С того памятного концерта и последовавшего за ним разговора в Чертоге прошло не так уж много времени, а по меркам воплощений, казалось, что и вообще - почти ничего, с момента, как он, в ответ на совершенно неожиданную и какую-то почти что неуверенную, казалось бы, просьбу, дал брату обещание встретиться с ним на фестивале в Таиланде. Чего было в ней больше в тот момент? Желания поддержать в нем, в Рыжем хоть какие-то стремления и желания, поддержать и согреть его огонь в своих ладонях, сложить из воспоминаний и встреч те ступеньки, по которым они оба смогут наконец подняться из этой бездонной пропасти наверх, к свободному и ясному небу из пустоты, протягивая друг другу руки и не давая сорваться вновь... Чего было больше, заботы, стремления поддержать любой ценой или все-таки собственной неосознанной и какой-то почти что робкой радости в ответ на это предложение, которое в тот момент казалось совершенно незаслуженным, отзывающимся какими-то ставшими почти что привычными болью и горечью... Все вместе, и еще немного, или, на самом-то деле значительно больше. Больше, чем он смог бы объяснить даже самому себе, не то что выразить в словах для кого-то другого.
В этом было и тепло, отблесками янтаря и пламени, которое расцветит своими трепещущими касаниями ночное звездное небо, словно воспоминаниями о том, с чего все начиналось, ощущение серебристой, напряженной и звенящей струны какой-то правильности, желание дотянуться, обнять, быть рядом, быть ближе, узнать его, Огненного, лучше, пусть в таких вот мелочах, почти что человеческих, пусть не совсем обыденных, но все-таки настоящих, прикоснуться осторожно и бережно к тому, что было ему дорого и важно, почувствовать сквозь такую непривычную, почти что сокровенную открытость грани души, почувствовать и постараться понять.
Чем ответить на такое? Да и захочет ли Гнев хоть что-то принять от него, Ледяного в ответ после всего, что между ними было, после всего, что произошло? В голове не укладывалось порой, а, если честно, то почти всегда, почти постоянно, почему брат до сих пор тянет к нему руки, словно в каком-то безрассудном доверии пытаясь ухватиться, удержаться, даже убегая, даже пытаясь спрятать от него слабость, все равно вцепляется, стоит только потянуться в ответ, стоит только обнять самому. Не укладывается и тоже почти что причиняет боль острым шилом чувством вины, и в то же время... И в то же время в голове эхом каждый раз звенят слова Старшего, не дают оступиться, сорваться самому в бездонный омут сожаления и чувства вины, не дают шарахнуться, отстраниться, и в этом замешательстве так часто появляется на самом деле возможность задуматься, а вслед за ней приходит и неловкое, полное глубокого недоумения, желания закричать беспомощно и растерянно, почти что жестокое  и в то же время очень важное понимание. Понимание того, каким, чем видит себя в такие моменты Гнев. Разбитым, надломленным, никому, ни единой живой душе на самом деле не нужным, заблудившимся в холоде и пустоте. Нет, слишком свежи еще были в памяти Ледяного его, Рыжего, слезы, его иступленная мольба закончить все одним взмахом серебристого клинка. И от этого осознания то сковывает ужасом, пробирающим до костей, то горячей волной упрямого желания любой ценой показать брату, что он все еще жив, что он вернулся, что его здесь ждали, ему рады, что он нужен, что он важен,  дорог, что он не один, и по крайней мере, по крайней мере он сам ему действительно, искренне, до глубины души был и всегда будет рад, что бы ни случилось. Стать ради него сильнее, перестать бежать от собственных страхов и ошибок, подняться самому на ноги, встать устойчиво и - протянуть руку, позволить ухватиться, потянуть к себе, наверх, поддержать, улыбаясь, даже если иногда кажется, что эта улыбка разъедает губы, вспомнить самому, как это - быть живым, и найти, буквально на ощупь то самое равновесие и ту самую опору, встав не которую можно будет поднять наконец голову и - посмотреть наверх, в то, что еще может стать сначала настоящим, а потом и будущим.
Да, он пришел бы сегодня к нему, что бы ни случилось. Не по необходимости и не по опрометчивости данного слова, но - по собственной воле, и собственному желанию, что с каждым приближающимся днем становилось все отчетливее и ярче, почти до смущения и какой-то неловкости от кажущейся его неуместности и неправомерности. Желания, простого и искреннего по своей сути - провести вместе столько времени, сколько получится, разделить его на двоих, в тишине или городской толпе - не важно, забыть, пусть ненадолго обо всех тревогах, отбросить их в сторону, как ненужный, порядком надоевший уже, тянущий на дно хлам. Гулять вдвоем по улицам, разговаривать о ничего, быть может, не значащих вещах, смотреть, смотреть, как город заполняется огнями, или, быть может, подняться повыше в горы, окутанные тропическим лесом, откуда так хорошо на самом деле видно звездное небо. Заслуженно или нет? Да, какая, в сущности, разница, если это, наверное, будет важно для них обоих. Важно? Да, и в этом тоже приходилось себе признаться, уже выходя из Врат на наполненный влажным и теплым тропическим ветром воздух. Здесь тоже пахло морем, и в многоголосье шумной толпы на несколько мгновений накрывало растерянностью и какой-то почти что неловкостью.
Прикрыть глаза, сделать глубокий вдох, как перед прыжком в воду, и - дать себе почувствовать, ощутить этот город во всем его многообразии, с древними буддийскими храмами, с праздничными огнями, говором на десятках языков, мерцающими, словно еще ждущие своего часа фонарики, переливами энергии, теплыми, местами приправленными, словно порохом, то злостью, то раздраженностю, то печалью, но - по большей части яркими и светлыми, - почти обычное и в то же время до сих пор кажущееся удивительным, нежным и хрупким многоцветье. Каждый раз - как впервые. Отыскать в нем всполохи огня, почти что робкие, напряженные сейчас, неуверенные, и в то же время несравнимо более яркие, чем у людей, потянуться к ним мысленно, прикосновением, легким ментальным касанием, серебристым и успокаивающим, открытым, - почти как окликнуть, без голоса.
Пройти - всего лишь пару кварталов по узким, кривым, запутанным и многолюдным, нарядным и праздничным улочкам, прикоснуться к ним, успеть прочувстовать их в полной мере, с их шершавыми камнями домов, с их запахами еды, цветов и свечей, со звуками музыки, доносящимися со всех сторон. Почувствовать, поймать за хвост настроение, словно сбрасывая с каждым шагом с плеч часть груза, неловко поправляя ремень сумки на плече, убирая в нее ненужные здесь и сейчас наушники. Стать частью этого уголка мира, окунуться в него в полной мере, ловя его ритм, его пульс.
До площади - всего ничего, но даже этого более чем достаточно, чтобы ощутить волнение, от которого, кажется, собственное сердце сбивается с ритма, растерянно сбиться с шага, находя взглядом в толпе высокую фигуру брата, нервно отмеряющую шагами пространство, и - переводя дыхание, подойти ближе, улыбаясь, почти что поймать за руку, останавливая, а в следующую секунду - просто обнимая, не осознанно даже для самого себя крепко, словно не желая отпускать. И в эту секунду почему-то наплевать совершенно, как это выглядит со стороны, и что о нем подумает сам Гнев.
- Спасибо, - благодарностью вместо приветствия, просто за то, что позвал, за то, что ждал, и, кажется даже, просто за то, что вот это "рядом" здесь и сейчас может быть их двоих настоящим, - Я... Очень рад тебя видеть.
Искренности в таких вот словах, кажется, тоже приходится едва ли не учиться, как учиться откровенности, и на этих словах Джей невольно ловит ноты смущения в собственных интонациях, словно отголоском из далекого прошлого, когда, казалось, и просто сказать лишнее слово было трудно. Вот только молчание, как оказалось, может стоить слишком дорого. Им обоим.
- Честно говоря, я... Боялся, что ты передумаешь, и не захочешь меня видеть, - признаться честно и в этом тоже, даром что этот страх и удавалось заглушить и почти что задушить до сих пор, но все же он прорывается, почти что с бессмысленным запозданием, успевает царапнуть острыми когтями, заставляет всмотреться в глаза Гнева, словно в поисках честного ответа, а нужен ли он, Ледяной, здесь на самом деле.
[icon]http://sh.uploads.ru/D4kg5.jpg[/icon]

- Я обещал, что приду, - звучит против воли как-то удивленно и в то же время мягко, немного снисходительно даже и одновременно растерянно. Странное сочетание, но в полной мере передающее и смущение от таких признаний брата, словно каких-то незаслуженных, обращенных к нему, Ледяному, по какой-то ошибке или нелепой случайности, от этого почти что восторга и неуверенности в глазах самого Гнева. Как мог он, Рыжий, так к нему относиться в самом-то деле? Настолько... Настолько открыто, настолько тянуться, зная, кто он такой, помня обо всем, что случилось, и чуть было вообще не закончилось? Как... Но нет, в этом искреннем воодушевлении, словно разгорающемся, сперва неуверенно и робко из подернутых горечью и пеплом углей, из неверного и трепещущего на ветру зарева, пламени, переливается чистая, настоящая, словно выбирающаяся на свободу радость и какая-то почти что надежда на чудо и вера, которых так не хватает на самом-то деле им обоим.
Хотелось обнять его сейчас, просто, как обнимают люди, давно знакомые и хорошие друзья, которые прошли вместе так много, что уже не глядя, не задумываясь, знают, в какой момент нужно протянуть друг другу руку, подставить плечо. Быть рядом, быть живым и настоящим, доверять самому и... Не бояться надеяться на такое же доверие в ответ, не шарахаться от него и не вздрагивать, прикасаясь напряженными, дрожащими, в судорожных попытках не причинить боли и не навредить, не ранить, руками. Опустить хотя бы ненадолго и стереть из памяти все, что было, перестать задаваться сотнями вопросов, в которых рефреном бьется уже бессильно почти что безнадежным пониманием мысль о том, что такое не прощают, что он сам себе не простит никогда собственной слабости и своей ошибки, не простит того, что позволил взять верх собственной сути, что едва не прикончила того, кто теперь, словно ничего и не было, смотрел на него все так же доверчиво и с искренним принятием, без страха, без упреков, принимал, подпускал к себе, не отталкивая, не прогоняя, как, стоило бы на самом деле, быть может.
Фонарики... Фонарики и желания. Праздники, настоящее, робкое и неуверенное, словно само не уверенное, что ему можно приходить на смену прошлому, теплое и упрямое, живое и материальное настоящее, сплетенное из голосов толпы, из звуков и запахов, из шершавой бумаги, щелчков зажигалок и спичек, из расцвеченного огнями, словно внезапно ставшими близкими звездами, неба.
- Обещал, и не мог не придти, потому что... - договорить получается не сразу, на несколько мгновений проваливаясь в этот взгляд зеленых глаз брата, Джей молчит, но все-таки договаривает, неуверенно улыбаясь, - Не был уверен, что ты еще когда-то захочешь меня видеть вот так. А мне... Очень дороги такие моменты, которые я могу провести с тобой рядом. Всегда были дороги. Но мне всегда казалось, что я не вправе тебе с этим навязываться. Но я хочу, чтобы ты знал, что я ценю каждую нашу встречу, потому что мне очень важен и дорог ты сам.
Сказать это, произнести вслух, признавая и признаваясь в ответ на признание и все-таки умолкая. Ненадолго. Нет, он никогда не умел говорить о таких вещах, не умел и не считал себя вправе делиться, взваливая на брата свои мысли и чувства, какими бы они ни были, навязывать ему свои, быть может, совершенно лишние эмоции, быть может, боясь натолкнуться на отторжение, почти что на отвращение к такой, неуместной, возможно, для такого как он откровенности и открытости, на разочарование или просто стать лишней проблемой и головной болью для того, кого действительно хотел от всего этого уберечь. Даже если от себя самого.
Но сейчас... Сейчас, глядя на него, на Огненного, на то, как, в буквальном смысле оживает в нем яркое пламя, согреваясь само, и согревает, кажется, все вокруг своим присутствием, как снова появляется в его глазах блеск и ожидание какого-то чуда, Джей улыбался в ответ сам, с каким-то почти что облегчением, но не тем, что испытывает тот, кто устал от чужих проблем, но тем, с которым совершенно искренне, до глубины души согревая, радуются за тех, кто дорог, почти что с восхищением. Подставить бы руки, поддержать, помочь оттолкнуться, расправить невидимые крылья, вложить бы еще больше красок, тепла и света, наполнить ими этот вечер, этот город и этот праздник, их самих, обоих. А, почему бы, в сущности, и нет? Почему бы не позволить себе это?
- Я никогда не запускал фонарики, - не признание даже, а простой факт того, что даже для тех, кто живет вечность, все равно находится то, что еще можно открыть для себя, как впервые, как что-то новое и удивительное, - Так что тебе придется мне показывать, как это делается, - звучит почти виновато, но эти интонации не скрывают ни интереса, ни тепла, как никогда не скрывали и раньше, когда он и прежде признавался брату в чем-то, что большом, что малом, чего не понимал, не умел, но действительно стремился и тянулся познать, почувствовать, научиться, доверяя в этом Гневу, как никому другому.
- А желания... - вспомнился мост над темной водой и огненные цветы, рассыпающие по гладкой поверхности свои лепестки, вспомнилось, как они стояли тогда рядом. С теплотой и легкой горечью и каким-то серебристым упрямством, - Наверное, просто нужно не загадывать, а пытаться исполнять самим. Хотя знаешь... - перехватывая брата за руку и увлекая его в один из переулков, к лоткам, заваленным фонариками и свечами, бенгальскими огнями, Джей договаривает уже на ходу, не уверенный, что смог бы набраться решительности сказать ему это прямо, все так же глядя в глаза, что рискнул бы предложить ему такое, все равно что себя самого, и почти что до дрожи, пробирающего могильного холода боясь натолкнуться на возвращение все еще маячившего совсем рядом чернильной тенью кошмара, на мольбу в глазах, о том, чего он не мог, не хотел, боялся до подступающей к горлу паники, - Я бы хотел исполнить когда-нибудь хотя бы одно твое желание, видеть, как ты улыбаешься, как смеешься и радуешься.
И все-таки, развернувшись, останавливаясь посреди улицы, Ледяной ловит снова взгляд брата, напряженно, неуверенно, почти что умоляюще сам, выдыхая и договаривая, надеясь, что он поймет и поймет все-таки правильно.
- Хотя бы сегодня... Давай мы будем делать все, что ты захочешь и так, как ты захочешь? Пусть, раз уж мы здесь, это будет такой вечер, как хотелось именно тебе, если я могу хоть что-то для этого сделать? [icon]http://sh.uploads.ru/D4kg5.jpg[/icon]

Больно. Слышать такой ответ больно. До сведенных судорогой пальцев, дрогнувших было в незаконченном жесте, да темноты в глазах, глубокой, словно до провала в пустоту, словно над головой - не звездное небо, а вокруг - не ветер тропиков и не разноголосая толпа, а пустота выпитого почти что до дна Чертога с бездонной чернотой, лишь притворяющей потолком. До перехваченного дыхания, в котором кажется, что холод подбирается вновь до того немногого, в сущности, что только и остается на самом-то деле еще в нем самом живым. Серебро, его все еще слишком мало, его, кажется, никогда уже не собрать достаточно, чтобы уравновесить то, чего просто больше нет. Справедливость - иллюзия, та иллюзия и сказка, от которой этот мир, сами люди, кажется, давным-давно отказались, как от чего-то лишнего, ненужного? Пустота подкрадывается, почти что гладит изнутри, привычно запуская свои невидимые руки в душу едва ли не по локоть, перебирая крупицы света, насмешливо, почти издевательски, как что-то ничтожное, как что-то совершенно бессмысленное и не опасное, и кажется, еще немного, и ее голос прозвучит для них для всех по-настоящему, так, что ее услышит не только он сам, как слышал тысячелетиями, спокойный, равнодушный, зовущий, а каждый вокруг, каждое воплощение, и каждый человек. Напрасно? Все напрасно? "Сдавайся..." - с этим шепотом он давно уже почти что смирился, и от него же все еще тошно, так, как только может быть тошно от себя, от собственного бессилия, от ощущения постоянно уходящего из-под ног мира, в котором, кажется, совершенно не за что зацепиться, не за что удержаться, чтобы не упасть. Тошно от людей и воплощений, от каждого вздоха, от собственной силы, бесполезной и бессмысленной?
Зрачки расширяются, как от удара, словно в полной темноте, физически, словно в поисках того света, который еще можно найти в мире вокруг. Темно. На несколько мгновений совершенно темно. "Пустота всегда ждет... Кому как не мне это знать. Кому как не мне знать, что такое одиночество, и как это... Вновь и вновь оставаться с ней наедине", - это не годы, это десятилетия, это воздух стылый, никакой воздух, совершенно без движения, это полная тишина, это снег, который на самом деле - всего лишь обломки, а ни на что другое нет и не будет, кажется, никогда уже сил, это - та самая пустота внутри, когда снаружи, кажется, есть еще хоть что-то. Собственный Чертог - убежище, прогнившее изнутри настолько, что сам по себе уже, кажется, внушает порой и страх и отвращение. Сколько всего было? Сколько всего пройдено, сколько осталось за плечами? Смерти, войны, бесконечный цикл перерождения, обновления, для кого-то обрывающийся на середине, а для кого-то становящийся колесом инквизиции... Напрасно?
Вдох, алые искры злости, кажется, почти что обжигают, почти по настоящему, колючие, горячие, почти что острые, впиваются невидимыми иглами в тело, как напоминанием: ты жив, ты все еще здесь. Злости на пустоту, на самого себя, на это бессилие, подобное трясине... Вдох, и - также безотчетно на выдохе - рассыпать по этому городу серебро, почти что раскаленное и прохладное одновременно, яркое, упрямое. Почувствовать мир вокруг в этом прикосновении к нему своей силы. Живой, абсолютно материальный, со всеми его звуками и запахами. Дотянуться, вдохнуть его снова. Серебро? Справедливость? Равновесие. Чуть больше честности - друг к другу, от уличных торговцев, до стайки мальчишек и девчонок, что только что ссорились чуть ли не до драки, а теперь убегающих куда-то в сплетение улиц и переулков - все вместе, смеясь, до прекращающихся внезапно вспыхнувших ссор - примирения, до задора и азарта в танцах уставших уже, жаждавших только отработать свое и уйти домой танцоров, внезапно поймавших вдохновение. До серебристого и искреннего прощения, до желаний, что еще только повторяются мысленно, чтобы быть отправленными к небу, и с которых облетает словно сухие листья, меркантильная шелуха, оставляя самое ядро - мечты о счастье, о доме, о свободе, да мало ли, в сущности о чем. Людям ведь, в сущности, гораздо виднее, если только помочь им - самую малость, самую малость разгрести, словно болотную илистую гниль, все то, в чем они барахтаются, все то, что кажется таким важным, таким правильным и горьким со всем цинизмом "не мы такие, мир такой", на поверку не стоящим и ломанного гроша, за который, как и за все богатства мира не купить настоящее счастье, сплетенное из таких простых вещей как внимание, как мимолетные улыбки, как искренние чувства, здоровье, жизнь, признание, тепло... Серебро? Да, серебро, подогретое изнутри почти что яростным нежеланием сдаваться, злым и упрямым нежеланием отступать, когда позади уже так много, нежелание отпускать руки и смотреть, как этот мир катится в пустоту и в пропасть, азартно, словно сошедший с рельс состав.
Серебро, мимолетная, казалось бы, вспышка, но от нее проясняется в голове, а новый вдох перестает казаться почти что насилием над собой, над этим телом, что, кажется, совершенно не приспособлено к миру, и должно было исчезнуть там, в Чертогах, еще полсотни с лишним лет назад...
- У меня всегда было плохо хоть с какими-то желаниями, - в голосе Ледяного улыбка пополам с горечью, их не скрыть сейчас, но, наверное, в сущности, и не нужно, не честно и не правильно, - По крайней мере личными... По большей части они касались и касаются тебя.
Не скрывать этого, улыбаясь, глядя в глаза, ловя в этом взгляде, в зеленых глазах брата смятение, боль, усталость, непонимание, казалось бы, едва ли не судорожно загоняемые поглубже внутрь, слабые, неуверенные проблески желаний, не способные пробиться, кажется, через какие-то нелепые запреты и страхи, через... Едва ли не отвращение к самому себе?
- Я знаю, что такое пустота... Лучше, быть может, чем кто-либо, - энергия покалывает на кончиках пальцев, переплетающейся с серебром злостью, той самой злостью, что каждый раз поднимается изнутри, заставляет подниматься на ноги даже там, где, кажется, уже нет ничего, за что стоило бы бороться, той самой злостью, что способна отогнать любой мрак, пробиться через любой холод. Той самой злостью, к которой можно прикоснуться, дотянуться, как дотянуться сейчас до стоящего напротив ее воплощения, прикоснуться, погладить по щеке, безотчетно, не задумываясь даже о том, как это выглядит со стороны, прикоснуться к губам, словно прося замолчать и не спорить, прикоснуться физически, прикоснуться энергией, не разбирая, где и что, улыбаться - так, словно это единственное и последнее, что можно здесь сделать, - Именно поэтому я здесь. Потому что я не хочу, чтобы ты оставался один, - прикосновения силы, прикосновения серебра, прикосновения пальцев, ласковые, теплые, настоящие, материальные, живые. Под кожей бьется пульс - обоих, частый, неровный, но от того лишь ярче это ощущение: мы живы, мы рядом. Отогнать в нем этот холод, отогнать хотя бы часть страхов и паники, дотянуться, ведь это тоже можно. И... Даже не так. Не можно, а нужно.
- Ты всегда можешь позвать меня, я услышу. Позвать или придти сам. Мой дом, мой Чертог, я сам, всегда открыты для тебя, что бы ни случилось, - не говорить об этом, но понимать отчетливо собственное, в сущности, ни разу не правильное, быть может, но почти что убежденное осознание того, что бросил бы все, все, что бы ни происходило, бросил бы ради него сейчас, ради того, чтобы просто быть рядом, не оставлять один на один с пустотой. Неправильно? Да, наверное... И все же - такое вот желание. Острое, словно лезвие клинка... Нельзя. Они оба это, увы, понимают, но кто сказал, что нельзя хотя бы попытаться.
- И сейчас ты не один. Я пришел к тебе, потому что хотел тебя увидеть, быть с тобой. Не бойся, хотя бы сегодня не бойся. Я не оттолкну тебя, не откажу, если ты о чем-то попросишь, если чего-то захочешь. Ты мне важен, как никто и ничто в этом мире.
Откровенность? Взамен на откровенность не меньшую. И - почти что просьба обращенная к брату: дать себе хотя бы немного воли, позволить себе подняться, ухватившись быть может, за его, Ледяного, протянутую руку, подняться и пройти по этому шаткому мосту над пропастью из сожалений, вины, и копания в прошлых ошибках.
- И раз уж учиться чего-то хотеть, то давай будем делать это сегодня вместе. Ты - снова, а я... Я - заново, - почти что шутка, даже если правды в ней столько, что горчит она как слишком крепко заваренный чай. Кстати о чае... Откуда-то тянет его терпким запахом, и Джей невольно улыбается, и в этот раз улыбка почти что легкая, - Мои желания прямо сейчас просты: взять с собой холодного чаю, и пойти с тобой смотреть, что и как делают с фонариками, провести с тобой столько времени, сколько ты захочешь, пока тебе не наскучит мое общество. Можем подняться в горы или пойти к реке и взять там лодку, если надоест толпа.
Желания? Да, с ними всегда не просто, но начинать можно ведь и с малого - с откровенности, с предложения выбора там, где сложно, быть может, придумать самому, с честности с самим собой и с другим, с тем, чтобы вытаскивать их, упирающихся, привыкших скрываться и прятаться в глубинах подсознания, за хвосты на свет.
- А еще я просто хочу... - не договаривая, Джей просто потянул к себе Гнева, обнимая брата, проводя ладонью по его напряженной спине и плечам, словно в попытке хоть немного снять эту почти что дрожь и отогнать ненужные, лишние мысли от них обоих, - Обнять тебя... "И не отпускать бы никогда..."
Раскрыть бы крылья, развернуть бы их сейчас, укрыть его ими, спрятать, как напуганного тенями, оказавшимися реальностью, страшными сказками, этого слишком взрослого, выбившегося из сил, но все еще мальчишку, укрыть от темноты, вложить в его ладони, как в тот самый фонарик, переливчатый и живой свет, с которым не страшно будет пойти по темному лесу дальше. Стать бы ангелом-хранителем за плечом, о которых так любят рассказывать и мечтать на самом деле люди. Но нет, жизнь, к сожалению, гораздо сложнее, и посреди города крылья - лишь мягкое и легкое прикосновение ветра, но руки и объятия - живые и настоящие.
[icon]http://sh.uploads.ru/D4kg5.jpg[/icon]

Слезы. Почти что рыдания, обжигающие каплями не хуже открытого пламени, оставляющие, кажется, на коже следы даже сквозь одежду, но куда острее - на душе. Но это не больно, в этот раз не больно, а как-то горько, привкусом тумана и пепла, как от углей костра по утру, горько, и в то же время светло, словно наконец-то светлеет после долгой-долгой непроглядной и холодной ночи небо, постепенно наливаясь живым цветом, наполняясь, разгораясь от узкой-узкой полоски рассветного зарева, прочертившей себе путь через весь горизонт.
"Плачь... Если так тебе легче, плачь..."
Руки чуть вздрагивают, обнимая крепче, без осуждения, без слов, без упрека, живым принятием, опорой, подставленным здесь и сейчас плечом. Гнев, его брат, друг, запутавшийся, кажется, в собственных кошмарах, в собственных страхах и сомнениях, плакал, сжимая на спине Ледяного рубашку, вцепившись пальцами так, словно боялся отпустить, потерять хоть на секунду, хоть на мгновение это чувство "рядом", это ощущение реальности, настоящего, присутствия их обоих в этом мире.
Не-одиночество, как остановившееся и вновь запущенное время - вот, что такое, кажется порой, объятие. Вот, что такое - прикоснуться, словно поймать на краю пропасти, что уже раскрывается под ногами, притянуть к себе, не дать сорваться. Устоять, ухватившись друг за друга. Пропущенный удар сердца, перехваченное на один вдох дыхание, сбивающийся пульс, и - почти что физически обостряющееся восприятие всего мира... Через ощущение "вместе". И пусть нет никакой уверенности в том, что будет дальше, и пусть никто не гарантирует никакого "навсегда", даже им, воплощениям, что тоже на самом-то деле, смертны, нет никакого "вечно", нет никакого "наверняка", и каждый шаг, абсолютно каждый - часть выбора и часть пути, который в любой момент может завести не туда, пусть реальность и действительность изменчива, в это "сейчас" это "рядом" - константа, опора, почти что точка отсчета для всей вселенной, как заново, как с самого начала.
На выдохе, прикрывая глаза, едва заметно улыбаясь, Джей крепче сомкнул объятия, укрывая брата, пусть ненадолго, пусть не физически, пусть не крыльями, но своей энергией, в каком-то неосознанном, но искреннем и глубоком желании - уберечь, хотя бы ненадолго, хотя бы на время, дать почувствовать это - безопасность, в которой не нужно, не обязательно сражаться сразу со всем миром, не обязательно быть сильным, не обязательно, словно жилы, вытягивать из себя остатки души. Не обязательно ничего, и ничего сверхъестественного, в сущности, и не нужно. И можно быть слабым, и можно просто отпустить все, что внутри. Серебро, янтарь, с отблесками алого, розоватых оттенков надежды, переливчатого перламутра веры, яркими бликами радости, уже не разбирая, не отдавая себе уже совершенно никакого отчета, чем пропитана его собственная сила, лишь бы не холодом, Ледяной гладил его, безотчетно, ласково, перебирая огненно-рыжие пряди, пока они снова не начали напоминать пламенные всполохи, словно согреваясь, пока напряжение, на грани надломленности не прошло под ладонями, оставляя после себя лишь ощущение дрожи и - разгоревшегося внутреннего жара.
"Ты очень дорог мне", - только и кивнул он в ответ молча, всматриваясь в прояснившиеся зеленые глаза, не спеша отстраняться, словно ища в них, в этом улыбающемся взгляде сейчас те трещины, куда забились остатки холода, мрака и пустоты. Нет, они не исчезли навсегда, и не раз еще вернутся, быть может, и не раз еще будут и слезы, и хрипло будет звучать голос, сдавленно, словно пытаясь протолкнуть в горло вставший поперек него ком. Нет, это только в сказках все проходит, все исцеляется и забывается, словно по волшебству, но жизнь - не сказка, и сам он - не волшебник, как бы ни хотелось порой им стать, даже если не для всех, но хотя бы для одного, для брата. И в то же время... Настоящее волшебство и настоящие чудеса подвластны каждому, сотканные из мелочей, из взглядом и жестов, из прикосновений, из вовремя протянутой руки, общего неба над головой, из разделенных на двоих воспоминаний, впечатлений, всего того, что понемногу, не сразу, но заполняет пустоту, помогая отстроить настоящее заново.
Улицы наполнены людьми, и в этом сплетении площадей, домов, переулков, людей, как и в самой атмосфере праздника, Гнев ориентировался куда как лучше Ледяного. Но Джей и не пытался с ним спорить, следуя за братом через толпу. Почти что привычно. Сколько раз так было за всю их долгую-долгую жизнь? Сколько раз вот так он полагался на него в таких вещах, подхватывая, как только мог порой совершенно безумные затеи. Сколько уже праздников у них за плечами, самых разных, таких непохожих, и в то же время... Сколько еще их в этом мире, тех, что только предстоит познать.
- Мне всегда нравились звезды, - глядя на то, как Гнев возится с первым фонариком, стараясь понять и запомнить последовательность действий, непривычных, лишенных какой-либо магии, и от того наоборот, наполненных ею, совершенно особой, иной, и по-своему очень символичной, помогая и придерживая шуршащую, обтягивающую рамку бумагу, стараясь запомнить это ощущение, редкий на самом деле, слишком редкий, быть может, момент общего творения, Ледяной на несколько секунд поднял глаза к небу. Звезды. Далекие, едва различимые, смазанные в отблесках городских огней, но по-своему яркие, они мерцали над головой. Напоминанием о том, с чего все на самом деле начиналось.
"Всегда", - не просто о жизни, а о чем-то большем, о первом почти что собственном воспоминании. Фонарики? Земные "звезды", которые попытаются в своем полете дотянуться до небесных и встретиться там, в черном небе, связав прошлое с настоящим и будущим.
Дежа-вю. Вдруг нахлынувшее, острое, словно погружение. Яркое во всей своей глубине, заставляющее замереть. И, кажется, что ничего не изменилось, и не имеет значения, что они здесь, на земле, а не там, в только что зародившемся космосе, среди новорожденных созвездий. Словно и не прошла с тех пор почти что вечность. Снова, по-другому, но с тем же совершенно чувством... Гнев, сияющий алым и рыжим огнем, улыбающийся и восхищенный собственным творением, и в то же время словно не уверенный в том, что его оценят по достоинству, сомневающийся, это чувствуется буквально по немного нервным жестам, по такому же острому напряженному и в то же время решительному и упрямому чувству, как и тогда, зажигающий "звезды", пусть совсем в другом "небе". И не важно, совершенно не имеет значения, что звезды эти из бумаги, что вокруг - шум и голоса людей, а не тишина бескрайнего ничто, и не важны ни запахи, ни звуки, ни собственный пульс в ушах, упрямый, живой и материальный, ничего не важно. Поворот колеса времени... Это ощущение оглушает, заставляет смотреть почти что завороженно, медлить с ответом, глядя остановившимся взглядом на трепещущий в бумажном коконе, согревающий язычок огня - отсветом того-самого-пламени, принесенного на землю, живущего до сих пор.
- Да, конечно, - голос почему-то не слушается, и Джей повторяет, с усилием, подходя ближе, касаясь фонарика, и почему-то кажется - именно так правильно, сделать это вместе, - Готов.
Вокруг суетятся и смеются люди, вокруг играет музыка, и в воздухе уже парят разноцветные огни, поднимаясь все выше, и кажется, если закрыть глаза, то все полотно реальности вокруг покажется на удивление легким, почти что невесомым, удивительно сбалансированным в этом едином порыве, которому нужно только немного совсем помочь, подхватить, потянуться, разладить прикосновением едва заметные складки, поддержать этот светлый, но не лишенный теней печали, но и полный надежды на будущее общий порыв.
Желать? Чего он сам желал бы этому миру, глядя на то, как фонарик поднимается в небо, все выше, смешиваясь с переливчатой массой себе подобных? Как редко на самом деле загадывал он какие-то желания, как редко о чем-то просил не то у неба, не то у судьбы, не то у времени. Чего бы он пожелал сейчас, для кого?
Прикрыв глаза, Джей выдохнул, словно пытаясь найти то самое важное и самое главное чувство, то, чего хотел бы больше всего сейчас. Для них для всех - будущего, сознательности, какого-то счастья, своего - для каждого. Каждого, без исключения, гармонии с собой и с миром, опоры, найти самих себя, до сих пор не познанных ли или давно потерянных - не имеет значения.
Постепенно напряжение отпускает и его самого, и дыхание тоже наконец выравнивается.
- Это и правда очень красиво. И в самом деле напоминает звезды. Я... Спасибо, что показал мне, - больше чем благодарность просто за представшую перед глазами красиво, благодарность за ощущение причастности. Странное чувство. И странное настроение, и, не успев еще осознать, что делает, шагнув вперед, Ледяной уткнулся лбом в плечо брата, редким само по себе для него жестом, с еще более редким, кажется, почти что забытым для него в этой жизни, ощущением открытости и светлого, ничем не омраченного тепла.[icon]http://sh.uploads.ru/D4kg5.jpg[/icon]

Фонарики. Огни в небе, подобные звездам, мерцающее, как когда-то, полотно реальности, почти что рукотворное чудо. Удивительное ощущение почти что замирающего времени, созвездий калейдоскопа над головой в кажущемся бесконечно, бездонно далеком и темном ничто. Иллюзия круговорота всех вещей, иллюзия и в то же время совершенно правильное, удивительное ощущение полноты - прикосновения к истокам изнутри настоящего, изнутри сейчас, наполненного цветом, звуками, голосами вокруг, смехом, запахами - благовоний, воды, гор, города, еды, чая, многообразие оттенков эмоций вокруг, в этих людях, и - в них самих, в них двоих, ушедших уже так далеко от той стихий, какими они впервые возникли здесь, в этой Вселенной. Собственное дыхание, обостренное почти что слишком громкое эхо собственного пульса, настолько, что ненадолго Ледяной прикрывает глаза, впрочем, все также улыбаясь, совершенно не пытаясь ни сопротивляться, ни бороться с нахлынувшим потоком, принимая его таким, какой он есть, только что не подставляя под него ладони. Так - правильно. Быть частью этого мира - правильно, быть внутри, но не снаружи, тянуться и - дотягиваться, уже хотя бы потому, что не оставаться в стороне... Погружение, с головой, как в бескрайние воды океана. Затянувшееся мгновение правильности, драгоценное, переливающееся оттенками пламени и янтаря, оттенками - алого, серебра, сейчас таких же, кажется хрупких и упрямых, как и языки пламени в своих бумажных коконах. Иллюзия? Воплощения - вот такое же пламя, энергия чувств внутри своих оболочек, люди - такие же души, внутри хрупких, порой... Слишком хрупких тел.
Упрямство. Упорство человечества в этом бесконечном пути, их удивительное умение сочетать и любить свои традиции, свое прошлое, все то, что связывает в единую цепь поколения и с бесконечным, пусть иногда и спотыкающемся, и плутающем, но постоянном стремлении к будущему, к открытию нового. Да, они до сих пор, спустя тысячи и тысячи лет не переставали его восхищать, и Джей только кивнул в ответ на слова брата, не отводя взгляда от фонариков, обнимая его в ответ также, прижимая к себе - тоже. И это тоже правильно, на редкость - спокойно и правильно в этом жесте, с пусть безотчетной, но все-таки уверенностью: мы рядом, без стеснения, совершенно не заботясь о том, как это выглядит, кто что подумает. И, едва ли не впервые не задумываясь даже толком, а можно ли, а стоит ли отдернуть руку. Так - спокойно, так легко, и так - правильно. Они рядом, пусть хотя бы только на этот вечер, но вот так и должно быть.
- Они понимают в ней больше, чем тебе кажется, - голос звучит тихо, но спокойно, кажется, даже в нем переливаются сейчас тонким снежным узором, лишенным, впрочем, всякого холода, оттенки серебра. Гармония. Кажется, сейчас ею пропитан даже сам воздух, вокруг и ввысь, до самого неба, равновесие, чистое, почти что замершее, как и время, ледяным, тонким и хрупким хрусталем. Кажется, его можно ощутить, эти блики, эти переливы их надежд, их чувств и эмоций, всех этих людей, почти что всех оттенков спектра, кажется, можно едва ли не потрогать - только протяни руку. Но нет, конечно, это - тоже всего лишь иллюзия, всего лишь особенность его собственного восприятия, видения мира. Но как же... Хорошо? Да, именно это слово. И как же легко, быть может, едва ли не впервые с момента перерождения дышать. С перерождения, или вообще за всю жизнь? Улыбка на мгновение становится почти что грустной усмешкой, тут же исчезающей, мимолетно растворяющейся: он и сам не знает на этот вопрос ответа.
- И, возможно, даже больше, чем мы сами, - о, как часто он думал об этом на самом деле, как часто замечал это за людьми, как часто восхищался в них этим. Умением видеть, понимать, ценить красоту, даже стремиться к ней, пусть неосознанно, пусть часто теряя эту тонкую границу между прекрасным и уродством, но все таки находя ее снова и снова, в самой малости, в самом пугающем, быть может даже. Да, сами они давно уже не боги и им не нужно, да и некуда уже, в сущности, вести человечество, в каком-то смысле, наоборот, воплощениям, быть может, пора бы и начать у них, у смертных учиться. Учиться пониманию? учиться исправлять свои ошибки, учиться дорожить тем, что имеешь, учиться смотреть в будущее, зная, что все в этом мире конечно, даже если круг начинается снова и снова, его новый виток всегда будет именно новым, чуть-чуть, немного, но другим, как новая ступень. Дышать, смотреть, чувствовать, ценить, ценить мгновение, что ускользает сквозь пальцы, помнить и - отпускать, в общем-то тоже.
- И самое лучшее, что можем сделать мы для них... Это - разделить с ними этот мир. По-настоящему, перестать возвышать себя над ними, а постараться наконец-то понять. Понять и помочь, по-настоящему.
Да, это почти что невозможно, но это - тот идеал, к которому, быть может, стремится на самом деле он сам. Стать частью этого мира, этой реальности, этого всего, стать в полной мере, даже зная, что нет, как раз для него самого это почти что невозможно, как ни старайся. Так... Странно, так почти что нелепо, быть тем, кто он есть, быть по рождению своему чуждым этому всему настолько, насколько это вообще возможно, прямой противоположностью всему этому живому, пестрому, яркому, всему этому движению, почти что самому дыханию, и - тянуться. Почти что безнадежно тянуться навстречу. Вечность позади. Там, за спиной осталась почти что вечность, и сейчас эти мысли если и дотягиваются до Ледяного своими лапами, то почти что сразу исчезают, растворяются, словно тени, от прикосновения совсем других чувств и ощущений, мимолетно проводят по спине холодком, как дрожью, перебирают морозным ветром пряди волос, и от этого здесь и сейчас не больно и не страшно, а как-то по-своему, очень странно, но тоже почти что хорошо: таким же легким и хрупким осознанием пройденного пути.
- Жизнь? - Джей ненадолго переводит на брата взгляд, улыбающийся, светлый, почти что прозрачный сейчас, ловит зеленоватый отблеск в его глазах, почти что растерянно, и - едва ли не с ноткой снисходительности на выдохе, словно он, Огненный, спросил сейчас не о чем-то настолько серьезном и важном, не настолько нужном сейчас, а о чем-то очень простом и понятном, удивленно, словно у него, ученика, учитель спросил напрочь забытую им самим теорему.
- Для меня она здесь, прямо сейчас, - ответ кажется очевидным, и в то же время ни разу не является таковым. Часть правды. Только часть... Но ту правду, ту самую правду о том, чего эта жизнь на самом деле стоит, как это - жить, для такого как он, знать не нужно. Ему, брату, улыбающемуся наконец, сейчас точно не стоит, как и ему самому - вспоминать, потому что это их общее "сейчас" и в самом деле и есть та самая жизнь, которую он сам, Ледяной, хотел бы. Вот такую.
- Жизнь в бумажных фонариках, жизнь в этом городе, в голосах, в том, что мы разговариваем, в том, что я могу обнимать тебя сейчас, - очевидное, быть может, а может и почти что откровение, с какой стороны посмотреть, - Для меня жизнь... В этих мелочах, что ее наполняют. Во всем к чему так или иначе можно прикоснуться, в каждом мгновении, которое вот так, как вот это, я хотел бы запомнить и сохранить. Во всем, что происходит вокруг, во всем, что можно разделить... А иначе... Иначе это просто существование.
Существование, там, в почти что полной пустоте, в совершенно иначе, мучительно замирающем и исчезающем времени, существование, которое просто до безумия хочется прекратить любой ценой, и приходится почти что заставлять себя делать каждый новый вдох...
- Жизнь это "сейчас". И мое сейчас - с тобой рядом. И, сказать по-правде... - немного запнувшись, не уверенный до сих пор, что правильно подбирает слова и определения к этим смутным, но каким-то правильным самим по себе ощущениям, Джей договаривает, не отводя взгляда, но как-то неловко, словно боясь потревожить что-то важное сказанным, с нотой вопроса, - Я просто этим... Счастлив?
Да, вот такое вот счастье. В мелочах, в малости, которая кажется слишком дорогим, почти что бесценным подарком, которого он, наверное, если признаваться себе честно, уже давно перестал ждать, на который перестал, в общем-то и надеяться, и который, кажется, до сих пор при этом так и не научился принимать. Малость... Или все-таки на самом деле слишком много? Как знать. Счастье - тоже понятие относительное. И совершенно не важно, кто и что подумает, у каждого оно свое.
Как долго он не понимал всего этого, как долго тянулся, интуитивно чувствуя, что направление выбрано правильно, но не мог, просто не мог ощутить в полной мере. Словно жизнь, вот эта самая жизнь, все равно ускользала, проходила мимо, словно отгороженная от него тонким, но очень прочным стеклом. Стекло разбилось, стекло разлетелось осколками прошлого, разбитым вдребезги настоящим, мелким, оставляющим кровавые раны крошевом, и - осыпалось хрустко под ноги, забило собой, кажется, легкие даже, превращая даже дыхание по началу в пытку. Но - вот она, жизнь, вот ее настоящие звуки, настоящие запахи, настоящая - в руках, трепещущим ощущением в ладонях, почти что растерянным, и - действительно счастливым. Нет, если о чем Ледяной и жалел, то не об этом. А о чем жалел, тому сейчас и здесь не место и не время. И, на самом деле, не время бы ни место этому было и впредь.
- В чем-то люди мудрее нас, воплощений. Они умеют ценить эти мгновения жизни, заключенные в мелочах, - улыбка, улыбка мягкая, теплая, словно согретая изнутри вопреки всем мыслям, этим самым "живым ощущением", - И я стараюсь этому учиться. И, если ты захочешь, мы можем продолжать делать это вместе. Не только здесь, и не только сегодня. Наверное... Будет правильно мне пригласить теперь куда-нибудь тебя.[icon]http://sh.uploads.ru/D4kg5.jpg[/icon]