения кажется знакомой, не мелодией даже, но настроением, интонациями, почти что почерком, неуловимым, но который не спутать ни с чем другим, особенно если слышать их не раз и не два, и, кажется, даже не сотню. Флешка, маленькая красная флешка, лежащая в ящике письменного стола вот уже двадцать с небольшим лет, и ее содержимое, заученное едва ли не наизусть, и не узнать - невозможно, даже если саму песню не слышал никогда.
Ярость взметнулась огненной кометой, закружилась в танце, и, несколько секунд растерянно и почти что ошарашенно вслушиваясь в ритм и слова, Джей смотрел на нее. Слишком неожиданно и - слишком ценно. Прикрыть на мгновение глаза, вспоминая, как это было, клавиши под пальцами, пойманное настроение, волной, потоком, эмоциями, на всех уровнях восприятия. Подхватить это также как и тогда - присоединиться к танцу, легко и свободно, не зная, но чувствуя музыку, ловя ее в своих движениях, в каждом шаге, развороте, в соприкосновениях рук и мимолетных объятиях. Окунуться в это настроение, забывая обо всем, что вокруг, отпуская себя, ведь танец - это материальные, в каждом движении сквозящие чувства. И порой этому даже не нужно учиться, этим нужно просто жить, как жить музыкой, как просто быть самим собой. И кто сказал вам, что музыка, звучащая в записи всегда неизменна, что ее настроение никогда не меняется, что ее нельзя дополнить, пропустить через призму восприятия, раскрыть, выпустить на волю все ее оттенки и глубину? Они - не люди, они воплощения, и это - больше чем просто танец, и больше чем просто песня - это их эмоции и их откровение, друг другу и этому миру, которому давно пора бы встряхнуться, как и людям, хотя бы тем, что вокруг.
Аура Ярости полыхает алым, насыщенным и ярким, огненно-рыжим, как и когда-то со сцены, переплетается с его серебром, отливает янтарными солнечными бликами. Единое целое, не слияние, а нечто совсем иное, нечто большее, разделенная на двоих свобода идеальной гармонии воплощенного хаоса. Привлекая ближе, не останавливаясь, не прекращая этого легкого безумия танца, ловя ее в объятия, Джей выдыхает прямо в изгибающиеся в счастливой улыбке губы:
- Я люблю тебя, Рыжик! - обращением простым, теплым, пропитанным их общей сейчас стихией, и каким-то очень и очень близким. [icon]http://sh.uploads.ru/D4kg5.jpg[/icon]

Рассмеявшись, открыто и беззаботно на слова Ярости, Джей только отрицательно покачал головой. Не известно, как бы еще он танцевал сейчас, если бы не одна рыжая и упрямая человеческая девчонка, только-только поднявшаяся на ноги, только-только начинавшая учиться заново ходить, а его - заново практически учившая танцевать. И нет, не потому, что ему, Ледяному никогда не доводилось этого делать, а потому, что там, в прошлой жизни, это все было совершенно иначе, с другой стороны, в другой, противоположной партии, под другую совершенно музыку, и с совершенно иными движениями, оставшимися там, в прошлом, в совсем другом веке.
- Не то чтобы я часто это делал, как, впрочем, и многое другое, - и это тоже было правдой. Он редко позволял себе что-то подобное, даже если умел. Редко позволял себе отбросить в сторону условности, обязанности, обязательства, ставшую привычной, неотъемлемой частью его самого, сдержанность, чуть ли не как часть его сути, и - вот так как сейчас, просто быть, просто дышать, отпустив на волю эмоции и чувства, даже сами мысли, искрящиеся серебром, согретые изнутри янтарными отблесками искренней почти что влюбленности в этот мир, с которым так долго, так трудно, до содранных в кровь рук и потери сознания приходилось обычно бороться. Не спрашивать, не задаваться никакими вопросами, просто танцевать, просто поддаться этому - музыке, настроению, звенящему на высоких нотах восторженному напряжению в толпе, поймать этот пульсирующий поток, словно порыв ветра, ворвавшийся сквозь приоткрытое окно, распахивающий настежь створки, чтобы перевернуть все вверх дом. И нет, он совершенно не был против. Заново, это просто почти что заново, как с самого начала, им обоим, кажется, предстоит открывать для себя этот мир, эту жизнь, но на этот раз - по настоящему вместе, подставлять ему не оружие, защищаясь, обороняясь от всего, что предлагает судьба, без разбору, а протягивая ему, друг другу, как в этом танце, руки, ладони, переплетая пальцы - рядом, кажется, даже здесь, в этом настоящем, в этом материальном, человеческом и простом - идеально дополняя друг друга. Лед и пламя, сплетенные воедино, тянущиеся навстречу, взаимно проникающие, вспыхивающие сотней до сих пор не раскрытых оттенков, словно тоже вырвавшиеся наконец-то на свободу, чтобы наполнить собой их двоих, его и улыбающуюся, сияющую всполохами огня, Ярость, и все вокруг, каждого, кто рядом. Они - не люди, они - воплощения, и в этом, как ни крути - тоже их суть.
Музыка стихает, и где-то там на грани восприятия раздаются восторженные возгласы, аплодисменты и свист, тут же тонущие в новых аккордах и ритме. Не важно, не имеет значения. Они рядом, в этой спонтанности, в этом пронзительно правильном мгновении, и, улыбаясь, притянув Ярость к себе ближе, Джей обнимает ее за талию, целуя - с благодарностью. За этот вечер, за этот танец, за то, что она все еще рядом, за все то, что было, что есть, и - заранее, за все то, что еще будет, ведь обязательно будет, там, впереди, в будущем, на которое нельзя загадывать, о котором можно лишь гадать, но которое можно и построить - заново, вместе, если только очень этого захотеть. Кому как не ему это знать, что каждый, даже самый длинный путь начинается с первого шага, с первого робкого прикосновения к чему-то совершенно новому. Да, он давно уже не та девочка, для которой каждый шаг по этой земле, по этому миру, отдавался мучительной болью, когда приходилось контролировать каждый вдох, без единой подсказки, кажется, плутая в новом и непонятном. Учиться жить - почти что как учиться танцевать, то спотыкаясь и падая, то запинаясь и теряя ритм, переставая слышать музыку, и хочется порой сесть прямо на пол, обхватить себя руками и просто сказать - хватит, хватит, но нет, однажды - обязательно получится, получится поймать это настроение, и именно тогда по-настоящему и начнется жизнь.
Ярость, его сокровище, как же благодарен он был ей сейчас за то, что она рядом, несмотря на то, что он никогда ничего не смел у нее просить, несмотря на то, что ничего не мог обещать и ничем, в сущности, не мог до сих пор, быть может, ответить, как бы ни тянулся к ней, к нему, с самого начала, только сейчас осознавая в полной мере, со всей глубиной, что да, любил, робко, неловко, не осознавая, не понимая этого чувства, но искренне, ее - как воплощение, ее как энергию, кажется, что всего этого мира, ее саму - так просто и так почти что по-человечески.
Разорвать поцелуй - не так-то просто, в нем, кажется, что кружится голова, и, если закрыть глаза - алые отблески дразнят серебристыми бликами, переливаясь и согревая изнутри, и Джей заставляет себя, не сразу, но заставляет это сделать. Пьянящее чувство, настолько, что все равно совершенно, что и как будет дальше, что и кто там подумает: проблемы можно решать по мере их поступления, не пытаясь хоть раз в жизни предусмотреть все наперед.
- Идем, - пробираясь через толпу к выходу, за руку уводя ее за собой, словно отпустить прикосновение, даже в такой малости, было сейчас невозможно, он прихватил по пути мимо барной стойки бокал с напитком. К дверям, вверх по ступенькам, в ночной уже, подсвеченный огнями города, свежий, солоноватый от близкого моря воздух, к ветру, к звездам над головой, оставляя позади шум и грохот музыки, гул голосов.
- Это было здорово, - останавливаясь в паре шагов от дверей клуба, он передал бокал Ярости, откровенно любуясь ею сейчас, разгоряченной, яркой, словно выбравшейся наконец-то из какого-то долгого-долгого запутанного лабиринта, сияющей огненной звездочкой, спустившейся на землю, обретшей человеческий облик, - Спасибо. Мне самому не пришло бы и в голову сюда придти.
- Ты очень красивая... - улыбаясь, Джей достал из кармана сигареты и зажигалку машинальным почти что жестом. Привычка, быть может, дурная, но сколько раз в этой жизни тонкая струйка дыма и тлеющий в ладонях огонек помогали ему успокоиться, просто перевести дыхание, вернуть внутреннее равновесие или хотя бы его иллюзию, отпустить что-то внутри и просто выдохнуть. И пусть здесь, сию минуту, в этом совершенно не было нужды, едва ли не впервые за столько лет, привычка остается привычкой, и он щелкает зажигалкой, на секунду прикрывая глаза, но улыбаясь все так же - легко и искренне, - Я всегда тобой восхищался. И никогда не думал, что ты позволишь мне действительно быть с тобой рядом, но всегда этого хотел. Ты удивительная, Рыжик... Прости, что тебе пришлось... Ждать так долго. [icon]http://sh.uploads.ru/D4kg5.jpg[/icon]

- Тем, что ты моя девушка? - Джей отзывается на вопрос Ярости с тихим смехом, благодарно кивая и затягиваясь сигаретой. Отчасти правда, отчасти шутка. Говорить "моя" непривычно и странно, более чем, почти что неловко, но эта неловкость не портит мгновения, только заставляет ловить ее взгляд, словно ожидая реакции, словно спрашивая, а можно ли так на самом деле, о чем она думает, и немного - о чем мечтала бы. А отчасти - серьезность. Та самая серьезность, в которой бережность и привязанность, влюбленность и желание оберегать от всего сплетаются с невозможностью беспокоить по таким пустякам и - каким-то странным, усложняющим все и одновременно делающим сложные вещи проще, пониманием - это тоже забота, с ее стороны, ее собственное желание и почти что необходимость... Быть полезной, хотя бы в малости. Желание, которое можно и нужно просто принять, не отталкивая и не отрицая, потому что только так - правильно, и очень важно. Взаимность, в мелочах, во взаимной заботе, в том, чтобы тянуться навстречу друг другу, в том, чтобы не отталкивать, не запрещать такие порывы, и в то же время - не использовать их, не привыкать к ним, как к чему-то должному, а дорожить, ценить каждый раз как впервые.
- Спасибо, - дым горчит немного на губах, но он же и успокаивает. Дурная, быть может, привычка, но ей слишком много уже лет. Тех самых лет, в которых слишком долгое время лишь тлеющий в ладонях огонек, да терпкий запах, остающийся на коже, преследующий потом по пятам и не дает сорваться, удерживает на краю от последнего непоправимого шага. Сейчас - иначе, сию минуту - совсем иначе, и нет этого призрачного ощущения пропасти под ногами, и шаткого-шаткого лезвия моста, нет ощущения, как по капле, медленно, с каждым выдохом, уходит, утекая сквозь пальцы незаметно жизнь. Иначе, и сигарета здесь и сейчас, под этим небом, под этими городскими огнями, глядя в эти сияющие глаза - не соломинка, за которую остается хвататься, как за последнее, а всего лишь передышка, возвращаемое равновесие, в котором искрится почти что весело, совершенно не торопясь успокаиваться и тускнеть серебро, свободное здесь и сейчас, словно порыв ветра. Странное чувство, и странный, почти что невозможный, кажется, вечер, удивительное, невероятное, вырванное у судьбы настоящее. Их настоящее, одно на двоих.
Ярость смущается, смотрит на него озадаченно, возражает, чуть ли не споря, и Джей качает головой, отбрасывая сигарету метким щелчком в урну, прежде чем привлечь ее к себе ближе, обнимая за талию, повторяя упрямо:
-  Для меня ты прекрасна. И всегда была такой, - правда, простая и честная. Правда о том, какой, каким он всегда видел ее. Сколько бы ни проходило веков, как бы ни менялось воплощение Гнева и Ярости внешне. Ведь важно не это, ведь красота - это не черты лица, не фигура, и даже не само по себе пламя. Красота - это гармония и сила, это энергия, что обретает свою законченную форму, это нечто такое, что на самом деле никогда не удавалось ему объяснить словами, что-то свое, что-то уникальное в каждом, во всем вокруг и в то же время совершенно особенное - в ней. С самого начала времен - особенное, с первого мгновения, посреди бесконечной Вселенной. И все-таки это каждый раз по-новому, и каждый раз по-своему, и каждый раз как заново, никогда не проходящим чувством.
Ладони, горячие, мягко касаются лица, заставляют слушать внимательно. Непривычно внимательно, но непривычно и само ощущение. Почти что нежности, такой знакомой, такой теплой, но, словно впервые - принимаемой так легко. Не отстраняться, не вздрагивать, не шарахаться почти что от этого ощущения, не дергаться, не отводить виновато взгляд - странно, и все же он действительно улыбается, просто и светло в ответ.
Вот только в ответ на слова, на ее благодарность что-то сжимается ненадолго в груди, заставляет задержать дыхание прежде чем выдохнуть, буквально заставляя себя отпустить это, буквально захлопывая эту невидимую дверь памяти. Нет, только не сейчас, и только не здесь, нет! Не вспоминать об этом, не думать даже, не позволять этому холоду вырваться на свободу, воспоминаниями о том, как близко была та самая черта, не раз и не два, воспоминаниями о том, как пытался сделать это собственными руками, отчаявшись изменить и исправить хоть что-то. Не думать, прочь! Выдох дается почти что легко, отзывается упрямой вспышкой серебра да на мгновение крепче сжатыми объятиями.
- Ты всегда была моей жизнью, - он отвечает на это просто, даже не признанием, а словно само собой разумеющимся фактом. Во всех смыслах, и в тех, что исходят из любви, и в тех, что несут в себе саму суть бытия, словно законы природы. Взаимосвязанность, лишенная всякой предопределенности, абсурдная, почти что вопреки здравому смыслу и любому замыслу, и в то же время такая на самом деле простая.
- Гореть? - предложение озадачивает, что на первый, что на второй взгляд, и Джей смеется снова, тихо, как-то растерянно и почти что недоуменно, - Как ты себе это представляешь?
Нет, наверное, в этом даже есть зерно здравого смысле, и даже, наверное, какая-то закономерность, та самая, в которой, как в равновесии ее способность творить огонь словно ответом становится на его подаренное ей серебро. Да, наверное, так и должно быть, и это - случившееся с ними обоими настоящее чудо, протянувшееся тонкой нитью, цепочкой сделавших его возможным событий, безрассудных поступков, случайностей, и балансирующего на грани абсурдности доверчивого стремления друг другу навстречу. И все таки это даже сложно, кажется, представить. Пламя... Пламя, самые малые крохи которого когда-то обжигали, почти что выворачивая, выламывая его собственную суть. Пламя, которое всегда его восхищало... В его собственных руках? Это странно, это почти что пугает даже одним предположением, но Ярость, его рыжее, чуткое сокровище, та, кого он так стремился оберегать всю свою жизнь, продолжает говорить, глядя на него такими сияющими восторгом глазами, словно протягивая свой дар на открытых ладонях, протягивая снова, так искренне и на этот раз так... Легко, без какой-то до сих пор сводившей с ума обреченности, что остается только кивнуть, растерянно и ответить:
- Можем... Попробовать. Правда, я пока с трудом себе представляю, как.
О, уже только за одно то, что на этот раз это так - без этого умоляющего, мучительно выворачивающего душу признания, просьбы о смерти, а вот так - просто разделяя одно на двоих, живо и почти что беспечно, с искренней радостью, можно согласиться, кажется, на все, что угодно. Силы, сплетенные друг с другом, силы, разделенные на двоих, и жизнь - жизнь на двоих и принадлежащая обоим. Ощущением счастья, острым, почти что невероятным контрастом с тем, что осталось позади.
- Так что... Тебе придется меня учить. Потому что у меня самого... Обращаться с огнем всегда получалось не очень. Вот только... - и об этом кажется очень важным сказать тоже, сказать обязательно сейчас и здесь, напомнить ей об этом, словно заранее упреждая ненужные мысли, отгоняя даже их тени, - Твой, именно твой огонь всегда останется для меня особенным, Рыжик. И ничто и никогда его не заменит. [icon]http://sh.uploads.ru/D4kg5.jpg[/icon]

Несколько секунд Джей в замешательстве смотрел на улыбающуюся и сияющую, словно в предвкушении какой-то долгожданной авантюры Ярость. Нет, дело было, разумеется, не в том, что он, как воплощение, не понимал, как управлять, порой совершенно чуждой даже тебе энергией, не в том, что не знал, как это вообще - разозлиться. Злость, порой оглушающая, ослепляющая, была на самом деле не таким уж чуждым ему чувством, с той лишь разницей, возможно, что даже самая яркая ее вспышка, подобная расплавленному металлу сменяющая его вечно холодное серебро, все равно никогда, что бы ни происходило, не лишала его полностью сознания, и словно эмоции и разум в такие моменты существовали, кажется, отдельно, заставляя одновременно чувствовать в себе эту безграничную почти что силу, способную встряхнуть за шкирку едва ли не весь этот мир, но и оценивать во всей полноте при этом каждый свой шаг, каждый свой вздох, каждый жест. С той лишь, возможно, разницей, что на эту оценку в какой-то момент становилось действительно и неподдельно наплевать.
О, как многие ошибались на самом-то деле, полагая, что за спокойствием его почти что прозрачного и равнодушного льда нет ничего, что ему чужд этот мир, со всеми его эмоциями, со всеми его печалями и радостями, со всем многообразием его оттенков. Да - иначе, да, порой это было почти что до невозможного сложно, почти что мучительно и невыносимо, заставляло задыхаться, но никогда, ни единой минуты не жалел он об этом, снова и снова пытаясь дотянуться, кажется, до невозможно далекой цели - настоящего, глубокого понимания сути вещей.
И все-таки - замешательство, то, от которого на секунду по спине дрожью отдается дыхание леденящего холода, прикосновением прошлого, тенью подкравшихся воспоминаний, а взгляд останавливается, темнеет - на мгновения, те самые мговения, что заставляют прикрыть глаза, прежде чем отогнать, смахнуть эти липкие, пробирающиеся в самое сердце невольным ощущением затянувшегося кошмара ощущения. Нет, не нужно, не нужно им возвращаться! Это прошлое! Все это - прошлое, всего лишь тени, те самые тени о которых никому, никому в этом мире не нужно знать. Не забывать - да, помнить обо всем, что случилось, чтобы никогда больше, никогда не допустить подобного, но - не думать! Не подпускать слишком близко, не позволять этим теням отравлять то настоящее, что далось им обоим с таким трудом, почти что чудом, отвоеванным у судьбы, времени и чуть ли не всей вселенной.
Воспоминания... Огонь в ладонях, крохотный, почти что угасающий, вот так же, как только что она сказала, вот так же совсем, день за днем, год за годом, обжигаясь о него, снова и снова, но не радуясь даже, но выдыхая с каким-то облегчением каждый раз, когда растекался он по ладоням, оставляя на коже алые следы и копоть. Воспоминания о страхе, почти что паническом ужасе и отчаянии, что накрывали порой, заставляя беспомощно задыхаться, глядя на тускнеющий алый отблеск. Сила... Энергия, собственное серебро, которого так мало, которого, кажется, больше негде взять в разрушенном изломанном Чертоге, не взять и на земле, не взять в самом себе, и все-таки находить ее, снова, и снова, вливать в это пламя, балансируя на тонкой грани между сознанием и каким-то погружением в транс, кажется, на всех уровнях бытия, даже идя по улицам городов, все время, постоянно, каждую секунду ощущая эту связь. И кто-то назвал бы его, быть может, безумцем, но...
Воспоминания - всего лишь мгновения между ударами сердца, пока Ледяной не улыбается снова, отгоняя их, словно назойливую мошкару, которая, конечно, обязательно вернется, но здесь и сейчас лишь помешает им двоим. Не думать, только кивнуть в ответ, не столько зная, сколько чувствуя - сейчас все будет иначе, по-другому, и не придется выворачивать, мучительно почти что корежить собственную суть, чтобы подчинить ее совершенно чуждой, полярно противоположной природе. Будет - легко, будет также естественно как дышать, будет - так же просто как теперь прикоснуться, как обнять и улыбнуться в ответ, что Ледяной и делает, привлекая к себе Ярость ближе, кивая:
- Я попробую, - да, он уже научился многому, и огонь, и даже дыхание и кровь вулканов, если не стали ему подвластны, то перестали обжигать своими прикосновениями, и совершенно не имеет значения уже, чего на самом деле это стоило, ведь он сам к этому стремился и сам этого хотел. И вот, кажется, пришло время научиться - большему. Готов ли? Наверное, он и сам не смог бы ответить себе на этот вопрос, боясь потерять, быть может, что-то важное. Так, много лет, а в их случае даже не веков, а тысячелетий, наблюдая за чудом, страшно, неосознанно, как-то необъяснимо, но боязно - узнать на самом деле его секрет. Нет, что бы ни случилось, не перестанет он восхищаться этим пламенем и той, кому оно всегда принадлежало и будет принадлежать, и никогда и никто не убедит его, что подлинный огонь может быть только один! Упрямо вернувшееся осознание уже произнесенного вслух встряхивает, отгоняет непрошеные сомнения и тени страхов, словно возвращая пошатнувшейся было картине мира ясность и четкость, заставляя ее вспыхнуть ярко переливчатым и удивительным узором, в который они вдвоем теперь вплетут совершенно новую до сих пор никому не виданную нить.
- Объединить Чертоги? - не то всматриваясь, не то вслушиваясь во что-то Джей переспрашивает, немного растерянно, почти что удивленно, - Да, конечно... Это...
"Будет совсем не трудно" - не совсем, быть может, верные и правильные слова, и не совсем, быть может, верное определение. Когда они делали это в прошлый раз, ощущение было совсем другим. От него веяло авантюризмом, риском, напряженностью, какой-то почти что опасностью, не смотря на всю открытость их обоих, на все доверие и стремление навстречу... Так было, но сейчас...
Объятие - уже больше, чем прикосновение, и настроиться на общее дыхание, общий поток энергии, общий ритм сердца удается также легко, словно на свой собственный "дом", так же просто, как сплести пальцы, взявшись за руки в реальности, Чертоги, их такие разные Чертоги наполненные бушующим вечным пожаром и такой же вечной мерзлотой, словно и не сопротивляются больше друг другу вовсе, а сами тянутся навстречу в безрассудном слиянии, которое и остается только подправить, сбалансировать, уравновесить, чтобы уберечь от нечаянных, неосторожных повреждений - совсем чуть-чуть.
Врата открываются - тоже легко, почти что непринужденно, словно самая обычная, самая простая дверь, которую всего-то и нужно потянуть за ручку, чтобы дохнуло из-за нее теплом - не физическим, но моральным, легкостью и почти что уютом. Шаг, увлекая Ярость за собой, буквально, в прямом смысле слова на глазах оформляющееся общее пространство. Да, в нем также, как и тогда, под Рождество, переплавлены друг в друга лавовые потоки и ледяные узоры, также распускаются снежные цветы рядом с танцующими языками пламени, но - все это происходит, кажется, само собой, не требуя никакого напряжения сил, лишь невесомого, едва ощутимого прикосновения его рук, тонкой паутины серебра, не столько направляющей, сколько помогающей пространству оформиться окончательно, обрести законченную, но все еще живую, гибкую и подвижную форму, форму, уходящую, за горизонт с высоким небом над головой, покрытым дымкой, как паром, сквозь которую проглядывает перламутр рассветных сумерек с щедрой россыпью еще не успевших раствориться звезд. Не зал, ограничивающий их обоих и самих себя, но - что-то большее, что еще только предстоит, кажется, понять и постичь.
А дышать - легко, словно все так, как и должно быть. Еще бы не оглушало так этой самой растерянностью, с которой Джей, обернувшись к Рыжей, встречаясь с ней взглядом, словно пытался найти ответ, не понять, не почувствовать, но... Сказать это словами, произнести вслух то, что уже ощутил собственной сутью, почти что сердцем.
- Это... Чертоги, - голос звучит тоже - растерянно, но в нем тепло, восхищение, удивление и какая-то благодарность, - Они объединились частично сами. Я... Даже не знал, что такое возможно...
Общее пространство, которое теперь, казалось, существовало, жило, ждало своих хозяев - обоих, само по себе, по собственной воле и какой-то быть может, не высказанной просто прихоти, подвластное им двоим одновременно, не мираж, не иллюзия, но существующее само по себе, и не собирающееся никуда исчезать, только отвернись, нет.
- Кажется, теперь придти сюда можно будет в любое время, - это все еще странно, это все еще не укладывается в голове, но не кажется чем-то противоестественным, даром, что собственный голос звучит почти что виновато, словно оправдываясь, и Джей улыбается - неловко, почти что смущенно, - Но, кажется, мы хотели потренироваться.

Ярость, казалось, не слышала его, а может быть, полыхая предвкушением схватки, азартом, ощущением вырвавшейся на свободу стихии, просто не обратила внимание, сияя, словно разбуженный, проснувшийся, вырвавшийся наконец на свободу феникс. Для нее, для огненной и яркой, сражение, казалось, было частью ее самой, естественным продолжением ее собственной стихии, ее собственного "я".
Несколько секунд, всего несколько мгновений тишины. Зрение плывет, словно ему и здесь, по эту сторону от материального мира, также, как и там, внизу, на Земле, нужны очки. Сосредоточиться, сфокусировать взгляд не получается, как не получается и взять себя в руки. Чертоги... Странное, совершенно не осознанное еще чувство, словно пронзает насквозь, тянет за собой, заставляет проваливаться на совершенно иную грань восприятия этого мира, такую естественную для него самого, такую простую и сложную одновременно. Полотно реальности, энергий, стихий, пропитанное, пронизанное ими насквозь, разворачивается кружевом, переплетаясь, связывая всем своим существованием прошлое с настоящим, а настоящее - с будущим.
Иначе, сейчас - все иначе, похоже, и в то же время словно день от ночи отличается от того, как это уже однажды было. Иначе, так, как никогда еще не случалось, рождением нового, удивительного, и в то же время - закономерного, непонятного, странного, смятением отдающимся в душе, и в то же время простым и понятным, как дышать. Потоком, живым, чистым, замершим мгновением, невесомым, медленно и легко планирующим, словно снежное перо в воздухе, почти что незаметно.
Этому не подобрать названия, ни в одном языке мира, кажется, не найти подходящих слов. И в то же время - в не-совсем-языке найдется простая и почти что понятная, очень емкая для этого формула. Не думать. Словно все вокруг само по себе оглушает. Не думать, хотя бы потому, что все равно здесь и сейчас не получится в полной мере объяснить. Это - другое. Это - ощущение. Ощущение свободы и перемен, что уже случились, но, кажется, еще не обретших в полной мере форму. Ощущение гармонии, переливчатой, снаружи, в этом одновременно горячем и прохладном, пахнущем раскаленным камнем и талой родниковой водой, воздухе. Не забывать, как дышать, даже если им, воплощениям, не нужен на самом-то деле воздух. Дышать, вдыхать его сейчас, словно нет ничего важнее. Стараться запомнить, и - понять самого себя во всем этом.
Сознание плывет, как и зрение, не слушается также, как не слушается тело, захваченное этим чувством, этим балансом, словно застывшем в янтаре, и в то же время гибким, живым, переливчатым и подвижным. Несколько секунд. Это всего лишь несколько секунд, и, не отдавая себе отчета, неосознанно, Джей опускается прямо на землю, покрытую инеем, садясь, безотчетно, почти что как в трансе, почти в медитации, прямо перед собой глядя и, кажется, не замечая при этом почти что ничего.
Где-то бьется, тихим шепотом напоминает о себе, скребется, зовет, будит и тянет назад из этого почти что омута мысль о том, что не для этого они пришли сюда, не за этим. Где-то там, царапает, отзывается срывающейся парой ударов пульса. Да, он помнит, помнит и слышит, но... Пару секунд, это нужно, это безумно, до дрожи каких-то внутренних струн - важно, ощутить, прочувствовать в полной мере, быть может, даже не пытаясь понять и осознать. Но - дотянуться, прикоснуться, дотронуться, почти что чувствуя тонкий, мелодичный звук в ответ. Увидеть почти что, как от этого прикосновения разбегаются, как круги на воде россыпи искр. Удержать - не пытаясь.
Перед глазами струится лава, ручейком прокладывая себе путь по камню, выплавляя себе во льду русло, блестя золотистыми чешуйками, словно юркая, гибкая ящерица. Помедлить - еще немного, и также безотчетно потянуться к ней, погружая ладонь в эту вулканическую кровь так, как не решился бы прежде никогда, никогда бы не рискнул прежде. Зачерпнуть, подержать в ладони, словно воду, смотреть, как стекает сквозь пальцы, оставляя на коже легкий след - не больно, как перекатывается ртутно-огненными каплями, жидким огнем. Это тоже - странное чувство. Сродни медитации, прикосновением к стихии. Прикоснуться к ней губами, почти-что глотком. Вкус - терпкий, пепельный, острый, немного перечный, и - немного сладкий внутри, в глубине. Не привычный. Соль на губах, почти что заставляет очнуться, почти что тянет назад, поднимая на ноги, отзывается чувством вины.
Вдох. Еще не до конца приходя в себя, Ледяной встречается с Яростью взглядом, почти что проваливаясь в него, ненадолго, на пару мгновений.
- Я... Прости... - голос тоже - слушается плохо, как и само тело. Виновато. Да, он не хотел заставлять ее ждать, но и объяснить сейчас ничего не смог бы. Впрочем... Время для слов еще придет, для слов и разговоров, а пока, это будет совсем другая беседа, на совсем другом языке. На языке движения, на языке танца и пламени, на языке сражения, таком... На самом деле близком и понятном им обоим. Пусть и близком по-разному, - Это... Странное чувство. Я... Пытаюсь... Понять его.
Понять себя, понять изменившуюся реальность, прочувствовать в себе непривычную энергию, стихию, прежде столь чуждую его истинной сути. Нет, это не получится с первого раза, и так легко не дастся, быть может, ему в руки, и еще не раз и не два вернется это чувство почти-невесомости, отступившее, неохотно отпустившее все-таки его.
- Меч, - выбор кажется очевидным, быть может, очевидным слишком, почти что приевшимся за тысячи лет, и в то же время - правильным, словно точкой опоры перед неизвестным, чем-то привычным, - Ты же знаешь... Впрочем, ниигата меня бы устроила тоже. Но не сейчас.
Задумчивость, плавность движений, а ледяной клинок сам собой возникает в руке, полупрозрачным лезвием тверже любой стали. Нет, не тем-самым мечом, но чем-то похожим, знакомой тяжестью, правильностью, узким, выверенным, лезвием. Искусство. Боевые искусства - это именно искусства, а не просто сражение, философия и - стремление постичь, в первую очередь постичь самого себя, движение, каждый шаг, каждый вздох, себя и... Противника. Почти что откровение, сжатое в секунды поединка, наполненного, быстрого, по своему сводящего с ума, оставляющего при этом полную ясность рассудка.
Вдох. Выдох - медленный. А под рукавом рубашки вспыхивают, наливаясь алым, не кровью, но силой, давние, оставленные пламенем шрамы, от самого локтя и выше, стекают, ветвясь, оживая, по коже, вниз, ниже, просыпаясь, прочерчивая свой узор огненными вспышками, к запястью, окутывают, удерживают на мгновение, пробуют пульс, его самого, как на вкус, трутся, почти по-кошачьи, кажется, хищно и в то же время доверчиво и - перетекают по рукояти, окутывают собою лезвие, рассыпаются по нему языками пламени, сплетаются в замысловатый, ни на мгновение не замирающий, переменчивый узор. Не-больно. Пламя прошлого, искрами привязанности, каплями прожитых и только теперь разгорающихся вновь, быть может, эмоций.
Джей злился, конечно, не раз и не два в своей жизни. Злился - не часто, и все-таки всегда это была немного иная злость. Та, что холодом и дрожью касается спины, что гладит по плечам, бьется в груди раскаленным комом, та, что никогда не затмевает в полной мере разум, никогда не лишает сознания. Его злость - это лед, перемешанный с пламенем, раскаленное, текучее серебро. Металл. Словно припорошенный тонким дымчатым блеском спокойствия, словно снегом.
Тело не слушается, не так, как хотелось бы, и улыбка выходит смущенной и какой-то неловкой. Отголоском прошлого, почти что зеркалом, неуверенностью, каким-то робким почти что ощущением, словно время вернулось вспять, к тому самому началу, к той самой схватке, в которой каждый шаг был как первым. Учиться. Снова учиться, доверять, дышать, быть собой, чувствовать, танцевать, свободе, доверию... Так многому. Заново и в то же время на совершенно ином, казавшемся недостижимым прежде уровне.
- Это... Всегда так будет? - вопрос, не то к Ярости, не то к самому себе, вопрос, не требующий никакого ответа кроме выпада, нападения, начала сражения. Нет, это еще не удар на поражение, а почти что как проба пера, всего лишь приглашение - к началу этого танца, как проба почвы под ногами. Он и так заставил ее ждать - слишком долго, и все вопросы еще решатся однажды, но решатся потом.
Все так, как есть, и все так, как на самом деле должно быть - простая истина. И, пусть он сам - рожден был, или создан, для совсем иного сражения, пусть совсем по-разному до сих пор порой воспринимали они любой бой, пусть прежде то и дело приходилось сдерживаться и сдерживать свою истинную природу, боясь, что, почувствовав себя в сражении, как в родной стихии, вырвется она на свободу, в этот раз все было и будет иначе. Все по-другому, и так - как они сами хотят.
Доверие. Такие сражения - это про доверие. Полное и безграничное. Про доверие и такое же безграничное принятие.

- Это сложнее, чем я думал, - оружие, кажется легким и в то же время непослушным, и в какой-то момент Джей даже благодарен за то, что Ярость, улыбаясь, дразня его, отпрыгивая в сторону, не атакует в ответ. Словно равновесие собственного тела сместилось, словно какая-то точка, на которую он привык опираться, теперь была потеряна, а новую только предстояло обрести.
Разворот, поймать это ощущение хотя бы на мгновение, с огромным трудом заставляя себя не отвлекаться на ощущение пространства вокруг, невольно оставляя снежные следы при этом на поверхности разогретых камней в точности как когда-то. Нет, так определенно не пойдет... Не получается, и приходится встряхивать головой, отбрасывать машинально с глаз пряди волос, словно и правда - учиться заново, с чем-то совершенно непривычным, чем-то, что еще только предстоит обуздать, не подчинить, но прочувствовать в этом клинке и в самом себе, что-то, с чем только предстоит научиться жизнь.
Остановившись, Ледяной неопределенно и как-то виновато качает головой, прежде чем продолжить, переводя дыхание. Что-то совсем рядом, такое простое и понятное, и в то же время далекое, словно не дотянуться, не достать, не достичь. Или это только иллюзия в его голове, всего лишь привычка, въевшееся в плоть и кровь, во всего его существо восприятие? Огонь, яркое, обжигающее пламя. Все то, чем он восхищался так долго, все то, к чему стремился. Так... Близко, что, кажется, опаляет, заставляет теряться, не веря, не понимая, как так может быть. Да, хотел. Хотел так многого, так... Тянулся навстречу, так... Много чего "так". Много, кажется, непроглядно много теней позади, сквозь которые мерцают искрами отблески света, так много мыслей, так много эмоций. Так много того, что еще только предстоит осознать. Не вырваться, кажется, из их цепких лап, не скинуть их с себя так просто, и словно тянут, тянут назад, не дают даже просто устоять на ногах, сжимая сильнее, впиваясь острыми когтями, шепчут в голове, громко как никогда, как никогда настойчиво и как-то пронзительно, заставляя содрогаться, холодно и жестоко. Огонь и не лед даже, а холод, глубокий, острый, пробирающий холод пустоты, изнутри сходятся, кажется, в каком-то своем поединке глубоко внутри, схлестываются, перехватывают дыхание, затуманивают сознание, что словно дробится на части, расслаивается на то, что внутри, и то, что снаружи, на страхи и реальность, на прошлое и настоящее, на то, что сейчас, и то, что уже прошло. Больно? Нет, это уже даже не больно, но до головокружения мутно, настолько, что в какой-то момент, останавливаясь, Джей с трудом удерживает равновесие, едва устояв на ногах, словно покачнулся вокруг весь мир. Дыхание сбивается, напоминает о себе, привкусом металла на губах, огнем, совершенно иным огнем в грудной клетке.
- Прости... - собственный голос словно доносится издалека, - Дай мне минутку.
На большее не хватает сил, и изменившаяся действительность отнюдь не дает ощущения опоры под ногами. Бой. Кажется, прежде чем продолжать это сражение, предстоит еще выиграть сражение совсем иное. Дышать, закрывая глаза, дышать, глубже, вдыхать этот воздух, пропитанный энергией их обоих, проваливаться в месиво мыслей и образов, в водоворот сил, стихий, воспоминаний. Нет! Хватит! На какую-то секунду хочется закричать от этого голоса, от этого шепота в голове, закричать, заставить замолчать, любой ценой замолчать и не слушать, не верить. Пламя. Пламя жжется, проникает глубже, стремится согреть, стремится выжечь все то, что скопилось за тысячи и тысячи лет. Руку, правую руку, что несет на себе отметины черноты, обжигает, изнутри, наполняет, наливает вены жидким пламенем, подменяющим кровь.
Резкий взмах клинка со свистом рассекает воздух, не нападая, но ложась в ладонь, кровью, алой кровью по клинку, перемешивающейся с пламенем, отрезвляющей болью, вспышкой чистого серебра, яркого, искрящегося, словно вспышкой чистого света, словно лезвием встающим зеркальной преградой между двумя стихиями: "Хватит!"
Звон. Звон разбиваемых, словно стекло, оков, разлетающихся на хрусткие, легкие, осыпающиеся осколки, все еще звучит в ушах подобно эху, когда возвращается наконец-то зрение, фокусируется, отчетливо, так невероятно остро, что вот, как на ладони, все вокруг - отблески искр огня на камнях, словно светлячками, пропитывающие их изнутри, вот мохнатое и колкое, одновременно бархатное кружево инея, вот перламутр облаков над головой, словно отраженным светом подкрашенный, вот Ярость, ее хрупкая, но такая сильная фигура, ее раскаленные алые пряди волос, словно паутинка из языков пламени, трепещущая шелковым полотном на ветру, дразнящим и даже на вид - горячим, теплым, манящим, вот ее глаза - голубые, такого непривычного цвета, и в то же время так знакомо слегка прищуренные, что цвет не имеет значения - так знакомо это выражение в ее глазах. Жесты - все те же жесты, все то же ощущение, немного азартное, немного вызывающее, немного обеспокоенное. Точка опоры. Она сама, его рыжее сокровище, как бы издевательски ни отзывалась об этом пустота, сокровище, его точка опоры, маяк, упрямая алая звездочка в темном небе.
Легче, так легче, так проще. Серебро, почти что рассыпавшееся на беспомощные капли, очищается, не сразу, но очищается, переплетается с обеими стихиями внутри, с холодом и жаром, сшивает их воедино, распускаясь тем самым узором инея, и дышать становится - тоже легче, свободнее, и клинок в руках вспыхивает снова - уже не только пламенем, но и отблесками снега. Так - правильно, так - послушно, так - вернее всего.
Впустить в себя это пламя, позволить ему, помочь занять свое место. Да, еще не раз и не два придется спотыкаться об это чувство, не раз и не два придется поправлять, напоминать себе о том, что внутри, а не снаружи, принимать, осознавать. И словно что-то важное, что-то очень правильное происходит здесь и сейчас, словно ответ, который нужно было найти очень и очень давно мелькает наконец-то на грани сознания, поймать бы, но нет, не удается, и с некоторым сожалением, Джей выдыхает.
Но сожалеть - не время и не место, да и не о чем на самом деле жалеть. И эта мысль - тоже острая, со всей своей ясностью, подобная лезвию клинка в его руках, такая же переливчатая, вспыхивающая светом и наконец-то приходящим пониманием, словно осознанием всего того, что случилось, словно вырывающим наконец-то его самого из всего этого лабиринта, из которого он сам уже не надеялся найти никакого выхода, осознанием того, что каким-то почти что чудом, да, давшимся трудно, больно, почти что невыносимо, они словно наконец-то нашли выход и распахнули заветную дверь, за которой ярко, почти что ослепительно ярко сияет солнце. И, пусть только предстоит узнать, что там за ней, и раны не затянутся мгновенно, там - совсем другое, буквально отвоеванное у судьбы и у них самих на самом-то деле будущее. В это почти что страшно и как-то растерянно, но можно поверить, оно отзывается легкостью, внезапно свалившимся с плеч слишком долго придавливающим к земле грузом, и - почти что непониманием, что теперь делать с этой свободой, на которую уже давно и безнадежно, кажется, перестал надеяться.
- Так, кажется, я немного разобрался, - голос звучит тихо и не то чтобы уверенно, но Джей улыбается, прокручивая меч в руке, словно заново, осознавая его тяжесть и легкость одновременно, движение воздуха в ответ, улыбается, глядя в глаза Ярости, отгоняя остатки наваждения и тумана в голове. Реальность - четкая, ясная, пронзительная, и открытая, словно распахнутая сейчас им двоим. Поток, который наконец-то удается поймать, словно второе дыхание.
Танец, вот теперь это действительно танец, без заученной партии, чистая импровизация, когда каждая нота, каждое движение и меча в воздухе, и энергии, и собственного тела, звучат в общей гармонии. Быстрее, легче, проще, так, как это было всегда, только немного, совсем немного по началу ярче, живее, острее, постепенно - увереннее, решительней. Нет, пока что это не нападение всерьез, так, дразнящие прикосновения почти что лезвия в атаке, пока что это почти что игра "в салки", как у детей, и в то же время балансирующая на опасной грани, когда любое неосторожное, невнимательное движение может обернуться серьезным ранением. Но нет, когда за плечами тысячи и тысячи лет практики - это именно игра, та самая, в которой ничто не стоит придержать в последнее мгновение лезвие, отдернуть руку, но дать слететь с него огненный пыли, также - дразня ее прикосновением, огненной вперемешку со снежным, серебристым крошевом.
Серьезнее, увереннее, преследуя по пятам Ярость, следуя за ней по камням, по лавовым ручьям, также легко, словно по гладкому и прохладному льду. Настроение, азарт, и в какой-то момент, рассмеявшись, изловчившись, перекрывая ей отступление мечом, другой рукой Джей ловит девушку за талию, привлекая к себе рывком.
- Да, определенно стало понятнее. Продолжим? - короткое прикосновение губ к губам обжигает смешавшимся дыханием, и отстраняясь, он принимает боевую стойку, - Попробуем немного в защиту? Нападай!
Да, так определенно будет интереснее, и в чем-то быть может, проще. Пламя рвется, стекает всполохами по клинку, требует большего, заставляет пока что сдерживаться, быть может, напрасно. Но они ведь пока что только начали.

Да, так определенно легче, так - правильнее, когда стихии внутри перестают наконец сталкиваться в попытках взять друг на другом верх, так - легче, когда получается осознать наконец простую, в сущности, истину: пламя, то пламя, что не иначе как чудом, каким-то совершенно невозможным чудом оказалось ему подвластно, когда они, он и Ярость, разделили на двоих не только такие простые вещи как время, не только этот мир, в котором их столько связывало, но и столько разделяло на самом-то деле, но саму жизнь, само дыхание, все что было, есть, и, кажется даже, что будет; это пламя вовсе не нужно пытаться подчинить, с ним не нужно пытаться совладать, как с чем-то изначально чуждым, а стоит лишь дать ему волю, как дать и волю серебру, как дать и волю тому изначальному, что заложено в нем самом, и все получится, все станет таким же простым и естественным, как дышать. Да, вот так, вот так просто, вот так легко. Особенно, когда на тебя с таким сиянием смотрят эти глаза, когда полыхает открытым и чистым алым заревом присутствие Ярости, его Ярости, в каждом движении, в каждом дразнящем повороте, в каждом шаге, в каждом всполохе, не то запутавшемся, не то просто рожденном в ее длинных, взметающихся на ветру этой схватки волосах.
Освоиться - не просто, словно с чем-то совершенно новым, и в то же время почти что знакомым, освоиться, вспомнить, вспомнить, кто есть он сам, и - выпустить и эту часть его сути на свободу. Он - не только равновесия и гармония мира, не только холодное и ледяное спокойствие, не только философия вечного поиска баланса в этом запутанном и запутавшемся в самом себе мире, он - тот, кто изначально предназначался для сражения, и совершенно не важно, для какого, и чем оно должно было на самом деле закончиться. И не чужды ему совершенно эти азарт, эта пластика, оттачиваемая веками, будь то в реальных и не таких уж и редких на самом деле, если признаваться самому себе, схватках, будь то чистым искусством, тем самым боевым искусством, тонкости которых люди познают веками, и он сам - вместе с людьми. Движение, скорость, свобода. У любого сражения - своя мелодия, свой рисунок танца. И это не плоскость, не плоскость даже под ногами: вот ручей лавы, почти что как препятствие, вот гладкая поверхность льда, по которой можно проскользнуть, вот скала - выше, атака сверху, атака снизу, вперед, с развороту. Как же давно... Как же давно не было это вот так, вот настолько по-настоящему, словно заставляя себя буквально проснуться, и в то же время настолько, как сейчас, как здесь, сию минуту, легко.
Рассмеяться на ее заявление о "веселье", рассмеяться, соглашаясь и не мало не споря, восхищенно глядя на нее, на то как легко и непринужденно, на то как ярко, почти что танцуя, вспыхивает багряное с рыже-золотым нутром пламя в ее ладонях, вспыхивает почти что смертельно опасным для иных не только людей, но и воплощений, огнем. Тем самым огнем, который может обернуться лесным, диким пожаром, смести все на своем пути, тем самым огнем, в котором сгорали города и армии. Армии, впрочем редко, не правда ли, Ярость? Да-да, он это тоже знает прекрасно, что сжигать противника, не давая ему шанса дать отпор, а ей самой, а, чаще, ему, Гневу, от души, от всей души отдаться настоящей схватке, со звоном оружия, с хриплым сорванным почти что дыханием, с ощущением жизни в такие моменты, сжигать бездумно - не стиль Огненного воплощения. Прекрасного в этом своем почти что благородстве, и в своей разрушительности зачастую - тоже.
Да, этим можно любоваться, этим зрелищем, как стихией, почти что, а, впрочем, на самом деле, и не почти, божеством Ярости и пламени, в понимании людей, ну и отчасти, в его собственном понимании порой. А, может быть и не порой вовсе. Любоваться можно, вот только не долго, совсем недолго, считанные мгновения, прежде чем клинок взлетает в воздух, рассекая огненные шары одни за другим. Это - одновременно и решительность, и уверенность и в то же время в первый миг - напряжение, натянутое до предела напряжение того, кто ставит на единственную карту всю свою жизнь, все, что у него есть. Нет, преувеличение, конечно, преувеличение во всех смыслах, и они оба это знают прекрасно, знают, за тысячи лет изучили, опробовали, не раз и не два столкновениями, серьезными или вот такими как сейчас, не очень, возможности друг друга, почти что запредельные порой...
Пламя стекает по лезвию клинка при столкновении, стекает, окутывает его, разлетается искрами, распадается почти что брызгами, окутывает, и - нет, не обжигает почти что, разлетается сотней огней, приправленных серебром, словно дразнящими исками: поймай-поймай, попробуй поймать их, и, смеясь даже, уворачиваясь и отбивая очередной шар, Джей посылает их в ответ, огненно-снежной пургой, метелью, что скопилась в воздухе, подхваченной порывом ветра, словно только и ждавшей своего часа. Не всерьез, но - по-своему красиво. Кто сказал, что даже такая дуэль, любая дуэль, в сущности, это не может быть красиво? Может, если противники, конечно же, знают в ней толк.
Из защиты - снова в нападение, на этот раз - всерьез, на поражение, словно дразня, словно предлагая, словно все еще играя, нападая, и в то же время почти что протягивая руку: "Давай, на ступеньку выше, сильнее, серьезнее. Мы можем больше".
Выше, сильнее, словно пытаясь разбудить в себе, в них обоих все то, что дремало до сих пор, слишком долго, где-то там. Где-то там, где они, слишком напуганные, быть может, не то собственной слабостью, не то, на самом-то деле, собственной силой, блуждали слишком долго, боясь... Повторений, боясь едва ли не каждого шага, в тенях, отрицая самих себя.
Серебро и огонь. Алое и янтарь. Переплетением снега и крови, неба и солнца. Не сбиваться, пока клинок в руках наносит удар за ударом, послушный в руках, не отвлекаться на это "зрелище", не проваливаться, но успевать полюбоваться.
- А теперь попробуй ты! - меч в руках переливается, багряные отсветы уходят в лиловый, зеленоватыми бликами, переливчатым медным, расцветает сиренью - полярным сиянием, пламенем севера, холодным, почти что призрачным, и взмахом, словно ударом наотмашь и вверх, Джей посылает его вверх, расцвечивает им небо, - Если мне теперь подвластно пламя, то и тебе по меньшей мере не страшен больше должен быть холод.
Волна, волна пронизывающего мороза, дыханием зимы, навстречу Ярости, колючим и игривым одновременно морозом, пока что только дыханием, словно проверкой, и, вытащенным буквально из воздуха, брошенным в нее снежком. А почему бы и нет, в самом деле? По крайней мере, вот теперь снег в ее руках должен вполне себе не таять даже если его самого не окажется рядом, если захочется вот так поиграть, конечно, и вот так же, не страшен больше должен быть ей и холод, по меньшей мере настолько, как то бывало прежде, как и его самого уже не настолько как раньше обжигает огонь. Нет, конечно, нырять в лаву пока что не тянет ни разу, уже от одной проглоченной капли, кажется, кружится протестующе голова, и ей, его Рыжику, он, конечно, не предложит купаться в арктических водах, но все то, что вокруг, вот сам этот пейзаж, вот эта гармония льда и пламени двух Чертогов, свободное и открытое навстречу друг другу - лучшее доказательство того, сколько всего еще предстоит открыть в этом всем и познать.[icon]http://s3.uploads.ru/NGpv0.jpg[/icon]

Кого-то другого это могло бы напугать быть может, кого-то другого внезапно разыгравшийся снежный шторм, быть может, смел бы с пути, но Ледяной лишь прикрыл лицо, вскинув руку с клинком он резкого встречного порыва ветра, пока по лезвию, дразнясь и играясь перетекали друг за другом, словно в бесконечной попытке не то догнать, не то убежать друг от друга отблески яростного пламени и полярных огней в вышине. Нет, это совершенно не страшно, не страшна вьюга и метель тому, кто сам может укрыть ими на при желании едва ли не весь мир, в легком и послушном повороте колеса времени к новому ледниковому периоду, это - не страшно, это - удивление, почти что закономерное, почти что шоком в первые секунды, меняющейся на глазах действительностью, предсказуемой, и все равно поразительной, проникающей, пронизывающей словно дуновение холодного дыхания до глубины души. Да, это тоже правильно, это почти что закономерно, это - тоже суть, суть природы, одно из ее проявлений, это - тоже гармония, это - тоже Гнев, Ярость, стихия, рвущаяся на свободу, обретающая себя, в этих мерцающих, острых, режущих гранях, это - правильно, да, особенно сейчас, особенно вот так, это - правильно, и в то же время это - потрясение основ, единым ударом, пронзительным, до какого-то почти что крика, до боли, подступающего на мгновение к горлу цепкими лапами кошмаров, ощущением падения куда-то в бездну, и в то же время это же - восхищение, яркое, искреннее, светлое, вспыхивающее полярной звездой в небе Чертогов, словно только выпавший свет, словно снежные искры, разлетающиеся в пробивающемся сквозь любые облака солнечном свете. И Джей - смеется, легко и беззаботно, ловя этот порыв в ладонь, не нападая в ответ, но направляя рванувшиеся во все стороны ледяные иглы.
- Легче! - на выдохе, глотая морозную стылость, ее свежесть, ее обжигающие прикосновения к губам словно воду, словно свободу, как она есть. Дышать, дышать этим. Легче, да. Это - его стихия, его природа во всей ее полноте, это - лед и снежные звезды, это земные бураны, холод бескрайнего космоса, расцвеченных звездами в его просторах, это ледяные панцири комет, это - много больше, чем просто зима, и много больше, чем просто холод. Это - радужные и перламутровые переливы по утрам, когда заря и алое-алое, словно наполненное жизнью, просыпающееся солнце касается укрытой белым земли и ветвей, это - узоры на стеклах, причудливые, нежные, распускающиеся словно бутоны никогда невиданных цветов, это - прозрачно-голубые, словно впитавшие в себя небесную синь, сколы айсбергов и ледников, это - призрачные ледяные пещеры. Все еще смеясь, словно снежной крошкой, подброшенной в воздух в ответ на разгулявшийся вихрь, он ловит его, ловит почти что за хвост, заставляет притормозить, послушного в его руках, послушного настолько, насколько только могут быть "послушными" сорвавшиеся вскачь дикие необузданные звери, тени, духи зимы, о которых написано столько пугающих, и в то же время по-своему прекрасных, жутких, пробирающих до дрожи человеческих легенд.
Поймать, поймать сейчас это чувство, поймать и отпустить на волю все то, что так долго, казалось, почти что вечность, приходилось сдерживать внутри, почти что бояться показать, почти что бояться причинить этим боль, выпустить в этом прикосновении собственную суть, собственную природу - в ответ, таким же порывом.
- Легче! - повторить это снова, улыбаясь, перенаправляя вспышку стихии, завывание ветра и бурана, заставляя его взметнуться ввысь, изогнуться, подобно дракону, подхлестывая его прикосновениями своих рук, направляя, подталкивая, заставляя замереть - изогнутыми причудливыми мостами, такими обманчиво хрупкими на первый взгляд, запутаться в ледяных, потянувшихся ввысь ветвях, распуститься бархатистой призрачной листвой, все также смеясь на только что эхом не отозвавшийся вой, вплетая в него горсть снежинок, и отпуская вскачь над налитыми багрянцем потоками лавы, словно по полю из огненных цветов, что разлетаются навстречу всполохами, но так и не угасают, не угасают потому что здесь и сейчас он сам, Ледяной, этого не хочет, потому что это - и его огонь сейчас тоже. Равновесие, баланс, словно повернувшийся к ним совершенно новой, иной, до сих пор немыслимой стороной, также, как и их собственное "вместе", также, как и это казавшееся невозможным слияние. Не важно, не имеет значения,  не важно, что может быть, а что, якобы, "нельзя". Никто и никогда не запретит. Не важно, потому что все это - уже есть, не важно, потому что так - правильно и - легко, по-своему, легко, как дышать, и - также легко, впервые, быть может, впервые в жизни настолько легко не дать этому пламени угаснуть, дать переплестись двум стихиям в этом порыве, в этом равновесии, и также, едва ли не впервые не чувствовать при этом холода внутри. Свобода...
И это "легче", нет, не про "пощаду", нет, не "осторожнее". Это "легче" - про легкость ветра, это "легче" про свободу и почти что жутковатую сказку полярных ночей. Это "легче" - совсем про другое.
- Попробуй просто направить, придать ему форму, - только и советует Джей, подходя к Ярости ближе, не обращая уже больше почти что никакого внимания на творящийся вокруг не то хаос, не то наоборот, наконец-то расцветающую гармоничность этого "общего" целого, лишь касаясь слегка во время этого короткого пути кончиком лезвия меча земли, направляя - почти что неосознанно, помогая найти верный путь. И это - тоже часть свободы, его собственной свободы и - "равновесия". Завороженно, почти что задумчиво, очень светло. Просто всматриваясь в ее черты лица, оттененные сейчас таким непривычным серебром кажущихся совершенно невесомыми прядями, словно сотканными из снега. Из снега и серебра. Всматриваясь, словно ища в этом привычное, словно замечая и отмечая новое, словно стараясь запомнить ее и такой - тоже. Удивляясь, да, удивляясь, улыбаясь, и - принимая, даже кивая, не то одобрительно, не то соглашаясь в чем-то, с чем-то важным, очень важным и правильным.
Да, так - тоже, по-своему, немного пугающе, но все-таки правильно. Правильно - прикоснуться, провести пальцами по щеке, словно чтобы убедиться - настоящее. Настоящее вот и в этом облике - тоже, пропустить снежную паутину ее волос сквозь пальцы и рассмеяться тихо, беззаботно в ответ на ее заявление.
- Как много... Новых возможностей, - немного ирония, и очень много - принятия и согласия. Да, это возможности, что сейчас завораживают и манят, это возможности, сотни и тысячи их, которые только предстоит познать, почувствовать и открыть. Для самих себя и - совсем немного для других. Поймав себя на совершенно непривычной для него самого почти что насмешливой мысли он и сам замирает на мгновение, замирает, не то пытаясь сдержаться, не то удивленный слишком самому себе, - И мне очень интересно будет посмотреть... На выражения лиц тех, кто это потом увидит.
Смешно. Почему-то и в самом деле смешно, и даже как-то неосознанно, искрящимся снегом и огненными вспышками, что пробивают ледники вокруг, расцветая алым, распускаясь бутонами, разлетаясь отблесками фонарей посреди бурана, словно маяками, теплом, согревающим изнутри и снаружи, весело. Весело и странно. И в этом самом "весело", растворяются, словно разлетаясь пылью привычные неловкость и смущение, тени прошлого, которые, разумеется, еще не раз и не два вернутся, но, которые, кажется, и сами - озадаченные, притихли и стоят теперь в стороне. Ну и пускай себе стоят... Подождут. Сейчас, сию минуту, все это может подождать. Хотя бы потому, что слишком долго они вдвоем к этому шли. К этому принятию друг друга, к этому осознанию самих себя. Глубоко, пронзительно глубоко и в то же время столь же пронзительно ярко, ясно и чисто, словно... Словно падением в глубину прозрачного-прозрачного ясного неба, когда вокруг лишь свобода, сжавшаяся до единого мгновения, наполненная ощущением  что вокруг тебя целый мир. Мир, пропитанный жизнью, мир, окутанный цветом и светом, распахнувшийся навстречу. Падение... Или все-таки нет?
Мгновение колебания. Всего лишь мгновение, и прикрыв на этот короткий миг Джей делает глубокий вдох, прежде чем снова поймать взгляд Ярости, улыбаясь и снова - почти что смеясь. О, нет, только попробует пусть кто-то сейчас ему это запретить.
- Как ты там говорила когда-то? Ледяная принцесса? - движения собственных рук - словно со стороны, легкими касаниями - провести пальцами по ее лбу, словно очерчивая контур, своей силой, своей стихией, своим настроением, своими чувствами в этом касании. Чувствами - к ней одной, расцветающим серебряным узором, с вплетенным в него насыщенно алыми граненными каплями и солнечным полированным янтарем, диадемой с замысловатым и в то же время простым, как все естественное, как сама гармония, изящным узором.
- Вот теперь да, верю, - смеясь, и имея ввиду, разумеется, не себя, Джей склоняет на пару секунд голову в поклоне, прежде чем чем снова привлечь девушку к себе, ближе, за талию, обнимая, - Огненно-ледяная принцесса.
Поцелуй - на выдохе, не ради поцелуя, а ради этого еще одного слияния - стихий, настроений, их самих, ради того, чтобы отвлечь - совсем немного, не дать возразить, не дать поспорить. Мягкий, с нежностью, с восхищением. Ладонью - вверх по спине, пальцами между лопаток, легким уколом мороза, смешанным с теплом, пульсирующим, словно само дыхание, бьющимся под кожей. Длинные, светлые, снежно-льдистые перья, пушистый инистый пух. Распахнуть их за ее спиной, заставить раскрыться, как выпустить на свободу, дать окрепнуть, развернуться в полный размах, взметнуть порыв ветра, словно рвущийся наполнить их собою. И - лишь теперь отстраниться, отпуская ее губы, отпуская дыхание, ее саму, бережно, аккуратно, ничего более не говоря и лишь улыбаясь. [icon]http://s3.uploads.ru/NGpv0.jpg[/icon]

Смотреть на нее - такую. Смотреть, словно стараясь запомнить. Ловить ее улыбку, взгляд ее сияющих глаз, словно рисуя в памяти, чтобы сберечь, сохранить, до последней черты, до легкого ощущения от трепещущих на едва ощутимом ветру снежных перьев и длинных волос, до малейшего движения стихий, сейчас слитых воедино в нечто, что иначе чем чудом не получается назвать. Смотреть и - улыбаться, немного - беспечно и весело в ответ на ее какую-то даже почти что растерянность и удивление, в ответ на то, как пораженно, потрясенно даже расширяются эти обращенные к нему глаза, и немного - серьезно, очень серьезно, там в глубине самого себя, осознанием важности, какой-то удивительно легкой и в то же время острой, словно на острие клинка сплелись наконец воедино все нити прошлого и настоящего, словно в одной точке всего мира, здесь и сейчас соединились все реальности, все вероятности, словно только так и могло на самом деле быть. Только так и никак иначе. Важность... Почти что прозрачная, пронизанная оттенками энергии их обоих, как витражное стекло, сквозь которое пробираются лучи восходящего солнца. Важность, что не грузом, неподъемным и не разъедающей губы и душу горечью ложится на плечи, а теплыми, мягкими, почти что нежными касаниями отгоняет от них обоих сейчас тени затянувшихся кошмаров. Справедливость? Джей смеется, тихо, коротко, легко и почти что беззаботно в ответ на эту такую внезапную мысль. Смехом, что больше похож на выдох. Как долго, как бесконечно долго, какой почти что непомерной ценой они шли к этому мгновению, с самого начала времен, тысячи и тысячи лет, через ошибки, грозившие стать фатальными не раз и не два, словно пытаясь дотянуться к друг другу через пропасть, схватиться за руки... Справедливость? Да, то что происходит сейчас - это одна из граней того самого серебра, одна из граней равновесия, та что отражается в исчерченной искрами инея его зеркальной поверхности.
Крылья. Распахнутые крылья за спиной Ярости, замершей было на секунду, и в следующий миг - полыхающей, нет не совсем пламенем, но чем-то совершенно новым, в восторге. Крылья - как символ бесконечное, безграничной свободы - за спиной и в руках, свободы от всего, что тянуло и еще не раз попробует потянуть назад. Крылья - как возможность вырваться ввысь, подняться наконец, поймать порыв ветра. Крылья... Что подходят ей, быть может, куда больше, чем ему самому. Станут ли они полностью ей подвластны, станут ли послушны, поднимут ли в небо, к которому она так стремилась?
Да, он замечал это. Иногда. В том, как она, а точнее, он, Гнев, смотрел порой вверх, в том, что отражалось в такие моменты в его глазах. Тягой к чему-то недоступному, почти что запретному даже, припорошенной горьким сожалением, незаслуженностью, а порой и... Нет, не думать об этом сейчас. Просто - смотреть, и просто - видеть. Видеть словно в одном мгновении, как в открытой книге. Видеть в ней сейчас, в ее глазах - такие же почти что воспоминания, обо всем, что было, пронизанные немым вопросом, словно нашедшим наконец ответ. Да, - кивнуть на это, едва заметно, в этом разговоре без слов, кивнуть и улыбнуться, немного неловко и в то же время, совершенно искренне, - да, так было всегда. Оглянуться назад и признать это сейчас, признать и признаться. Так - ярко, так искренне и так глубоко, что порой невыносимо до боли, так - странно чисто, и так - с первого, самого первого мгновения. Восхищением, привязанностью, бережной заботой, словно о самом важном, что только и может быть в этой вселенной. Любить? Да, он любил ее всегда, с самого начала времен. В каждом воплощении, в каждом перерождении, даже если понимание приходит, словно раскрывая дверь памяти только сейчас в полной мере.
Прикосновение к ее щеке - легкое, зеркалом, таким же зеркалом со множеством отражений - вот таких же прикосновений, там, в прошлом, там, где они были - другими, и в то же время такими же, как и сейчас. Прикосновение, что связывает то, что было, с тем что есть, и - с тем, что еще только будет. Менялись времена, менялись эпохи и декорации, менялись лица, менялось так многое, но эти чувства, это стремление, эта бережная нежность была и оставалась неизменной, словно прикосновением, не только пальцами - по щеке, ладонью, ласковым, кожи к коже, но и душой к душе. Воплощения. Перерождения. Вечность - за спиной и вечность перед глазами. Как остро в такие моменты, словно яркой искрой, пронзающей бесконечное ничто, как остро это понимание сейчас - они живы. Живы по-настоящему, и что бы ни происходило, как бы ни менялся мир и они сами, оба они здесь. Как и когда-то.
- Можно, - эхом к собственным мыслям, ко всем возможностям, что только открываются перед ними, улыбаясь. Можно! Кто бы только попробовал запретить сейчас. Кто бы только сказал ему, Ледяному, что вот так - нельзя, если все это кажется сейчас единственно правильным, естественным как дышать. Кто бы запретил, когда горизонт - и здесь, в этой точке слияния двух Чертогов, и тот, что открывается только перед ними, кажется бесконечным, по истине бескрайним. И впервые, быть может, впервые кажется, что дышать - по-настоящему легко. Как легко и не чувствовать боли. И даже если это "наваждение" не продлится долго, он его запомнит, запомнит, как это - чувствовать себя настолько живым. И - свободным?
- Но ты же помнишь, что я... Не умею летать? - вопрос осторожный, почти что неуверенный, заставляющий смутиться - на этот раз по-настоящему, во всей полноте неловкости. Но, поймав почти что умоляющий и в то же упрямый взгляд Ярости не остается ничего кроме как почти что сдаться и - тоже кивнуть. Крылья раскрываются за спиной - словно неохотно, словно почти что насмешливо над ним самим, непокорно, словно обладая собственным разумом и Джей выдыхает в ответ на их тяжесть, на дуновение ветра, запутавшееся в перьях, от которого по всему телу пробегает дрожь, - В бою это одно... Но просто так...
В бою - это просто, как дышать, легко и естественно, словно все тело, и эти перья в том числе - единой целое, ведомое инстинктами более древними, кажется, чем его собственное сознание. Но иначе - оно действительно "иначе", и кажется, что заставить их слушаться почти что невозможно. И кажется, что каждое осознанное движение дается с огромным трудом. И кажется... Отражение из прошлого, воспоминанием, серебряной вспышкой касается вдруг сознания, пониманием, почти что робким, как падающая перед глазами снежинка, что вот-вот растворится в воздухе - ускользающей мыслью: вот, они стоят на краю обрыва, на краю вулкана, на краю между алой кровью земли и темнотой ночи и крылья, вот эти самые крылья раскрываются сами, в порыве естественном, как дыхание, в порыве навстречу брату - обнять, сами собой, обнять и укрыть. Как продолжение мысли, как продолжение чувства, собственного желания, собственного стремления... Так - просто?
- Я не уверен, что получится, - все еще не уверенный до конца, Джей смотрит на Ярость, - Но, если ты хочешь, мы можем... Попробовать. [icon]http://s3.uploads.ru/NGpv0.jpg[/icon]

Нет, он ни за что не отказал бы ей сейчас. Как не отказывал почти никогда, почти что ни в кроме. Как, наверное, никогда уже не смог бы, слишком ярко, слишком живо еще в памяти все то, что было, что все еще сводит на самом деле с ума, почти что  насмешливо, почти что привычно, шепотом из темноты, и кажется иногда, до сих пор, годы, затянувшимся на столетие кошмаром, тоже своего рода полетом, не то мучительно рвущимся вверх, не то стремительным падением в пропасть.
Не отказал бы, просто потому что каждая такая вспышка пламени, каждая искра, каждая улыбка, искренний, звонкий смех и сияние глаз все эти годы были, ощущались единственно важным, единственно ценным в этом мире, единственно нужным. Тем, перед чем все остальное давно перестало иметь хоть какое-то значение, растворилось в сытой и крадущейся за спиной, сужающей хищно круги пустоте, в непроглядной черноте над головой, которая, кажется, и сама планирует неспешно на неподвижных, огромных, раскинутых крыльях все ниже и ниже, выпуская такие обманчиво безобидные когти над жалкой фигурой своей добычей, что уже давно перестала по-настоящему сопротивляться... Сон наяву. Безжалостный и жестокий сон, в котором реальность мешается с памятью, в котором не различить и не разделить их, не разобрать уже, кажется, где настоящее, а где - лишь иллюзия. Иллюзия того, что все это - лишь  игра завороженного танцем крохотного пламени в ладонях разума, спасительное бегство, и нет, на самом деле нет ничего, кроме тишины, ничего кроме пустоты и вечности. Вечности бессмысленного ожидания. Чего?
Наваждение... Столь похожее на явь, что, кажется, вот-вот станет ею. Но Джей улыбается. Улыбается смущенно и неловко, следуя за Яростью к обрыву, улыбается в ответ на ее смех, что звенит не то колокольчиком, чисто-чисто, не то птичьим, живым щебетом, летним солнечным лучом, дробящимся по водной ряби. Улыбается, и перья тяжелых, непослушных крыльев привычно, слишком привычно чертят по земле, по льду, по лавовым ручьям, оставляя прочерки инея, словно порезами, тут же затягивающиеся инеем, тонкой, звездчато-снежной пеленой. Безотчетно.
Наваждение. Настигает маревом на краю обрыва, настигает окончательно и бесповоротно, подкрадываясь предательски, на самом краю, в тот момент, когда, отпустив его руку, Ярость взмывает вверх, распахнув белоснежные крылья, настигает беспощадно, заставляя, оступиться, едва-едва удержавшись, делая шаг назад, такой... Привычный, такой сотни раз до этого повторявшийся шаг. Воздуха не хватает отчаянно, кажется, что нечем, действительно нечем дышать в этот миг, когда крылья, эти непослушные, непокорные ему, не желающие признавать за ним никакие права, крылья, складываются плотнее, прижимаясь к дру другу, прижимаясь к спине, сжимаясь, словно пытаясь не то спрятаться не то спрятать, не то укрыть, не то укрыться. Инстинктивно, совершенно безотчетно, также безотчетно, как сжимаются пальцы прижатых к груди судорожно рук, обхватывая запястье, также - больно, пронзительно и одновременно пульсирующе тускло, так - мучительно и в то же время настолько привычно, что почти что не заметно, также незаметно, как переплетаются на коже два узора - оставленный огнем и оставленный чернотой, также, как за спиной, обжигающе холодно, до дрожи, до безотчетной паники, под белым и снежным, судорожно почти что прячутся потемневшие, словно пеплом покрытые, перья. Больно, и жгуче, почти что мучительно стыдно, до закушенных губ, до пульсирующего, липко-соленого привкуса крови во рту, до судорожно впивающихся в кожу ногтей, оставляющих новые отметины - поверх старых.
Контрастом. Ярким, ослепительным контрастом - с ее силой, с ее яркостью и сиянием, с ее... Свободой. Свободой, которой остается только восхищаться, все еще улыбаясь. Все еще не отводя от нее восхищенного взгляда. Улыбаясь просто потому, что именно этого хотел, кажется, всегда. Ее... Его, этого пламени, свободы, этой чистоты и сброшенных наконец-то оков. Улыбаясь, на выдохе, резком и рваном.
Это - страшно. Только теперь в этом и остается себе признаться. Признаться по-настоящему, что это страшно до дрожи, почти что до крика, страшно - осознавать только теперь, быть может, в полной мере, почему, почему это так, почему эти крылья, никогда не слушались его иначе чем в бою, почему даже просто заставить их раскрыться за спиной просто так ощущалось практически чудом, в этой, теперешней жизни - чудом особенным, одновременно почти что уловимым, почти что понятым, познанным наконец и в то же время еще более недостижимым чем прежде. Полет - отражение души, отражение ее свободы... И крылья, крылья, все это время, словно налитые свинцом, словно обладающие собственным разумом, словно вновь и вновь отказывающиеся принять его самого - такого. Больно. И почему-то обжигающе горячо. Настолько, что Ледяной бессильно закрывает глаза. Понимание и принятие. Воспоминания...
О, как, должно быть, это кажется просто. Просто оттолкнуться от земли, от края обрыва, раскрыть крылья, поймать ими ветер, дать им наполниться им, как, должно быть, просто, почти что как дышать. Правда ведь? Нужно просто шагнуть вперед, и довериться самому себе? Как... Как заставить себя это сделать? Как заставить себя сделать этот самый шаг, такой простой, всего один, но как же... Стыдно. Как доказать себе, что это - действительно возможно. И не просто возможно, а можно для такого как он? Можно также как жить, можно также, как дышать, можно не только в бою, когда на карту поставлено что-то большее, чем его собственные желания, его собственная жизнь, можно, просто потому, что это - естественный порядок вещей. Ведь для того и нужны на самом деле крылья, чтобы летать, а не волочить их за собой по земле. Но как... Как?!
Нет, не потому до сих пор не научился он этому, что боялся. Не потому, что не хотел. А просто потому, что не мог. Как с самого начала времен не мог понять и принять саму свою жизнь как что-то само собой разумеющееся, а не украденное у вечности, что вкрадчивым шепотом напоминала о себе вновь и вновь, и как тем более - не мог после, проклиная самого себя за эту самую жизнь. Как отпустить все это в один миг, как поверить, что можно - иначе? Крылья - белое, снежное, слишком чистое для такого как он серебро. НО и их уже коснулась пустота. Стыдно.
Пальцы размыкаются с трудом, оставляют на коже красные отпечатки и почти что царапины, закрывают ладонями лицо. Под ними - вода, тонкими каплями, солью слез. Дышать. Просто дышать сейчас, медленно, отгоняя липкий кошмар, отгоняя ощущение, что для того, чтобы упасть с обрыва не нужно даже шагать вперед, и даже наклоняться не нужно. Он просто сам раскроется навстречу. Дышать. Дышать этим не-одиночеством, сиянием извне, пробирающимся сквозь дурман, сквозь накрывшую с головой панику, верой и надеждой, уверенностью в том, что все возможно, если только действительно захотеть, что будущее - не предопределено, что прошлое осталось там - в прошлом. Уверенностью и чем-то гораздо большим, чем просто прощение, чем-то большим, чем просто - принятием.
- Спасибо... - шепотом, едва слышно, безотчетно срывается с губ, непослушно, почти что хрипло. Голоса нет. Но есть воспоминания. Воспоминания, которые, быть может, нельзя назвать счастливыми, ведь они приправлены неизменной, ставшей привычной почти что горечью, но наполненными светом, ярким, чистым, упрямым серебром. Искренним и свежим, словно только что выпавший снег. Воспоминаниями о том, как эти самые крылья раскрывались, чтобы защитить, чтобы уберечь, словно сами собой. Так легко, так послушно и так... Правильно. Полет - отражение стремления ввысь, к свободе. Крылья - отражение души, ее истинных желаний.
Вдох... Воспоминания разливаются, отдаются теплом, согревают изнутри, словно светом огня, словно бликами лавы, теплом пламени в ладонях, теплом живого тела в объятиях, теплом того самого "рядом", льнущего доверчиво, укрываемого этими самыми крыльями от всего мира, словно от всех страхов и тревог, границей между пустотой и жизнью. Секунды, тягучие, в которых даже земля под ногами не кажется опорой, секунды, мгновения, балансирование на краю между этой реальностью, все еще живой реальностью и истиной формой. Между собой - настоящим, и - тоже настоящим, но все-таки другим. Почти что найденный, почти что пойманный, ускользающий ответ на тот самый вопрос "как?"...
Выдох. Медленный. Встряхивая головой, словно отгоняя все эти мысли, словно стряхивая, как липкие нити паутины, панику и наваждение, Джей выдыхает, неровно, так и оставаясь собой, и короткие темные пряди волос треплет ветер, разгоняемый крыльями Ярости, касается кожи, почти что ласково. Так - правильно. Бежать от себя - не выход. Да и некуда больше бежать. Впереди - обрыв, а за спиной... За спиной пустота и одиночество, и чудом живой огонек в руках. А еще - крылья. Словно сомневающиеся - тоже, словно чего-то ждущие, словно замершие в этом вопросительном почти что ожидании. Настоящие, ощутимые, материальные. До кончиков маховых перьев, изогнутых в прикосновении к земле, дразнящих ее своим разбегающимся по ней и тут же исчезающим от дыхания лавы инеем, до мягких и коротких, легких, у спины - белых и почти что черных, согревающих и обжигающих холодом одновременно. Мысль проносится в голове стрелой, вспышкой молнии, почти что болезненной, и почти что такой же ошеломляюще простой: от самого себя не сбежать, от этих перьев, от этих крыльев не сбежать, от собственной сути не закрыться, какой бы она ни была, и все что можно сделать на самом деле - это только принять. Принять по-настоящему, словно протянуть руку навстречу самому себе.
Белый росчерк по застывшей лаве, оставляемый кончиками перьев, разлетающихся в стороны, раскрывающихся, словно заждавшихся, похож на подпись под каким-то одним богам и Вселенной ведомом договором, замысловатую, словно роспись на зимнем стекле. Договором, с этим манящим ветром, с теплой, каленой почти что землей под ногами, что слишком долго тянула к себе, от которой нужно наконец оттолкнуться, зная, что да, отпустит, и точно также - примет назад, когда в ней, как в опоре будет нужна, с этим пламенем, что согревает изнутри и манит, сияя впереди тысячелетиями, словно маяком в шторме, с водой, что высыхает на щеках, с самим собой наконец. Принять себя - порой тоже, словно шаг в пропасть с надеждой почти что на чудо.
Легкость. В ветре совершенно иная легкость. Упругая, манящая, наполненная дыханием сейчас - всего мира, вулканов и ледников, их двоих, жизнью, как она есть, почти что звуком, почти что голосом, зовущим, ласково путающимся в крыльях, словно расправляющим их, каждое перышко. Каждое! И это - тоже почти что откровение: ветру, этому ветру, что зовет за собой, все равно какого они цвета, и миру, этому миру вокруг - на самом деле тоже все равно. Он принимает всех, он принимает каждого, и для каждого открыт, распахнут навстречу, как открыто небо над головой, и все, что мешает взлететь и быть свободным на самом деле, это ты сам. А реальность - вот она, в перламутровой выси в развернувшейся до горизонта свободе, в переплетениях стихий и энергий, нашедших, наконец свое в ней место, тянущихся друг другу навстречу, в протянутых, словно зовущих и готовых принять руках, зовущих за собой.
Шаг вперед - оттолкнуться от края, словно прыжок с обрыва, не давая себе опомниться, не давая себе задуматься больше ни на миг, словно боясь потерять это ощущение, это хрупкое понимание, это ощущение равновесия с самим собой. Шаг вперед, который, кажется, стоило сделать давным давно, чтобы оттолкнуться от всего того, что безжалостно и беспощадно тянуло вниз, не давая жить, не давая по-настоящему даже дышать. Шаг - вперед.
Крылья ловят ветер, этот порыв, что удерживает от падения, подхватывают, почти что радостно, словно заждавшись, взмахивают дразня, напоминая о том, как это на самом деле просто и как - легко. Как легко ловить поток теплого воздуха, само движение, чувствовать полет, словно почти что материальное равновесие, реальное, живое до кончика каждого пера, до каждого порыва навстречу. Частью самого себя, частью собственных стремлений, желаний, собственной искренности и открытости. Стремления сохранить это все, этот мир, эту реальность, это "сейчас", таким какое оно есть, светлым, искрящимся, настоящим. Эту улыбку на губах Ярости и ощущение наконец-то выглянувшего из-за слишком затянувшейся бури света.
Выше, еще выше, пока ручьи лавы внизу не станут золотыми прожилками, что склеивают реальность в единое целое, собирая ее, как мозаику, из осколков и обломков создавая шедевр, лишенный безупречности целого, но куда в большей мере наполненный смыслом и  пониманием во всей его глубине. Ведь истинная свобода познается лишь в тот момент, когда спадают оковы, а жизнь, лишь когда смерть пройдет на волоске и - все-таки отпустит.
Протянуть руку. Протянуть руку и - коснуться в этом полете, просто коснуться, сплетая пальцы, молча, глядя в глаза, с благодарностью - за это принятие. Не здесь, не сейчас, а с самого начала времен. За каждый вдох, просто за возможность быть, за возможность жить. Слишком за многое, чтобы это можно было объяснить словами. За тепло этого прикосновения - тоже.
Крылья взмахивают за спиной, ловят поток, словно живут своей жизнью, каким-то своим, еще не понятым до конца "хорошо", таким правильным и таким, в сущности, простым, что, кажется, слышен их шепот в шорохе, в шелесте их какого-то своего заигрывания с ветром: "не отвлекайся". Почти что насмешливый - тоже, но такой непохожий на шепот темноты.
Не отвлекаться - действительно. Не отвлекаться слишком сильно на это новое, такое странное чувство - полета. Для него еще придет время, чуть позже, совсем немного, но позже. И, потянув Ярость к себе за руку немного ближе, Ледяной все также молча касается губами ее ладони, наконец действительно, по-настоящему, выдыхая.

Ветер. На какое-то мгновение кажется, что в этой Вселенной не осталось совершенно ничего, и в безгранично пустом, гулким эхом отзывающемся пространстве есть только ветер, вечный, как движение самого времени, самой жизни, свободный и вольный, никого не ждущий, и не ведающий никаких преград. Ветер, что путается, вьется вокруг самого маятника Мироздания, раскачивая его, ветер, который теперь подхватывает раскрытые крылья, наполняя их своим дыханием, помогая поймать... Равновесие. Почувствовать его, почувствовать совершенно иначе, ощутить в полной мере самого себя в этом движении, в каждом перьев, что при каждом взмахе, словно чертят свой, одним им ведомый узор в раскрывающемся, словно распахнутом настежь пространстве, ощутить себя его частью, едва ли не впервые - не тенью, но именно частью, частью мира вокруг, и почти что услышать, как тихо-тихо, еле слышно, словно хлопьями снега на стылую землю осыпаются с этих крыльев за спиной осколки чего-то разбитого, как хрупкие, надтреснутые капли стекла, что осталось обломками позади. И кажется, что от них почти что веет таким же металлическим запахом, как и привкус крови во рту, оставленными на этой едва ли последней, но вдребезги рассыпавшейся преграде алыми отпечатками, не раз и не два бессильно, беспомощно смазанными в казавшихся безнадежными попытках разбить до сих пор. Как часто, как мучительно часто прежде казалось, что все, что остается, это только стоять по ту сторону, наблюдателем, отгороженным непреодолимой, но дразняще, издевательски прозрачной стеной от всего мира, что все, что можно - это только бессильно прижиматься в попытках перевести дыхание к ней лбом, не замечая, как остаются на ее равнодушной глади рваные линии от разбитых рук и изрезанных пальцев.
Тихий-тихий шорох - на грани восприятия, и, кажется, если обернуться, бросить вниз взгляд, то там, внизу, на раскинувшейся равнине блеснет переливчато, отражая свет облаков и солнечных лучей, горстка того, что называется прошлым. Шорох, почти что шепот. Или это всего лишь кажется, и все, что есть на самом деле - это шелест крыльев за спиной, в иной совершенно, непривычной, словно изменившейся тональности звучащий, словно о чем-то своем переговаривающийся с ветром?
Слезы на щеках Ярости - почти что обжигают на мгновение, от них сбивается собственное дыхание в попытке не то удержать, не то удержаться - за руку, на мгновение, болезненным уколом вины, от которого вздрагивает он сам, но не эти крылья и не этот ветер. И пытается пробраться через этот их шепот совсем другой уже голос, и острым холодом обжигает по спине и рукам - напоминанием, напоминая о себе, почти что судорожным вдохом, от которого перехватывает горло, но... Слов не разобрать. Едва ли не впервые - не расслышать, словно откуда-то издалека, словно давным-давно потерявшееся эхо.
Неловко, смущенно, растерянно и все-таки виновато, Джей улыбается, ловя восхищенный, восторженный взгляд Ярости, и ее голос, звенящий, но не от напряжения, а от какого-то, кажется, почти что... Счастья? Улыбается все же, неуверенно по началу, глядя на нее, похожую сейчас на белого, но от того не менее сияющего, полыхающего чистотой и свежестью юного и свободного от тревог и невзгод феникса, вырвавшегося на волю. Улыбается - и все таки ненадолго отводит взгляд чтобы, неуверенно взмахнув крыльями, почти что инстинктивно, но - обернуться, напряженно, со странным ощущением натянутых до передела, саднящих, словно израненных нервов и совершенно не осознаваемой еще во всей ее полноте - легкости, словно действительно ожидая что-то увидеть, настоящее, материальное, словно отброшенную длинную-длинную, протяженностью в жизнь чернилами из разбитого хрусталя растекшуюся тень. Ни-че-го. И даже привычный, казалось бы шепот пустоты если не умолкает, то стихает, и кажется даже, что звучит на каком-то другом вдруг забытом, утраченном теперь если не насовсем, то прямо на этот миг, языке.
Свобода - странная, почти что оглушающая штука, когда сталкиваешься с нею впервые. И, конечно, не раз и не два, тени снова вступят в свои права также, как вступает в них с поворотом времени ночь, вернутся, проскальзывая незаметно в мысли и сны, и не раз и не два холод снова будет приковывать к земле, покрывая перья словно коркой льда, неподъемной тяжестью прошлых ошибок. Вот только тот, кто познал однажды ветер, никогда уже не услышит их также как прежде, и словно вырезанными из картона, нелепыми и жалкими покажутся страхи, беспомощно бегущими по земле, ворохом прогнивших потемневших и давно опавших листьев. Когда-нибудь... Когда-нибудь, но все-таки не прямо сейчас. Или нет?
Кажется, что изменилось само ощущение пространства, словно больше нет под ногами привычной опоры, той, что до сих пор не позволяла упасть, той же, что тянула к себе, а есть только опора - на самого себя. И, наверное, это должно пугать даже, но почему-то кажется правильным, тонким, как само равновесие, такое же равновесие, что в безупречном балансе пропитывает само это пространство сотканное из слияния таких противоположных на первый взгляд стихий. И, растерянно, почти что рассеянно даже как-то извиняясь словно, кивая Ярости, что протягивает к нему руки, не то чтобы поддержать, не дать упасть и сорваться с только что едва-едва освоенной высоты, не то потянуть за собой - дальше и выше, Ледяной прикрывает глаза, делая глубокий вдох. Это не восторг даже - это дыхание, совсем другое, к которому только еще предстоит привыкнуть, которое только еще предстоит понять и осознать.
Мир. Обостренное ощущение всего вокруг, самого себя, словно жизнь - впервые не условность, а материальность во всей ее полноте, словно смещается само восприятие с "вовне" на "изнутри". Потянуться - инстинктивно, потянуться мысленно, энергией, прошить легкими касаниями серебра эту созданную на двоих реальность - легким, едва ощутимым, инстинктивным прикосновением к ветру ладонью, инеем, промелькнувшим в воздухе, чтобы разлететься звездчатой пылью по небу, добавляя в его закатно-рассветную дымку легкие искорки звезд - когда-то давным-давно, кажется, погасших, растворившихся во мраке, в непроглядной черноте, словно памятью тех, что когда-то давным давно подарили ему - себя. Творить - так же "просто" на самом деле порой, как и летать.
И все-таки это - смущение. Смущение за себя - такого, смущение от ее, Ярости, восторга, от ее открытости навстречу, словно незаслуженной. От всего этого почти что кружится голова. Слишком - много, слишком - ярко, как от переизбытка кислорода, как от ослепительного после долгого-долгого сидения в темноте света. Крылья равномерно рассекают воздух за спиной, словно пробуя его на ощупь только им доступным и только им понятным способом, а сам Ледяной все также, с какой-то растерянностью ловит обращенный на него взгляд сияющих и совсем немного, но все же встревоженных глаз. И вместо ответа на ее вопрос, Джей просто кивает - по началу. Слишком быстро? Нет, просто разум не успевает за происходящим, но так ли это нужно сейчас на самом деле? Так ли нужно действительно понимать, если можно просто - чувствовать и, если признаться, все равно едва ли можешь хоть что-то объяснить.
А там, внизу, где-то там, на земле и в Чертогах остались сотни невысказанных вопросов и откровений, время которых, быть может, еще однажды придет. А где-то там, по ту сторону от этого общего, все еще кроются в бездонных провалах трещин ледников тени кошмаров и страхов, а где-то там, в прошлом - слова-слова-слова... Слишком много, наверное, сказанного и еще больше так и не произнесенного вслух. А здесь, вокруг - только ветер и только легкость. Легкость и правильность всего. Выбор? На несколько секунд взгляд снова притягивают потоки лавы и лед, цветными пятнами, лоскутно-вышитым покрывалом.
- Можем попробовать, - выбор очевиден, но смущение от собственных слов становится лишь сильнее, - Вот только я не знаю, что из этого выйдет.
Это - немного страшно. Страшно даже не выбиться из сил, и не падением вниз страшно на самом деле. Того, кто привык вечно падать, не напугает возможность разбиться. Страшно - другое. Страшно очнуться, а, вдохнув этот ветер, страшно больше никогда не взлететь, страшно, прикоснувшись к свободе понять, что она не предназначена для такого как ты. Страшно не падать - страшно понять, что на самом деле не сможешь по-настоящему летать. Но возвращаться так и не попытавшись - еще страшнее.
- Я никогда этого не делал, - и это тоже правда. Сражения, если и случались, никогда не были ни погоней, ни бегством, а полет  даже тот, что он помнил, никогда не был гонкой. А вот разворот - вслед за парящей вокруг него на широко распахнутых крыльях девушкой дается почти что легко, и, немного неуверенно рассмеявшись, протягивая ей руку, не то чтобы поймать, не то чтобы просто прикоснуться, Джей взмахивает крыльями, сокращая расстояние между ними, ловя порыв теплого ветра, почему-то вспомнив вдруг оставшееся в паре десятков лет позади Рождество, и это самое "наперегонки" на коньках во впервые слитых воедино Чертогах, заливистый смех Гнева-мальчишки, и вот такое же странно-теплое чувство в груди, и такое же яркое и искреннее желание: чтобы этот смех, как тогда, так и теперь продолжал звучать.