Это все еще больно, как ни старайся, как ни обманывай себя, и кажется, что невозможно никогда будет привыкнуть в полной мере к тому, что часть тебя отвергает это буйство красок, этот кажущийся благословенным, теплым и ярким мир, их мир, их общий дом, названный Верхним пределом. Кажется, что всегда будет сопротивляться ему тот холод, что живет внутри, не то стремясь уничтожить, стереть все вокруг, не то - уберечь ее саму от столь чуждой ей природы. Равновесие, равновесие холода и тепла на коже, внутри нее самой, равновесие пустоты и вкрадчивого шепота, то уговаривающего, то требующего вернуться, стать той, кем ей суждено было стать, тем, чем она родилась, равновесие ее серебра упорно и упрямо отвергающего смерть, напряженно звенящего, словно струной прошивающего реальность, не дающего ни ей самой, ни всему вокруг окунуться в хаос, который может стать страшнее пустоты...
Шаг, еще шаг, по тропинкам в высокой траве. Верхний Предел, его бескрайние, безграничные просторы, свободные от условностей,  кажутся гостеприимными и свободными, вот только ей, Ледяной здесь все еще трудно, сложно, кажется, даже дышать. Но в Чертоге холодно, порой слишком холодно, настолько, что боль начинает казаться меньшим из зол, настолько, что темнота подступает со всех сторон, грозя стереть ледяные и почти что прозрачные стволы деревьев, наполнить их изнутри чернотой, как пропитывается ею талый снег там, на земле. В Чертоге - пусто и очень и очень тихо, и голос в голове почти что сводит с ума, с ним нет никаких сил спорить, никаких, кроме собственного же упрямства, верности принятому единожды даже не здесь и в совершенно ином "сейчас" решению, принятому тогда, когда, казалось, даже время существовало еще отдельно от них от всех и от всего сущего. Жизнь. Верхний Предел - это жизнь. Немного гротескная, пестрая, разнообразная в своих проявлениях и абсолютно свободная, настолько далеко отстоящая от смерти, насколько вообще возможно от нее уйти, сбежать, улететь, отрицающая, кажется, едва ли не само существование тьмы и мрака, части ее самой в том числе.
Да, она, Джей, Судья, воплощение льда и холода, приходила сюда, в этот пестрый и яркий мир - погреться. Как бы это ни было больно, как бы ни было трудно, как бы ни приходилось щуриться на слишком яркий для нее свет и слишком буйные расцветки, как бы ни приходилось удерживать собственную суть от того, чтобы та взбунтовалась, защищаясь. И, кажется, вот-вот удастся привыкнуть, нащупать здесь тот идеальный баланс, в котором получится существовать здесь вместе со всеми, если не наравне, то хотя бы в полном праве. Но нет, ощущение, такое простое, такое легкое, ускользает, растворяется как дым на веру, и остается только подставлять лицо лучам солнца, переступать босыми ногами по мягко пружинящей под ними траве, оставляя едва уловимые прикосновения инея цепочкой тут же истаивающих следов. Тепло. Здесь просто тепло. Нет, не спокойно, не тихо, но можно хотя бы ненадолго постараться забыться, отстраниться от собственной памяти, от собственного второго "я", чей шепот не умолкает, кажется, никогда. Можно позволить себе ненадолго хотя бы окунуться в эту жизнь, иную, яркую, наполненную голосами и движением, наполненную ощущением присутствия даже для тех, кто, как она сама, предпочитают держаться в стороне, ощущением  чего-то общего, неуловимого и важного. Дом? Да, Верхний Предел был для них домом, пусть не для всех гостеприимным, распахивающим свои двери порой с неохотой. Как было перестать себя чувствовать в нем гостьей, робко стоящей на пороге и не решающейся пройти дальше гостиной? Как было перестать бояться разрушить здесь что-то одним своим прикосновением, даже если прикосновения эти столь часто помогали этому самому дому не рассыпаться, сочетать внутри себя не сочетаемое, казалось. Как перестать казаться всем и себе самой лишь тенью, неловко отступающей в угол, не знающей, как себя вести и что делать?
Найти себе здесь место так и не получалось, а ее собственные снега и льды редко видели гостей. Да она и не ждала. Никогда и никого не ждала, наверное, хотя и была бы, быть может, рада. Пусть не всем, пусть немногим...

***
Первым, совершенно внезапным, заставляющим очнуться от раздумий, от зябких попыток согреться, и от еще менее успешных попыток почувствовать себя в полной мере частью этого места, становится запах. Непривычный, принесенный порывом теплого летнего ветра, чуть терпкий, мягкий, с привкусом не то фруктов, не то ягод, не то свежескошенной травы, ни на что не похожий, тонкий и густой одновременно. А вместе с ним приходит и ощущение расслабленной, беспечно переливающейся силы, прикосновениями невидимых языков пламени, согревающими, обжигающими, легкими. Гнев? Да, его энергию она не перепутает ни с кем и ни с чем, не после того, как его пламя окутывало ее, ничего не понимающую девушку, оберегающе и ласково, когда она только осознала себя впервые, не после того, как, сталкиваясь с ее серебром и янтарными бликами в почти что танце сражения, оно восторженно разлеталось вокруг алыми и багряными всполохами, отдаваясь запахом каленой земли и камня. Такое разное, переменчивое, удивительно красивое... Присутствие. Кажется, уже одного этого ощущения хватает, чтобы стало теплее, как почти что прикосновения, словно погреть у костра протянутые к нему осторожно и почти что робко ладони. Навязываться? Навязываться страшно и неловко, пусть даже здесь, рядом, никого больше нет. Несколько мгновений проходят в замешательстве, в мучительной почти что борьбе с самой собой, не осознанным еще до конца желанием подойти ближе, поговорить, хотя бы ненадолго, увидеть улыбку брата, того, кем она неизменно восхищалась, к кому невольно тянулась, кажется, с самого первого дня, и таким же неосознанным, не понятым еще смущением. Кто он, сильный, непосредственный, живой и яркий, легко находящий общий язык со всеми и всеми принимаемый, и кто она - странная, холодная, не способная даже толком понять саму себя, не то что других... Шаг назад, отступая, получается словно сам собой. И, кажется, сбежать, проще всего, но почему-то тоже почти что стыдно. Но пальцы невольно взлетают к губам, касаются их мимолетно - воспоминанием о соприкосновении с горячими губами брата. Чем это было? Не понять, кажется, никогда, но почему-то успокаивает. "Может быть... Ты будешь мне рад?"
Глубокий вдох, выдох - удержать собственную силу, не позволять ей касаться холодом теплого и ясного дня, и - сделать несколько шагов вперед, спускаясь по склону, вниз останавливаясь немного поотдаль от развалившегося в куче сладостей, с бокалом чего-то темного-рубинового в бокале, брата. Улыбка - смущенная и неловкая, получается сама собой. Какой же он все-таки иногда мальчишка. Немереной силы, свободной и необузданной, а все-таки мальчишка.
- Здравствуй, Гнев, - кажется, даже собственный голос теплеет, когда Джей окликает его, - Прости, если помешала. Если ты против или занят, я уйду.
[icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]

Неловкость... Кажется, это чувство называют смущением, то, которое сейчас поднималось изнутри, когда Гнев вскочил на ноги при ее приближении, проливая напиток, заливаясь краской, словно не зная, куда себя деть, словно он, ее огненный брат, думал о том, что она посмотрит на него с осуждением. Осуждение... Судить... Судья. Эти слова все еще вызывают невольную дрожь, заставляют вздрагивать невольно, задаваться вопросом, а в праве ли она? Что же он, Огненный и свободный, искренний и честный во всем, яркий и живой, думает о ней, если одно ее появление заставляет его чувствовать себя словно в чем-то виноватым? Что он сделала такого? Неужели он... Боится ее? От этой мысли становится горько и холодно, тем могильным холодом пустоты, что шепчет почти постоянно, напоминая снова и снова, каждый день, каждый час: "ты здесь чужая". Это больно и как-то даже страшно. Тем страхом, который, кажется, способен свести с ума. Тем страхом, что поселился в ее душе едва ли не в самое первое мгновение, тем отвращением к собственной природе, который гложет изнутри. Хочется развернуться и чуть ли не сбежать прежде, чем мелькнет в его глазах такое же отвращение или упрек, прежде чем, он сам попросит ее уйти. Но как же... Как же хочется хотя бы ненадолго прикоснуться к теплу, протянуть к нему руки, хотя бы рядом с ним почувствовать себя, пусть ненадолго, но все-таки живой. Но можно ли? Или стоит все же вернуться назад, в свой Чертог, не обманывать никого, не обманывать саму себя. Ей не место здесь, в Верхнем Пределе. Как ни старайся, он отвергает ее, пробирается внутрь, причиняя боль, и это в чем-то похоже даже на добровольную пытку. Настанет ли однажды тот день, когда она к ней привыкнет? Настанет ли то мгновение, когда станет проще дышать, а чувство вины за собственное существование перестанет сводить с ума? Кажется, что нет, никогда это не случится, никогда и никто не примет ее - такую. И это даже правильно на самом деле, и это - даже, наверное, честно.
Взгляд скользит, когда Джей отводит его от лица брата, чувствуя как невольно вздрагивают руки, словно в желании обхватить ими себя, не то в стремлении защититься, не то защитить от себя самой. Горячо почти что... Что это за странное чувство, когда под кожей, кажется, словно от прикосновения яркого солнца, становится горячо на щеках, и хочется отступить на шаг, не зная, что сказать, и как поступить. Наверное, стоило уйти сразу, не подходить к нему вовсе, не мешаться, не портить настроение. Шаг назад, отступая, получается сам собой, а глаза натыкаются на россыпь цветных сладостей на ярком, чуть пушистом и желтом покрывале, невольно вызывающих улыбку, в которой нет ни капли осуждения, ни капли снисходительности. Так - немного грустно, но с искренней радостью. Радостью за него - такого. Так радуются за друзей и близких, за тех, кто дорог, за случайных прохожих даже, светло и без капли зависти, так радуются те, кто давно и искренне уверен, что нет, им это не дано и дано никогда не будет, а значит, нечего и желать, нечего и просить.
Они такие разные на самом деле. Он, словно живет ярким днем, светит, как солнце, разбрасывая вокруг себя языки пламени и света, то теплого и почти что ласкового, то яростного и обжигающего, она же как тень, что тянется к его огню, робко, и совершенно не чувствуя себя в праве. Трава щекочет босые ноги, и, кажется, сражаться, сходиться в схватке, скрещивая рассыпающие искры от ударов лезвий мечей было едва ли не проще, чем здесь и сейчас найтись, что сказать.
- Я... Не хотела тебе мешать, - начинает она было, отступая еще на шаг, как губ вдруг касаются горячие пальцы, сладкие от шоколада, который тут же оказывается во рту, словно прося замолчать и просто услышать. Робкую и в то же время решительную в своей глубине просьбу. Шоколад на вкус странный. В нем сладость и одновременно легкая, едва уловимая горечь. Никогда раньше ей не доводилось ничего такого пробовать, и теперь ощущения оглушают, заставляют замереть растерянно, глядя в сияющие радостью глаза брата. Он рад ей? Настолько рад, что готов разделить с ней все это, свое тепло и беспечность, поделиться с ней этими странными маленькими непонятными, незнакомыми радостями, свое настроение. Чем отплатить ему за это взамен? Чем поделиться в ответ на это принятие и эту радость?
- Если ты не против... Спасибо, - улыбка получается в ответ совсем неловкой, и, кажется, само тело не очень слушается, выдавая ее неуверенность с головой. Сбежать было бы куда как привычнее, чем остаться, и сесть на землю, опуститься на траву, глядя на брата снизу вверх - это почти что себя заставить, заставить собственные страхи скрыться ненадолго в тени, нерешительно повернуть ключ в невидимом замке и выпустить наружу собственные какие-то нерешительные желания. Прикоснуться. Прикоснуться ко всему этому. К чему-то теплому, живому и непонятному. Попытаться почувствовать, попытаться узнать, как это. Можно ли? Не будет ли он против?
- Ты расскажешь мне, что это? - признавать, что чего-то не знаешь, не понимаешь, приходится так часто, что уже даже не стыдно, - Я никогда не видела и не пробовала ничего подобного. Для чего оно? [icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]

Брат был рядом, и сейчас казался одновременно очень серьезным, понимающим, замечающим гораздо больше, чем, быть может, стоило бы, и в то же время озорным и почти что растерянным мальчишкой, взбудораженным ее появлением, непоседливым, таким близким и в то же время... Таким далеким, что на какие-то мгновения, глядя в его глаза, переливающиеся сейчас всеми оттенками зеленого, с рыжиной скрытого под ним радостного и искристого пламени, Джей показалось, что не дотянуться до него, никогда не дотянуться, и вечно она будет следовать за ним, похожим на ослепительно яркое солнце в высоком-высоком небе, лишь тенью, будет всегда смотреть снизу вверх, обжигаться о его теплые лучи, об мягкий и нежный, ласковый даже, пусть и кажущийся испепеляющим и яростным огонь. Не дотянуться, как ни старайся, не встать рядом, не стать даже той, кем он хочет ее видеть, и то самое серебристое и прохладное, отрезвляющее все вокруг, связывающее воедино, шаткое равновесие так и норовит выскользнуть из рук, и, как ни старайся, все равно встает в груди неловкий, мешающий вздохнуть комок предательского чувства, которое, кажется, называется чувством вины, кажется, называется еще и стыдом, за себя... Такую.
Разные, они невообразимо разные, как только могут отличаться друг от друга свет и тень, как только могут отличаться жизнь, во всей ее абсолютной свободе, и смерть, в ее глубоком и темном равнодушии. Нет, она не забыла о том, что было до. Той ее сути, функции, что пришла из пустоты, и проложила себе путь через вселенную до самого ее центра, оставляя позади полные непроглядного мрака следы там, где до этого сияли и переливались цветные звезды, были безразличны все их условности, все их игры с энергией, все уловки с сознанием и памятью. Палач, порождение изначального ничто, существо иной природы, со всей безжалостностью истинного равнодушия, раз за разом, день за днем, час за часом напоминал о себе, тихим шепотом, острыми, разрывающими порой изнутри, впивающимися в тело и разум прикосновениями абсолютного холода, пробирающими до костей, кажется, заставляющими их трещать и подламываться снова и снова, кажется, при любом неверном движении врезающимися шипами в хрупкую, сотканную из серебра и отблесков янтаря оболочку. Словно чернильной гнилью изнутри пропитанной тем, что называют здесь пустотой. Ее не заполнить, никак не заполнить, не получается, как ни старайся, как ни обманывай себя, как ни собирай крупицы сознания, как ни тянись к этому свету, к этой яркости, как ни стремись стать своей среди них, она - чужая, и навсегда здесь чужой и останется, и за себя такую, да, мучительно стыдно, до желания раствориться и исчезнуть, до желания встать и уйти, избавить этот хрупкий переливающийся всеми цветами и оттенками спектра мир...
Холод отступает от прикосновений Гнева, неловких, кажется, и в то же время решительных, чуть ли не порывистых даже, и в то же время сдержанных, словно он и сам чего-то боится, готов в любой момент отдернуть руку, если только... Если только что? Он боится ее саму? Или ему просто неприятно, противно прикасаться к такой как она, и он заставляет себя, через силу? Но нет, кажется, что все-таки нет, в его порывах нет фальши, в его глазах и улыбке нет неискренности и лжи, только какая-то непонятная, совершенно не ясно, откуда взявшаяся неуверенность, и, кажется, радость, смешанная с какой-то... Надеждой. И немного со страхом. На что он может надеяться, глядя на нее сейчас, чего бояться? Что она его осудит? Как они называют ее здесь? Судья... Судить... Нелепо даже, и, кажется, никогда к этому не привыкнуть, но он, яркий и огненный, солнечный, живой и настоящий, улыбающийся одновременно покровительственно и по-мальчишески напряженно, как перед суровым наставником, словно ждет ее вердикта. И накатывает в ответ какой-то неловкостью и почти что смущением, провалом в далекое-далекое уже отсюда, от этого расстеленного на траве одеяла, от этих цветных сладостей и странно пахнущего чего-то в бутылке прошлое, накатывает ощущением, что так уже было когда-то, словно в самом начале. Вот только вместо того, что он назвал конфетами, россыпью по черному, цветными искрами по бесконечности сияли радостно и свободно его звезды, манили к себе, гасли, но оседали искрами, наполняя то, что казалось, невозможно было наполнить, тянущимся серебристым шлейфом звездной пыли ей вслед, накрывая и окутывая черноту, пробуждая сознание. И словно точно также как сейчас или сейчас, как тогда, сквозило, прошивая невидимой нитью все вокруг это напряженное ожидание. Ожидание ее решения, ее ответа, казалось, на создание всего вокруг ее принятия или же отказа.
- Веселья? - перед глазами все еще стоит мрак и холод открытого космоса, принесенный воспоминаниями изнутри ее второго "я", но в голосе прорезается невольно янтарными искрами тепло и признательность пополам со смущением и неловкостью за то, что даже такие простые вещи ему приходится ей объяснять.
Зрение фокусируется не на рассыпанных по солнечно-желтому сладостях не сразу, но все же Джей протягивает к ним руку, успевая отметить даже собственную нерешительность, словно приправленную страхом из прошлого, когда, казалось, от любого прикосновения все может рассыпаться, исчезнуть, перестать существовать, страхом испортить все просто тем, что она - другая. Шоколад не тает, не оставляет следов на пальцах, и это тоже вызывает растерянность, заставляет бросить задумчивый и почти что растерянный взгляд на руки Гнева, на которых буквально пару минут назад были коричневатые и сладко пахнущие подтеки. Даже в этом - они разные, даже в том, насколько теплее его ладони, его прикосновения, почти обжигающие порой. Ее - способны обжечь тоже, только иначе, совершенно иначе, пробрать морозом, расползтись инеем, как вот и сейчас, невольно почти что тонкие серебристые иглы расцветают под пальцами, и приходится сделать над собой усилие, чтобы не выронить конфету из рук, не вздрогнуть почти что испуганно. Съесть ее? Да, съесть в самом деле, немного растерянно чувствуя сладость, смешанную с пресным привкусом льда, как с талой и прохладной водой. Это - странно, непривычно, и улыбка получается неловкой и смущенной в ответ.
- Вкусно, - все же признать это получается совершенно честно, пусть и не сразу разобравшись в собственных ощущениях. Сколько же еще всему придется научиться, хотя бы тому, чтобы ее руки всегда оставались теплыми, как у них у всех. Для этого приходится сосредоточиться, поймать ускользающее равновесие, и лишь после этого коснуться немного нерешительно и благодарно обнимающих ее рук своими ладонями - теплыми, улыбаясь, словно от такой, в сущности, малости, действительно становится теплее и спокойнее, пусть ненадолго, и можно позволить себе хотя бы немного, хоть на несколько мгновений расслабиться. Радость? Нет, это, кажется, то, что называют доверием, и, совершенно точно - спокойствием. Тем мягким серебристым и бархатным спокойствием, в котором можно легко и свободно дышать.
Взгляд падает на бутылку, бликующую стеклом на солнце, и пустые бокалы, прозрачные, словно изо льда выплавленные. На стенках все еще оседают капли, гранатово-темные, отливающие алым на солнце.
- Я... - Джей вдруг понимает это с какой-то растерянностью и даже смущением, - Редко что-то ем. И даже не очень себе представляю, что вообще можно. Но тебе, кажется, это нравится?
[icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]

От прикосновений мягкого и теплого пламени Ледяная прикрыла глаза, невольно улыбаясь и выдыхая медленно и тихо. Мир перестал существовать, оставляя вокруг нее только ощущение тепла, ласковых и каких-то смутно заботливых, словно принесенных из прошлого, касаний, да отблески алого на внутренней стороне век, словно сквозь них и без того горячие, но согретые еще и ее собственным теплом да пульсирующей под кожей живой кровью проникали ясные солнечные лучи. Собственная энергия поднималась навстречу всему этому легким движением прохладного ветра, зарывающегося пальцами в волосы их обоих, треплющим мягко пряди, прячущимся змейками в колышущейся и траве.
Прикосновение к волосам заставляет вздрогнуть от неожиданности, но она не отстраняется, так и остается сидеть, лишь откидывая немного назад голову. Доверие. Полное и безграничное доверие к брату, к Гневу, к этому Огненному такому сильному и взрослому временами, и в то же время совсем юному еще воплощению. Доверие почти что иррациональное, глубокое, согревающее, казалось, в этот момент все его существо, как и его руки, казалось, способные отогнать любые страхи и невзгоды, прогнать даже тот холод, который поднимался порой изнутри нее самой, словно сопротивляясь всему этому миру.
Гнев... Рыжий, яркий, сейчас казался смущенным, и в то же время каким-то застенчивым. В нем, в каждом жесте, сдержанном и аккуратном, в каждом взгляде, читались бойкость, сдержанное, едва ли не силой желание, которое кто-то другой, но только не она сама, назвал бы быть может, почти что наглостью, с какой-то аккуратностью, такой, что даже пальцы дрожали от напряжения, едва заметно, но ощутимо... Ощутимо на коже, которых они касались.
Не переставая улыбаться, чувствуя, как медленно, но все же верно отступает боль, прячась глубоко внутри словно под покровом какой-то внутренней ночи, Джей открыла все же глаза, чтобы встретиться с почти что изумрудным и сияющим направленным на нее взглядом. Так много эмоций, так много чувств, полыхающих отблесками пламени и искрами звезд. Не разобрать их, не понять, не прочитать и не распутать. Она не знает им названия, и к щекам невольно приливает кровь смущения. Смущения от собственной бедности, блеклости на этом фоне, от невозможности ответить хоть чем-то, что-то подарить ему, такому яркому и открытому рядом с ней в ответ.
Смущение и легкая горечь уколом отзываются в груди. Как же далеко все-таки ей до них до всех. Как далеко ей до него, Рыжего, все равно что пропасть между ними, даже если кажется, что нужно всего-то протянуть руку. Но нет, не дотянуться, не понять, и приходится собирать по крупицам, кажется, не только знания, но и саму себя, открывая понемногу, почти что обжигаясь о них, раня руки, словно об острые шипы, то, что они называли эмоциями и чувствами. Так легко - когда они словно потоки энергии и стихий вокруг тебя, цветными нитями, пронизывающими все мироздание, и так сложно, когда... Когда так близко, когда эти нити касались ее самой, прорастали изнутри, непонятные, неподвластные и непокорные, не имевшие в ее душе даже собственного имени.
Она слушала его внимательно, немного неловко поджав под себя босые ноги, не уверенная в том, что не навязалась ему, что ее простой и невзрачный облик уместен среди всей этой яркости красок, да и просто с ним рядом. Взгляд снова упал на разнообразие сладостей, ворохом рассыпанных по покрывалу, и неловкость перемешалась с каким-то недоумением и почти что смущением.
Дружбы? Внимание? Сблизиться?
Все эти слова она уже знала, но никогда не рассматривала их значение по отношению к самой себе хоть сколько-то. И теперь непонимающе и озадаченно разглядывая такие простые, в сущности, вещи, лежащие перед ней, пыталась хоть как-то сопоставить их с кажущейся бездонной глубиной этих далеко не таких уж элементарных понятий.
- Если только ты... Научишь и меня чему-то подобному, - ответ приходит вдруг сам собой, естественный, словно продиктованный самим равновесием, каким-то странным, еще непознанным, но все-таки нужным и правильным ощущением понятия "взаимности" и еще неосознанным вовсе, но уже пустившим глубоко в ее сознании корни, желанием подарить ему, Гневу, хоть что-то взамен. Взамен за все то, что он до сих пор делал для нее, и за все, что намеревался сделать еще. И, пусть понимания не становилось больше, но так... Было нужно? Или просто так хотелось? Она не знала ответа на этот вопрос.
- Мне бы хотелось сделать и для тебя что-нибудь подобное тоже. Что... Могло бы тебе понравиться? - вопрос срывается сам собой и также почти что безотчетно, наткнувшись взглядом на пустой бокал, она взяла его в руки. Стекло... Это было стекло, прозрачное, словно лед, такое же тяжелое, но не холодное вовсе, играющее бликами на солнце.
- Я никогда не делала ничего подобного, но... Я бы хотела тоже быть тебе другом... Быть ближе. Если, конечно, ты захочешь сам, - накрывая бокал сверху ладонью, Джей смущенно улыбнулась, снова прикрывая глаза, припоминая вкус лежащих вокруг сладостей, мягкий и приятный, оставляющий легкое почти что фруктовое послевкусие, и, поймав, словно за хвост это ощущение, позволила ему пропитать свою силу, неторопливо наполняющую бокал серебристым вихрем, почти тут же принимающую материальную форму чего-то белого, почти что снежного, легкого, с едва уловимым сладким ароматом.
Смущение? Да, пожалуй, никогда в жизни она не смущалась до сих пор настолько, как сейчас, неловко и почти что напряженно, словно ожидая в этот раз его вердикта и почти что суда по отношению к такому странному для нее самой явлению, как такое вот творчество, протягивая ему наполненный бокал, словно и сама не уверена была в том, что не встретит отказа или осуждения. [icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]

Реакция Гнева на такой простой, в сущности, жест, смущала и обескураживала. Он держал бокал в своих руках так, словно наполняющая его серебристая энергия была... Почти что даром небес, бесценным, нежданным и удивительным. Как... Понять это ощущение, от которого теплеет при этом в груди, в душе, кажется, в самой сути, как понять, почему хочется прикоснуться при этом к его руке, дотянуться, словно придать уверенности, и в то же время почти-что виновато, очень осторожно попросить прощения за то, что подарить она, Ледяная, может ему лишь такую, в сущности, малость, в которой и сама-то на самом деле совершенно не уверена. Не уверена, что ему понравится, что это будет приятно, что ее серебро, прохладное, и такое... Отличающееся от его собственной неудержимой энергии и полыхающего жара, не причинит ему вреда или боли.
Дыхание, кажется, и то пропадает, замирает, сдерживаемое, растворяющееся в наполненном цветом и стихиями всех тональностей воздухе Верхнего Предела. Не имеет значения. Это - напряженная струна, которая звенит тонко-тонко, почти что нес нежностью. Кажется, так называется это ощущение, это чувство, этот звук, мягкий и почти что прозрачный, это прикосновение, для которого даже не обязательно соприкасаться по-настоящему. Да, они больше, чем просто маски и оболочки, чем энергия, обретшая себя в такой вот форме, они - стихии, и это значит гораздо больше... Больше, чем простое "взяться за руки", больше, чем "обнять". Все вокруг пропитано силами, все вокруг ощущается, перемешивается, сплетается звуками и цветом, отзывается невидимыми запахами. Это красиво, и в то же время иногда почти что больно - ощущать эту реальность настолько полно, настолько глубоко.
Полупрозрачный перламутрово-серебряный напиток иссякает на губах брата, и миражи восприятия отступают на задний план, почти что как стая перепуганных птиц, когда эти губы касаются ее самой, ловят ее неровный от растерянности и неожиданности выдох, как еще один глоток, когда сильные руки смыкаются вокруг нее так, словно пытаются одновременно уберечь и в то же время не торопятся выпускать. Никогда. Прикосновения... Так странно, так до безумия странно ощущать собственное тело, собственную почти что предельную в этот миг материальность вот так - через касания чужих рук, через тепло и почти что обжигающий жар ладоней. Странно, непонятно, почти что пугающе и как-от совершенно неловко, до глубокой растерянности, наполненной непониманием. Непониманием как... Как на это реагировать, как на это ответить.
Шепот - это тоже прикосновение. Оно состоит из ритма пульса, срывающихся, неровных интонаций, из щекочущего кожу дыхания - на выдохе, из слов и смысла. Оно шелестящее, почти что обволакивающее, едва ощутимое, еле слышное. И в то же время - почти что оглушающее неожиданным признанием. Оно заставляет замереть, словно в какой-то ловушке, отзывается обжигающе раскаленной иглой легко и свободно проникающей в тело, пробивающей насквозь, острой горечью, и - почти что всепоглощающим чувством вины. Равновесие? Нет, нет, нет равновесия, и кажется, что по ее личным весам, по тем самым, на которых, едва-едва балансируя, стоял, то и дело теряя баланс, весь ее хрупкий, с огромным трудом выстроенный мир ударили наотмашь, и теперь его осколки осыпаются, отзываются эхом, пульсирующим на висках, пересохшими почти что мгновенно губами.
Гнев продолжал говорить, но слова не складывались, не находили никакого смысла, путались в этом странном и непонятном, в этой энергии, в этом совершенно ином оттенке алого, что ощущался в каждом его движении, в каждой фразе, даже в том, как он, словно вздрагивал напряженно сам. Так близко. Не понять, не разобраться. И от этой энергии одновременно очень тепло и очень, почти что пронзительно холодно, словно от открывшейся где-то глубоко внутри пустоты и какого-то совершенно беспомощного бессилия. Не понять... Почему не понять все это? Почему так ярко, почему горячее, чем его собственный огонь, чем яркое и неудержимое пламя? Что делать, как ответить на все это? Нечем, совершенно нечем, не подхватить, не уравновесить. Накатывает почти что паникой, и хочется не то подняться, не то закрыть лицо руками и отдышаться... Вздохнуть, вздохнуть... Воздуха не хватает. Успокоиться. Усилие кажется непомерным, и, невольно вцепившись в брата руками, сжав его плечи, неосознанно, словно в поисках опоры, хватаясь за него сейчас, Джей закрывает глаза.
Вдох. Медленный, срывающийся выдох. Пустота, и в ней, словно очерченные серебром, чаши возникают вновь, почти что прозрачные, призрачные, отблесками созвездий в холоде космоса. Одна из них полыхает огнем, наполняется алым. А на другой... На другой нечто, чему нет названия. Не разобрать, не понять, не почувствовать в полной мере даже. Но, к ее собственному удивлению, чаша эта не пуста. Но как же мало, как мучительно почти что этого мало... Вдох. Еще один вдох, еще несколько ударов сердца. Доверие. Доверие, безграничное, балансирующее на грани абсурда, доверие дополняет это безымянное нечто, занимает свое место, вместе с теплом, и бережной нежностью, вместе с благодарностью, вместе с тем, что, кажется, называют заботой... Больно. Больно не понимать ничего, не понимать саму себя.
Пальцы размыкаются неохотно. Смотреть ему в глаза, тонуть в их мягкой и обволакивающей сейчас сияющей зелени - больно. И остается только погладить по щеке в ответ, осторожно, ловя упорно не желающие складываться слова, пытаясь что-то сказать и не находя их. Тяжело. Почти то невыносимо. И очень и очень страшно. Предчувствие - горькое, какое-то тоскливое, забившееся словно птица в клетку, перехватывает дыхание. Лгать невозможно, но и честность отзывается почти что судорогой вины и страха причинить боль в ответ на подаренное светлое и теплое. Как? Как сказать? Как ответить?
Задержать прикосновение, почти что удерживая его, такого сильного и в такого открытого ей сейчас за руку, не давая отстраниться...
- Я... Не знаю, что такое любить... Не понимаю этого, - честно, но эту честность приходится вытаскивать из себя, через встающий в горле ком. Как успокоить? Как не оттолкнуть?
- Ты важен мне, как никто другой, - еще одна правда и еще одна честность, - И я никогда не прогоню и не оттолкну тебя. Ты яркий, ты живой, ты прекрасен... А я... Я не стою того, что ты мне предлагаешь. И мне... Нечем тебе ответить. Мне всегда нравилось и восхищало твое пламя, но у меня нет ничего, что я могла бы предложить тебе взамен. Кроме... Себя самой... - еще бы от этого предложения был бы хоть какой-то толк. Что может она, холодная и ледяная предложить ему, что у нее, не воплощения даже, а той, что с самого начала стоит в стороне, и хорошо если не по другую сторону от всех, от всего мира, есть такого, что она могла бы дать ему, - Гнев... Ты всегда... Можешь позвать меня, если, конечно, захочешь. Я никогда не откажу тебе, если это будет в моих силах. Я... Хотела бы быть полезной тебе хотя бы немного. Позволь мне это, прошу. Позволь мне хотя бы иногда заботиться о тебе самом. Если, конечно, тебе это нужно...
Голос вздрагивает. Это почти что просьба, неловкая и почти что робкая, неуверенная. Но как объяснить ему, что ей это действительно важно. Что это страшно - подойти, навязать ему саму себя, попросить о чем-то и в то же время - важно предложить ему, Огненному, хоть что-то. Вот только нужно ли это ему самому? Замолчать кажется едва ли не спасением, и как же хочется отвести взгляд, но нельзя. Прямо сейчас нельзя, невозможно. И можно только прикоснуться, потянуться к нему своей силой, своей энергией, осторожно, бережно, аккуратно и почти что робко, переплести его полыхающий огонь со своим серебром и янтарем, позволить этому пламени проникнуть глубже, вспыхнуть с ними на несколько секунд единым узором. Больше, чем просто прикосновение, больше чем простое "доверие" - связь, и не то подаренное, не то драгоценное и принятое ей самой право. Право позвать ее, кода угодно, откуда угодно, совершенно по-особенному, как не дано больше никому. Тонкая, но прочная нить.
- Спасибо... - на выдохе, невольно прижимаясь ближе. За то, что не оттолкнул, за то что позволил такое, - Спасибо тебе... [icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]

Сложно. Это все слишком сложно и слишком запутано, и слишком, быть может, иллюзорно, зыбко, шатко, непонятно. О, если бы только она знала наперед, сколько веков, тысячелетий даже, будут пытаться объяснить это чувство, о котором говорил сейчас ей с таким пылом и жаром, и в то же время с какой-то неуверенностью даже, брат, и люди, и воплощения, путаясь в формулировках, путаясь в словах, путаясь в собственных ощущениях, в условностях и условиях, во всех гранях и оттенках спектра, которые, кажется, тоже перетекают одна в другую, манящими и непостижимыми переливами на перьях хвоста ускользающей птицы не то счастья, не то эйфории, не то печали и боли. Все взаимосвязано и все переплетено... Но нет, Джей не знает об этом и даже не в силах догадываться, и только тихим, еле слышным перезвоном, как от сталкивающихся капель дождя, только легкими вспышками неуверенности и маячит впереди колко, почти что больно, невозможность понять, невозможность осознать это чувство, как, впрочем, и многие другие.
О, как это трудно на самом деле, как порой невыносимо, мучительно сложно - распутывать аккуратно и бережно, стараясь не разорвать, не навредить, клубок этих нитей, которые, кажется, так естественно и легко ложатся другим, воплощениям и людям в руки. О, как не раз и не два приходилось ей замирать в задумчивости, пытаясь понять, ухватить тонкую, почти что иллюзорную ткань в свои руки, чтобы разобраться хотя бы в таких простых вещах как радость и печаль, тепло и холод, доверие и злость, чтобы научиться хотя бы просто улыбаться так, как это делают другие, те, кому, кажется, это ничего, ровным счетом ничего не стоит...
И можно было бы просто не думать, и можно было бы просто закрыть глаза на все это, стоя рядом со всей этой пестрой кутерьмой ледяным изваянием, холодным и равнодушным, сотканной из холода тенью, что никогда не познает тепла. Можно было бы остаться, быть может, судить их всех, каждую вспышку света и каждую каплю мрака с бесстрастной объективностью безразличных ко всему, ко всем и каждому, к судьбам и жизням, весов. Можно было бы просто молчать и в этом молчании отгородиться от всего непознанного, непознаваемого, остаться собой, самой собой, тем, чем ей по рождению предназначено было бы быть. Можно... Но и это было бы не честно, несправедливо, не равновесно, не... Просто не правильно. Окунуться во все это, с головой, задыхаясь, захлебываясь, не находя выхода из лабиринта, нырнуть в него, словно в омут, в котором перемешаны все краски мира, окунуться - и хотя бы попытаться постичь его изнутри, решиться на это и - сделать свой выбор, выбор, от которого уже не отказаться никогда, и никогда не изменить.
Учиться, снова и снова, учиться чувствовать, учиться, кажется, порой даже просто дышать, учиться каждой малости, неуверенно, нерешительно, словно в болоте на ощупь прокладывая путь, порой замирая, не зная, куда и как ступить дальше. Не сожалея и не завидуя - ведь это тоже чувства, чувства, которые ей не даны, просто осознавая: она всегда была и всегда будет другой...
- Прости, - даже просить прощения тоже приходилось учиться, пусть чувство вины и преследует, кажется, по пятам, - Я... Мне трудно все это понять. Чувства, эмоции, все это... Так сложно, так непонятно и так запутано... - голос звучит тихо, голос поддается с трудом и Джей невольно отводит взгляд, рассматривая траву, стелющуюся насыщенно-зеленым сочным ковром из переплетения стеблей, ярко-желтое, солнечное покрывало с россыпью блестящего и цветного на нем. Краски. Красок так много, как много запахов и звуков, прикосновений всех оттенков. Материальный мир как отражение многообразия чувств, и она сама - как черно-белая тень, контрастом со всей реальностью, как ни старайся, как ни стремись - блекло, приглушенно, словно акварельный набросок со скудной палитрой.
- Я пытаюсь. Я правда пытаюсь понять каждого из нас, понять, как это - чувствовать. Иногда мне кажется, что я не могу подобрать название тому, что внутри, тому, что беспокоит меня, а иногда, что там нет на самом деле ничего и все, что я чувствую - лишь слабое отражение того, что вокруг. Я смотрю, как вы радуетесь, как ссоритесь, плачете, как смеетесь и расстраиваетесь... Смотрю со стороны и пытаюсь сложить из этого целый мир, не зная, какая картина должна получиться в итоге. Я не знаю, как это - любить, не знаю как ненавидеть, не знаю, откуда берутся слезы, но... Ты научил меня улыбаться.
Улыбка и правда получается легкой, мягкой даже, благодарной и теплой, и, даже не глядя на брата - все равно адресованной сейчас ему и только ему. Несколько секунд Джей еще медлит, а потом все же поднимает голову, неловко, неумело, нерешительно, касаясь руки Гнева, накрывая его ладонь своею, тоже - виновато. За себя, за свои слова, за все, что было  и за то, чего, наоборот, не было, за будущее, в котором нечего даже почти что обещать.
- Прости... Мне не стоило говорить обо всем об этом, - она просит снова, и, кажется, отстраниться бы, подняться бы на ноги, и тянет попросить прощения еще и за эту навязчивость, за испорченный отдых, за откровенность, которой не место здесь было, быть может, и вовсе не время, но во взгляде Гнева - тепло. Тепло и принятие, и - почти что умоляющая просьба остаться, и, подбирая неловко слова, Джей улыбается снова, оставаясь с ним рядом, лишь сжимая неосознанно его руку в своей, - Расскажи мне лучше что-нибудь о себе? Что тебе нравится или чего бы хотелось? Я... Мало о тебе знаю, но... Хотела бы знать больше. [icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]