Зеркала, зеркала кругом, или это просто пустота, в которой нет уже ни верха, ни низа, ничего, только падение куда-то в бесконечность, озаряемую редкими искрами от прикосновения которых хочется то закричать почти что в голос, до хрипа, задыхаясь, то шарахнуться, закрыться инстинктивно бесполезными, помятыми, словно изломанными, пережеванными непонятно какой силой, не понятно чем или кем, крыльями, потрепанными перьями, и хочется дотянуться, уцепиться за них, как за последнее, что осталось, что вообще есть во вселенной, удержать их, как песок, проскальзывающий сквозь пальцы... Нельзя. Нельзя-нельзя! От ее рук - холодно, до глубины души, до сердца этого мира холодно, беспросветно, отчаянно, почти до безумия. Света - не хватает, он плутает серебряной искрой, скачет не пойманным метеором из одного отражения в другое, не догнать, не поймать, не удержать, кажется, вот-вот растает в темноте, оставив ее одну, совсем одну, наедине с самой собой, наедине с тенями за плечами и внутри, наедине с собственной сутью, что холоднее, чем этот мрак, наедине с липким, гадким, омерзительным чувством текущей по ладоням крови, в которой, кажется, даже отдается еще пульс. Не стереть, не избавиться, как ни заламывай руки, падая в пропасть. Как же... Больно? Да, наверное, это должно быть больно, кажется, все это называется страхом, ужасом, затянувшимся кошмаром. И кажется, что вот-вот из-за спины, из зеркал, вытянутся руки, схватят за горло, поднимут в воздух, заставят биться в них беспомощно... Или сразу сдаться? Кто она такая, чтобы с ними бороться? Кто она такая, чтобы вообще жить?
***
Пустой Чертог - место, в котором нет времени, да, в сущности, нет и пространства. Он подобен безграничности космоса во всей его беспредельности, во всей его бесконечности. Созданный, сотканный из пустоты, он как черная туманность на небе, сотканном из света звезд и галактик. Пустой Чертог и сам - отражение. Отражение ее истинной силы, ее истинной природы, и в чем-то отражение того, к чему не должно прикасаться никому из них. Пойманная в банку пустота, идеальное, эталонное равновесие. Нет, он не поглощает энергию, но и не выпускает ее наружу. Что бы ни происходило под его сводом, отгороженное пустотой от всего мироздания, оно так и останется внутри. Наедине с самим собой, наедине с тишиной, со стуком собственного сердца, со своими мыслями, со своими чувствами. Идеальное место, чтобы сходить с ума, идеальное место, чтобы думать, идеальное... Для чего?
***
Зеркало. Отражение времени, отражение чувств, распоротая реальность, способная выплеснуть из себя наружу на того, кто стоит перед ним, перед ней, все то, что было и что есть, выплеснуть мучения и боль, выплеснуть исковерканные судьбы и жизни, хлестнуть беспощадно своим потоком, утопить в криках, в мольбах, в задыхающейся агонии, в пепле и пыли разрушенных городов, в удушающем смраде разложения, в безумии, в стенаниях, в панике и загнанности. Зеркало - не крайняя мера, оно подобно застывшему движению маятника, в котором, как в оттянутой до предела пружине, с каждой секундой копится и нарастает почти что безграничная сила, способная ударить, сбить с ног, протащить по земле, выволочь, вытащить из безграничной памяти времени все то, что было, казалось, похоронено в нем, и - обрушить со всей беспощадностью возмездия...
Зеркало - опасно, зеркало коварно, и в то же время - равнодушно. Зеркало - полированное лезвие меча правосудия, проекция мироздания на бытие. И все еще не послушно ей до конца, да и будет ли когда-нибудь?..
***
Первое - тонкий контур в почти что полной темноте, отражает ее саму, невысокую, темноволосую, сжимающую в руке полупрозрачный, словно из льда сотканный клинок. Тишина, полная, почти что гробовая, в ней гулко отдается в ушах пульс. В отражении - за спиной колеблется мрак, словно маревом, движется, почти что дышит. Там нет никого, нет ничего, там - пустота. Холодно. Отражение - не улыбается, просто не может. Лицо - каменное, почти что застывшее, с почти что остановившимся, но очень внимательным, изучающим взглядом. Встретиться с ним, встретиться лицом к лицу, заглянуть в его почти что пустые, бездушные зрачки, провалиться в их глубину и - понимание, почти что жестокое, беспощадное по своей сути и в то же время равнодушное: равновесия нет, гармонии нет, и никогда их не будет. Она - чужая, чуждая этому миру.
Что-то теплое, почти что горячее касается пальцев, ползет вверх по ладоням, обвивается вокруг запястий, что-то остро пахнущее металлом, терпкое, почти что тошнотворное, сводящее с ума. Руки - по локоть в крови - захлебнуться. Скажешь, ты еще не убивала, девочка? Скажешь, на тебе ее нет? А кто же тогда стонет в темноте, что копошится позади тебя? Кто проклинал тебя, так и не познав простоты твоего закона кармы? Каждый, кто кровью искупил свои грехи, каждый, кто сложил и еще сложит голову, во имя великой ли цели, во имя прощения ли, вольно или невольно, под рассказы о правосудии ли, под слова ли закона, каждый обагрит ее брызгами белый снег твоей кожи. Равновесие в твоих руках - цветы, взращенные на крови и костях, во имя великой цели. Сможешь ли ты обойтись без единой жертвы, да и захочешь ли? Ты, дитя пустоты, палач Мироздания, воплощенная в этой хрупкой материальной оболочке смерть? Кажется, еще мгновение - и улыбнется издевательски, погладит по щеке, оставит на ней алыми мазками свои отпечатки, насмешливо... Молчит. Молчит отражение, только эхом раздается голос его в голове. Только движется призрачный клинок, очерчивает новое зеркало за спиной - настоящей? Голос становится громче, тени - гуще, и снова движение, дробится, множится лабиринт пустоты, окружает упрямую каплю серебра, словно птицу ловит в свою клетку. Зеркало - черное абсолютное зеркало - материальное "ничто".
***
Схватка длится, кажется, почти что вечность. Схватка с самой собой, с руками, вцепляющимися в бесполезные, беспомощные крылья, с цепкими пальцами, выдирающими из них перья, с голосами и шумом в ушах. Отчаянные попытки удержаться, продолжить этот танец босиком, изрезанными до костей ногами по осколкам разбитых зеркал, на этом лезвии между светом и мраком, протянутом над пропастью. Как выбраться? Где найти выход? Света, серебристого, украденного, не принадлежащего ей самой света так мало, так ничтожно мало по сравнению с тьмой, что кажется, вот-вот рассыпется на одинокие искры, как когда-то давным давно, там, в бездонном небе еще несуществующего мира рассыпались от ее прикосновений новорожденные звезды, не случившиеся миры и судьбы. Дышать - нечем. Каждый вдох отдается судорогой, словно легкие забиты какой-то гнилью, ее привкус отдается на губах, перехватывает остатки воздуха. Что это? Разложение?.. Она и сама уже не знает, не знает, сколько прошло времени с тех пор, как она оказалась здесь, сколько времени продолжается эта не то схватка, не то пытка. Хочется упасть, упасть на колени, отдышаться, откашляться, прочистить сведенное спазмами горло. Трясет - как от холода, и что-то острое, пронзающее спину, прошивает насквозь, вырывается из груди, и тут же исчезает, ноги подкашиваются, а из горла вырывается не то крик, не то захлебнувшийся стылым не-воздухом всхлип. "Сдавайся". Клинок вонзается в пол, в полированную гладь, которая и сама кажется уже таким же зеркалом, задыхаясь, Джей цепляется за его рукоять обеими руками, упирается в нее лбом, трещины разбегаются от лезвия предательскими змеями. Кровь, не иллюзорная, настоящая, стекает, капает каплями - единственным звуком, кроме ее собственного голоса да эха, почти что звенящего в ушах. "Сдавайся, отпусти эту свою никчемную игрушку, этот никому не нужный мир. Ты не удержишь его, ты не защитница, ты палач и убийца... Посмотри на себя, посмотри себе в глаза, вспомни, кто ты есть на самом деле. Вспомни свою суть, вспомни, как могущественны мы были... Отбрось это серебро, оно все равно почернеет, так к чему растягивать агонию? Вернись, вернись, вернись..."
***
Кажется, что на то, чтобы подняться на ноги, уходят все ее силы, серебро переливается упрямо, мерцающей, слабой, истерзанной, но живой еще искрой, стекает по клинку, пропитывает его, вонзается в трещины, разламывая их, вскрывая, как прорезают шкуру ритуальным ножом, а следующее, что успевает осознать почти теряющая сознание, обессилевшая девушка, это шорох обрушивающихся, трещащих по швам осколков теряющего стремительно материальность Чертога, и - падение в совершенно иную, материальную, дикую, дышащую, кишащую пустоту междумирья, сквозь рваные края не-врат, но провала. Крылья распахиваются за спиной, отзываясь острой болью во всем еще живом теле, пытаются удержать, сохранить остатки равновесия, ощущения пространства, меч почти что выскользает из рук, и на секунду, растянутую, словно каплей застывшей смолы на стволе времени, ей хочется рассмеяться хрипло, беспомощно и бессильно: быть поглощенной собственной пустотой изнутри или пустотой хищной, скалящейся, когтистой и зубастой, стремительно вылетающей навстречу - не известно, что хуже. Насмешка, не иначе. Но нет, она не сдастся так просто. Боевая стойка получается потрепанной и жалкой, шаткой, но упрямой. Где взять на нее сил? Где зачерпнуть еще серебра? Еще хоть каплю незаслуженного, не положенного ей самой света, хотя бы немного... Хотя бы искру в темноте. Но кто она такая, чтобы просить об этом? Кто она, и без того укравшая для себя слишком многое, чтобы молить о помощи, просить большего, чем ей и без того ни за что было дано? Кто она такая и зачем нужна она здесь, если даже с собственным "я" совладать не в силах? Голос не слушается, слова застревают в горле, мысль мечется беспомощно, не находя выхода, задавленная почти что темнотой. Серебра не хватает, не хватает отчаянно, и зачерпнуть изнутри удается только распадающийся на капли почти что обжигающего сейчас по сравнению с пронзительным холодом ничто, из которого удалось сбежать, солнечно-рыжий янтарь - как последнюю надежду - эмоции, которые ей не понятны, которые ей не подвластны, капли тепла, смешанные с воспоминаниями о пламени, однажды пронзившем казавшийся незыблемым мрак. [icon]http://s7.uploads.ru/ODsY2.jpg[/icon]

Падение в пропасть кажется неминуемым, кажется, что вот уже не сделать ничего, не вырваться, что вот-вот сомкнутся хищные пасти, перемелют в кровавую пыль и обломки костей, обрывки кожи и изгвазданный в алом и липком пух, что останется от перьев, уничтожат и без того рассыпающиеся, неверные искры янтаря и почти погасшего серебра, сотрут сами воспоминания, саму суть той, кого не было бы никогда, не вмешайся в ее судьбу не случай даже, но алое, рыжее и упрямое пламя, той, кого не должно было, в общем-то быть, если бы не...
Реальность, кажется, разрывается, трещит по швам, полыхая и сворачиваясь обугленным, опаленным алыми, яростными, раскаленными всполохами рваные края разорванного, вспоротого, его появлением, словно клинком, жирного брюха оскалившейся твари бытия. Разлетается клочьями разрушающегося Чертога подобно межзвездному веществу, обрывки которого наполняют пространство собой, уплотняют его, искажают, заставляют свет пробиваться, пробираться сквозь него словно сквозь вату. Но нет, здесь и сейчас, в этом колодце с осыпающимися стенами, что готовы, кажется, погрести ее, воплощенную под своими обломками, ничто не в силах помешать этому заполняющему собой все вокруг пламени и свету, ворвавшемуся сюда, куда ему, казалось, не было хода, со всей своей неудержимой яростью, со всей своей несокрушимой мощью.
Не понять, не осознать, только и успеть - почувствовать, услышать, как с пронзительным звоном лопаются, разрываясь, хлещут своими обрывками, натянутые струны энергий, ощутить иллюзорный, и в то же время такой реальный, такой настоящий запах... Запах гари, запах паленой плоти, которой нет здесь и не могло быть, этот особенный, озоново-грозовой запах рассыпающейся, перемолотой из черного ничто в потоки света, вывернутой на изнанку пустоты. Отражением... Да - тоже отражением. Прошлого, настоящего и даже, кажется, будущего. В этом мгновении, в этой вспышке, гневной и решительной, нет времени, в ней искажается, сжимаясь, кажется, до одной раскаленной, словно сердцевина звезды, точки, пространство, а в следующее мгновение ее, обессилевшую, ловят сильные и такие... Родные руки, тянут наверх решительно, почти что собственнически, выхватывая почти что буквально из скалящейся пасти.
Из этих объятий, от него - такого, яркого, безгранично сильного, хочется шарахнуться, инстинктивно, вырваться, вывернуться, закрыться руками, бессильно задыхаясь уже не от страха, не от боли, но от отвращения к самой себе, от дикой, удушливой, сводящей с ума паники. Хочется отдернуть руки, только не прикасаться, не прикасаться к нему ни за что в ответ, не трогать, не тянуться так же инстинктивно и доверчиво к его пламени, захлебываясь собственным бессилием, собственным пониманием, гложущим изнутри, разъедающим сильнее чем раны, пониманием собственной сути. Как же страшно. До одури страшно дотронуться, как же холодно, словно внутри спрятался, спасаясь бегством, забился куда-то вглубь, в грудь, растворяясь под кожей, разливаясь, заставляя дрожать всем телом, весь холод абсолютного ничто в поисках убежища, и в то же время - совершенно по-хозяйски, с полным правом вторгаясь в ее материальную оболочку, как в что-то принадлежащее ему и ему одному от сотворения времен.
Над головой не то шепот, не то крик. Голос Гнева, голос этого пламени звучит так громко, что, кажется, отражается от полуразрушенных, покрывающихся трещинами от его жара, стен, и в то же время в нем - нежность. Кажется, так называется это чувство, это ощущение тянущегося навстречу такого бережного, такого осторожного тепла, из которого не вырваться, не сбежать, и в котором в одном, кажется, и есть спасение. Как он, тот, кто вопреки всему, называет ее сестрой, а себя - ее братом, только может, зная обо всем, так обращаться с ней, как может не испытывать отвращения и страха?
Стыдно, до судороги, до боли стыдно за то, кто она есть, за это бессилие, за эти тени, что выворачивают наизнанку душу своим шепотом, за эту не желающую ни спать, ни сдохнуть наконец-то функцию глубоко внутри. Как ни старайся, не отринуть ее, не вытравить, не выдрать, не вытащить из себя, не отказаться. Мерзко. Отвратительно. Жутко. И больно... Уже почти что привычной, почти что застарелой болью обреченного понимания - так будет всегда, от собственной тени не сбежать и не скрыться, от внутреннего голоса не заткнуть уши, как не беги от них на край света, от себя самой не скрыться. Как? Как он может принять ее такую, как может оберегать?! Как могут эти сияющие силой и яростью и в то же время таким теплом и заботой, зеленые глаза смотреть на нее так? Так, словно она это заслужила. Чем? Ну чем?!
Осколки зеркал сгорают, плавятся в пламени, растворяются в нем вместе с отражениями, и нет сил даже на то, чтобы что-то сказать. Нет сил сопротивляться или потянуться в ответ, даже если бы достало решимости. И только и успевает промелькнуть в голове мысль о том, что ради него, такого, хотя бы в благодарность, и стоит, быть может, еще жить и бороться. Благодарная мысль о том, что он, Рыжий... Тот, кто позволил ей называть себя братом, пришел за ней. Пришел, вопреки тому, что даже она сама так и не решилась назвать, произнести ни вслух, ни про себя в этой отчаянной и почти что безнадежно проигранной борьбе, его имя.
Да, она всегда тянулась к нему, неосознанно, искренне, и в то же время почти что робко. Тянулась к его свету, к его свободе и открытости, к его решительной и в то же время такой ласковой стихии. Тянулась навстречу и запрещала себе это, боясь навредить, боясь причинить боль одним своим присутствием, одним прикосновением. Солнце в небе над головой - так далеко, так недосягаемо высоко. Солнце, без которого невозможна жизнь. Рыжее и задорное, оберегающее, согревающее весь мир пламя. Невообразимо прекрасное, придающее сил одним своим прикосновением, одним своим существованием... Как же... Больно. Как же больно и страшно натолкнуться на его разочарование, как же больно от одной мысли, что эти тени и голоса на самом-то деле правы, и как же важно, до кома, встающего поперек горла, до упрямого отчаяния важно, кажется, доказать ему, себе и всему миру, что это не так. Доказать, что ее жизнь, его подарок, его бесценный и не заслуженный ею дар получен был не напрасно.
Сил нет. Есть только зеленый омут обращенных к ней глаз, словно совсем иное зеркало, в отражении которого можно увидеть, но невозможно, кажется, признать саму себя. В этой хрупкой девочке, на которую смотрят с восхищением, словно на величайшее сокровище, в этом серебре, чистом и искреннем, лишенном оттенка безнадежного ощущения ускользания всего мира сквозь пальцы... Стыдно, неловко, больно смотреть ей глаза, стыдно встречаться сейчас с ним, с Огненным взглядом. Но нет сил даже отвернуться, кровь вытекает из ран, растворяется алым среди алых же искр, изломанные крылья неловко вздрагивают от прикосновений, повисают, тянут вниз, и, кажется, упасть - так просто, гораздо проще, чем устоять на ногах.
- Спасибо... - голос едва слушается, такой тихий, что кажется, не расслышать и самой вовсе, - Спасибо, - повторить, громче, срываясь. Вцепиться бы в его плечи, прижаться бы всем телом, признать эту слабость, эту жуткую, отчаянную потребность в его тепле, в его руках и объятиях, признаться бы в собственном бессилии и просто доверять, доверять, довериться ему - такому, как никому и ничему больше в этом зыбком и шатком мире.
Прикосновение, простое, благодарное, неловкое и легкое, прикосновение к его щеке дается с таким трудом, что, кажется, на то, чтобы переломить собственные страхи, чтобы наступить на горло панике и почти что истерике, уходят остатки сил, а улыбка получается доверчивой, беспомощной и жалкой. Как же хочется отблагодарить его за это нежданное, незаслуженное спасение хоть чем-нибудь, чем угодно, но сил никаких, и Джей, сдаваясь, лишь утыкается лбом в надежное плечо Гнева, а клинок растворяется в ее руке, исчезает, рассыпается серебристыми льдинками, сгорающими в пламени. Сознание ускользает, истаивает так же - незаметно, словно последний снег по весне.
- Холодно, - шепотом на краю, доверчиво и искренне, почти что жалобно, прежде чем бессилие берет свое, и синие глаза закрываются, когда уже совсем другая темнота наваливается, захлестывает неумолимой волной, и она теряет наконец сознание, доверившись тому, кто никогда, в этом можно быть уверенной, не обманет и не предаст.
[icon]http://s7.uploads.ru/ODsY2.jpg[/icon]

Темнота завораживает, обволакивает, шепчет своим бархатным и в то же время пронзительно холодным, скальпельно-острым, кажется что оставляющим глубокие рвано-резанные раны на самой сути, на самом разуме, голосом. Темнота и пусто почти-что-бессознательного. Нет ни пространства, ни времени, ни света, ни, на самом-то деле тьмы. Нет ничего и, кажется, нет на самом деле и ее самой. Это даже не больно, это просто - тишина, пронзительная, гулкая, наполненная безграничностью, беспредельностью оставленного один на один с ее собственным "я" пониманием, глубоким и горьким: так будет всегда. И тени, отраженные в сотнях и сотнях зеркальных осыпавшихся осколков, никогда не исчезнут. От ни не сбежать и не спрятаться, ведь правда и истина - куда долговечнее любой иллюзии и лжи. И не найти той дороги, что поможет уйти от самой себя, и не найти того клинка, которым можно раз и навсегда отсечь собственную беспощадную и равнодушную, тянущуюся лапами ко всему живому и светлому, тень.
Холодно. До легкой, неконтролируемой дрожи, по которой только и понять, что она - еще жива, что еще бьется пульс под кожей упрямо, что эти мысли, это безнадежное, осознанное, тихое и принятое во всей его полноте, отчаяние - ее собственные мысли, они не растворены в бездне, они - тоже живые, разлетаются непослушными и тусклыми, тоскливыми искрами почерневшего серебра. Жить... Жить? Жить, не иначе. Дышать, ловить их, собирать в невидимые, ладони, в просачивающуюся сквозь пальцы горсть осознания. Медленно, кажется, что мучительно медленно, собираться с силами, раздувать собственным прохладным дыханием, вытянутым изнутри, из какой-то граничащей с безумием упрямой убежденности, собственный холод, почти что прозрачный, трепещущий на поднимающемся ветру, метущий поземкой, нежными касаниями мохнатого и легкого снега, переливчатыми отблесками на гранях застывающих в нем причудливых и тонких кристаллов чистого льда. Настоящее. Материальное. Почти такое же, как ее собственные руки, как ее собственное тело. Преломляющее свет на сотни и тысячи таких далеких от бесконечной черноты оттенков - в противовес теням, в противовес самой себе, и это - действительно больно, подобно почти что пытке. Собирать их, по крупицам собирать изнутри, неверные отблески снов, неверное эхо слов, память и знания, понимание и доверие, привязанность. Свет и цвет...
Ощущение тепла, согревающего, обволакивающего, приходит не сразу, медленно, словно наконец-то отогревая замерзшее почти что до смерти сознание, окоченевшее от бессилия и собственной беспомощности тело. Тепло пробирается глубже, мягко, бережно, наполняет собою откуда-то снаружи. Оно не торопится, уверенное в своей силе, в своем праве - на то, чтобы отгонять тьму и холод, в праве, кажется, что на нее саму. Тепло отзывается алым, живым, текучим, словно кровь, что возвращается к своему бегу по венам, что отдается шумом в ушах и болью - уже вполне настоящей и - совершенно реальной, возвращающей к жизни. Манит к себе, почти что тянется навстречу, зовет, уговаривает вернуться к нему, не сдаваться. Доверие?.. Кажется безграничным, доверие ему навстречу, переплетенное с чем-то, чему нет и, кажется, никогда и не будет названия.
Вдох... Медленный-медленный вдох дается с трудом, словно легкие промерзли изнутри и никак не хотят пропускать в себя воздух. Выдох - почти что со стоном, тихим, еле слышным. Приходить в себя - сложно, безумно сложно, и кажется, что сначала нужно едва ли не заново научиться дышать. Но глаза уже открываются, почти что бездонно черные, пока не сужаются зрачки, а синяя радужка не светлеет - растерянно, пока Джей, Ледяное воплощение, смотрит непонимающе в темное, низкое, затянутое тучами пепла небо над головой, подсвеченное изнутри, снизу, золотисто-багровыми отсветами огня. Понимание - приходит не сразу, и несколько секунд, растянутых в спокойное, почти что безмятежное состояние уюта и тепла, мгновение, она улыбается, с печальной нежностью этой игре оттенков, таких - почему-то важных.
Серные облака, тяжелые, горячий воздух и окутывающее ощущение тепла. Осознание, подкравшись, наваливается беспощадно, заставляет дернуться в неловкой попытке хотя бы сесть в этом окутывающем ее огне, обхватить себя руками, закрыться - не от него, но от себя самой, судорожно, почти что в панике, в инстинктивном и неконтролируемом желании отстраниться, не прикасаться, не причинить вреда, как когда-то давно, безумно давно, хотелось едва ли не кричать, умоляя - держаться от нее, такой, подальше. Воспоминания путаются и выдох получается рваным, на грани почти что всхлипа - прохладой в душное дыхание самого Чертога. Чертога Гнева. Ее... Брата? Того, кто пришел за ней, несмотря ни на что, кто забрал ее с собой и принес сюда, оберегая, укутывая в свою энергию, в свою силу, в свою... Заботу? Стремясь, кажется, спрятать ее от всего и от всех и чуть ли не от нее самой.
Пальцы дрожат, но прикосновение к ткани, сотканной из языков пламени получается бережным, осторожны и нежным. Благодарным. Неловким и смущенным до глубины души, которой, кажется, и быть не должно. Стыд и чувство вины... Тяжелые, неподъемные, и, осторожно садясь, чувствуя, как тянут назад отяжелевшие, потрепанные крылья, Джей морщится, невольно прикрывая глаза. Сбежать бы? Нет... Только не бежать... И не потому, что бежать, в сущности, некуда, а потому, что...
- Гнев? - голос слушается плохо и выходит тихо, когда она окликает брата. Тепло. Тепло от этой заботы, от глубокой и искренней признательности, перемешанной с отравляющей горечью вины, - Прости, что доставила тебе столько хлопот... И... Спасибо, что принес меня сюда...
Сюда, да, в это царство высоких температур, от которых, кажется, само ее существо пытается защититься инстинктивно, где шорохи и треск пламени перекликаются с грохотом и гулом извергающихся вулканов и дыханием лавы, колышущейся среди камней. Где небо и горизонт расцвечены вечным пожаром, заревом, не то закатным, не то рассвета, того рассвета, с которого когда-то все на самом деле начиналось. Это больно - бывать здесь, и все ее суть, сотканная из холода и льда, кажется противится этому огненному безумию и хаосу, но... В то же время почему-то как никогда и нигде больше - спокойно.
- Мне... Очень нравится твой Чертог, - совсем смущенно, сворачивая за спиной крылья, Ледяная переводит дыхание, наконец пытаясь поймать взгляд зеленых глаз, понять, о чем он сам, Огненный, думает, и не злится ли на нее саму, - Здесь у тебя очень красиво.

[icon]http://s7.uploads.ru/ODsY2.jpg[/icon]

Растерянность, почти что оглушающая, настолько всеобъемлющая, что Джей даже не вырывается, не пытается сопротивляться, ни объятиям, ни поцелуям брата, жарким, горячим как само его дыхание, как само его присутствие, как само пламя, что когда-то вырвалось из великого ничто на свободу и, кажется, до сих пор не утратило своего безумного, безудержного, пылающего свободой запала. Прошлое - мешается с настоящим, и в этих прикосновениях, в переливающемся всеми оттенками алого омуте, будущее - растворяется в настоящем, почти что исчезает, стертое ощущением "сейчас", обжигающим и ярким.
В этом сейчас был грохот бури и извержений в низком, закутанном в темные и грозные облака где-то над головой, багряные, как отливающие кровью осенние листья там, на земле, отсветы лавы, ветер, пахнущий раскаленным камнем, пахнущий пеплом, почти что душно. В этом сейчас были руки - надежные, сильные, на которые, кажется, можно опереться, поддаться этому странному, удивительному и непонятному ощущению, которое, кажется, можно назвать защищенностью... От... Всего? Если бы. Если бы только это могло на самом деле быть так. Мир - снаружи никогда не будет столь же опасен, как и мир изнутри, никакие бесы там, по ту сторону, никогда не сравнятся с теми демонами, что прячутся в тени собственного "я", хотя бы потому, что сражаться с ними - это, в сущности, то же, что и сражаться с самой собой.
Проигрыш. Сокрушительный, почти что разгромный, безнадежный, темный, как бездонный провал, как гладкая, прозрачная, манящая и пугающая бездна зеркал, призрачная, обманчивая, обступающая, все еще ощутимая легкими, невидимыми касаниями к плечам, к волосам - потусторонним дыханием откуда-то изнутри. Зеркала, какими бы они ни были - всего лишь отражения. Отражения того, что скрыто, отражения сути, отражения истины... И в то же время... В то же время - искажение, почти что до неузнаваемости, оной. А значит... А значит никому на самом деле, никогда не дано будет действительно увидеть, по-настоящему, в полной мере, понять, кто он есть.
Зеленые глаза, устремленные на нее, ясные, полны заботы и какого-то непонятного, лишь добавляющего растерянности через край, восхищения. Это - больно и тяжело, от него хочется отстраниться, от него хочется закрыться руками, от него хочется спрятаться, сказать, попросить прощения, мягко, очень виновато, о том, что он, Огненный, ошибается, давно и безнадежно, заблудившись среди серебристых надежд и иллюзий, ошибся тогда, там, в том "тогда", когда не было ни мира, ни даже еще самого времени, ошибся тогда, когда привел ее, почти что саму смерть в хрупкой телесной оболочке, в этот мир, ошибается и сейчас, прямо сию минуту, обманывается иллюзорной, прозрачностью и ясностью ее света и серебра...
Гнев улыбается, почти что смущенно и, кажется, радостно, и остается только перевести дыхание, загоняя поглубже поднявшуюся изнутри волну холода, холода, боли и какой-то почти что безнадежной, застарелой и ставшей почти что привычной паники и дрожи. Закрыть бы, запереть их внутри, выбросить бы ключ и надеяться, что никогда, никогда больше не прорвется наружу этот голос, эта темнота и ледяное дыхание ничто, ее истинной сути, не протянутся из зеркал и теней тонкие, цепкие руки и пальцы, не потянут назад, расходясь по телу дрожью, черными, пропитывающими насквозь кляксами.
Вдох. Улыбка в ответ получается горькой и какой-то жалкой, но Джей кивает, переводя дыхание, обхватывая себя руками и неловко, с каким-то усилием, с шорохом переломанных перьев по камням, складывая за спиной плотнее медленно растворяющиеся, исчезающие, прячущиеся за изнанкой реальности крылья. Потом, в глубинах своего собственного ледяного Чертога, на белом, легком снегу под прозрачно-голубой высью, она позволит себе раскрыть их снова, распластать по его мягкости, и - закрыть глаза, как почти что во сне, в том самом сне, в котором времени - тоже нет. А есть только память. Пропитанная серебряными искрами память...
- Мне нравится здесь, - она повторяет снова, поднимаясь на ноги все же, скользя взглядам по трещинам в камнях, по извилистым, похожим на золотых драконов, потокам, пульсирующим и живым. Да, это тоже почти что больно, и так... Трудно, почти что невозможно, кажется, уравновесить, особенно сейчас, когда нет, кажется, почти что никаких на это сил. И хочется просто поддаться этому чувству, просто сделать несколько шагов вперед, прикоснуться к этой лаве и... Не думать, просто не думать о том, что произойдет дальше. Нельзя. Нельзя, даже если кажется, что вот так просто будет все взять и закончить - в одно яркое, сжигающее мгновение, только и стоит что отпустить эту тонкую грань, что служит защитой. Нельзя - потому что это - все равно что бегство, а бегство - все равно что предательство. Даже если за этим предательством не стоит, в сущности, никаких почти обещаний кроме одного - быть. Жить. Почти что обязанности.
Скорпион выбирается из-за скалы, щелкает клешнями, вздрагивает длинный и гибкий, шипастый хвост. Грозно и в то же время почему-то совершенно не страшно, не то идет, не то крадется ближе, настороженно и, кажется, почти что любопытно, и жест навстречу, неосознанный - протянутая рука: сделав шаг навстречу, она подставляет ему ладонь, осторожно, давая привыкнуть. Да, она - другая, настолько, насколько вообще это возможно, другая, не такая как тот, кто их создал, не такая как тот, кто здесь живет и по-своему, наверное, их любит. Любовь... Странное и так и непонятое ею чувство. Касание - теплое и ласковое, по твердой оболочке - погладить.
- Ты всегда... Создавал так много... Жизни, - оборачиваясь к брату, Джей с трудом отгоняет из голоса печаль и усталость, заставляя себя встряхнуться, - Как ты обычно проводишь здесь время? - вопрос, быть может странный, быть может, слишком личный, но так хочется хотя бы ненадолго отвлечься, перестать думать о том, что случилось, о том, что осталось там, в разбитом и растерзанном пространстве Чертога, по ту сторону зеркал, узнать чуть больше о нем, таком ярком, живом и горячем, как о чем-то, о ком-то, далеком и - недосягаемом. Хотя бы просто узнать, раз уж никогда не суждено дотянуться, и остается только вот как сейчас - любоваться издалека, - Если, конечно, ты захочешь показать... [icon]http://s7.uploads.ru/ODsY2.jpg[/icon]

Немного помедлив, глядя на темный, с багровыми переливами, словно раскаленный камень, панцирь скорпиона, Джей погладила его снова, уже немного увереннее, наблюдая за тем, как свивается и распрямляется в ответ на это длинный сегментированный, и отнюдь не кажущийся безопасным украшенный длинным и острым жалом хвост. Что будет, если коснуться этой иглы пальцами, легко, почти что невесомо. Впрочем, его обладатель и сам этого не желает, отдергивает нервно, словно недовольная кошка, вызывая у Ледяной улыбку, мягкую и - очень понимающую. Как же самой хочется порой вот также отдернуть не жало, конечно, но руки, отстраниться - упреждая опасность, упреждая прикосновение, которое может, действительно может причинить боль - не ей. Суть, внутреннюю суть можно спрятать, но ее нельзя, увы, никак нельзя изменить, исправить, подменить чем-то другим, как ни старайся. Серебро - лишь на поверхности, тонкой, почти что прозрачной, кажется порой, пылью, призрачным покрывалом снега на растворяющимся и возрождающимся на поверхности черной-черной, словно бездонный омут, воды. И не обмануть себя больше и не обмануться самой, так явственно повстречавшись со всем этим, заглянув в эту бездну, там, по ту сторону зеркала. И никогда в жизни уже больше она не сможет этого отрицать, и никогда в жизни, как бы ни хотелось, не сможет забыть. Признать... Признаться самой себе в этом, несколько секунд молча, почти что невидящим взглядом окидывая огненный хаос Чертога брата, живой, насыщенный на всех уровнях восприятия - цветом, звуком, запахом. Такой не похожий на ее собственный, такой... Другой, во всех смыслах, кажется, в постоянном движении никогда не спящий, несдержанный, переменчивый, не стоящий на месте даже тем, что можно было бы назвать здесь землей и камнем под ногами. Ненадежным? Нет, нет здесь этого ощущения, не приходится ждать подвоха, но стихия остается стихией, подвижной, и очень и очень живой, столь же далекой от всякой статики, как и ее воплощение.
Гнев, брат, тот, кто, кажется, всегда рвется куда-то,  не то не в силах, не то не желая останавливаться, пусть не в малом, но... В том движении, что стрелой пронзает время, вперед, связывая прошлое, настоящее и сотворяемое будущее. Как перестать ощущать здесь и сейчас ту пропасть, что их разделяет, непреодолимую совершенно, кажется. Как перестать проваливаться в это чувство, что не дотянуться, никогда не догнать. Нехорошо, почти что мутно, почти что до головокружения, и не понять, не то изнутри, не то извне принесенного. Слабость, почти что бессилие. И в то же время - тепло, горячее, почти что обжигающее, контрастом с пробирающей изнутри потусторонней стужей, и где-то посередине, на границе холода и жара - ощущение собственной материальности, собственного тела, собственного живого "сейчас".
Голос Огненного доносится то ясно, то словно через вату, тихо, и Джей оборачивается к нему, вслушиваясь - растерянно. О, как бы хотелось ей ответить ему хоть чем-то, хоть чем-то вернуть это тепло и заботу, это принятие, которые, ощущаются сейчас так остро и так... Незаслуженно. Ответить чем-то на его слова, на его признание. Но кажется, что не хватает слов, не хватает чего-то очень и очень важного в них, а правда... Слишком холодна для него.
Улыбка получается грустной, горчащей на потрескавшихся губах, соленой от привкуса крови на них, но все-таки почти что нежной, ласковой - невольно, неосознанно, и глаза Ледяной, все еще пропитанные тьмой из призрачных разбившихся вдребезги зеркал, светлеют, но в ответ все равно она качает головой.
- Мой Чертог не настолько гостеприимное место, - отказ от его чересчур щедрого предложения и - правда, правда, которую тоже приходилось признать. Пронизанный холодом, пропитанный им насквозь, пронзительным, пробирающим, вымораживающим, кажется, все вокруг, ее "дом", был бесконечно далек от этого алого плато, и от населявшей его жизни, - В нем даже я сама... Бываю не часто.
И это тоже было правдой. Земля с ее почти что бескрайними просторами, такими разными, такими настоящими стала для нее куда большим домом, нежели Верхний Предел, нежели собственный, похожий на ледяную безжизненную пустыню "дом".
- Лучше я... Буду иногда приходить сюда, к тебе, если, конечно, ты позволишь, - навязываться - неловко, и почти что стыдно. Нет, не обязан брат терпеть ее здесь присутствие, не обязан хлопотать вокруг, - Если это не слишком будет тебя отвлекать. Мне... Всегда было интересно то, как ты живешь.
Разные... Такие разные. И все-таки как хочется, насколько только возможно для нее испытывать хоть какие-то желания, хочется знать о нем больше. О том, кто, кажется, с самого начала времен вызывал смущенное восхищение, неуверенное и почти что робкое. Ощущение недостижимости. Но что это за выражение на его лице? Почему он сам отводит взгляд, словно сказал что-то не то? Разве может он, Огненный, хоть чего-то смущаться перед ней? Почему?
- Гнев? - разделяющие их здесь, в материальности, пару шагов преодолеть куда как легче, чем ту, что внутри, а прикосновение к его щеке, к словно полыхающей коже, выходит почти что обжигающим, отзывающимся чем-то таким же горячим внутри, непонятным, не имеющим название, - Ты удивительный.
Признание срывается с губ само собой, на выдохе и, помолчав немного, Ледяная нерешительно ловит взгляд брата, прежде чем попросить.
- Ты... Покажешь мне, что еще у тебя здесь есть? - и в этой просьбе и искренний, совершенно неподдельный, немного неловкий интерес к нему самому, к его дому, к его творениям, и почти что неосознанное, подсознательное желание хотя бы ненадолго забыться в этом небольшом путешествии по лавовому плато, согреться, глядя на всполохи огня, и... В этом странном ощущении присутствия, от которого одного, кажется, уже становится легче дышать. [icon]http://s7.uploads.ru/ODsY2.jpg[/icon]