Оконное стекло разбито солнечными лучами. Они падают на пол, словно в шахматную доску разбивая привычную реальность. Желто-золотыми пятнами скользят по плиточном полу, переползают на стены.
Пахнет корицей и пряностями, и совсем немного - ванилью.
Баночки с краской, выставлены в нестройный ряд на подоконнике, застеленном шуршащей газетой. Баночки все в неровных подтеках прямо по их пластиковым бокам, блестящим и гладким. В них - еще не родившаяся радуга, до поры до времени прячущаяся под крышками, что открываются с тихим стуком под привычными пальцами, уже перепачканными другой краской. Переливающимся в золотом солнечном, снежным серебром...

Снег забивает легкие, словно пытается заполнить собой пустоту, и каждый вдох отзывается болью, отзывается снегом, кашлем, беспомощным и бессильным. Снег оседает пылью, ледяным крошевом, также, как десятки лет назад. Снег - укрывает, вздрагивая от замедляющегося, стихающего дыхания, застывает пологом, ощущением повторения. Чувством...

Мягкая кисть ныряет в баночку, окунает свой хвост, танцуя в тонких, сильных пальцах. Подрагивает под музыку, почти что танцуя, пресно-сладким запахом наполняет мир. Яркий алый. Яркий и живой, оставляет на стекле, словно брызги крови, полосу... Нет, конечно, не крови. Красный - цвет жизни. Цвет солнца на закате, цвет искр, прячущихся в угольном нутре, силы, радости, любви... Почти обжигающий, пульсирующий от каждого прикосновения, всегда живой, всегда искренний, даже если не всегда добрый...

Расколы и трещины пустота и мрак заполняют словно чернильная вода. Поднимаются все выше, пропитывают собой. Пустота - живая, пустота за спиной. Всегда за спиной... Шепотом, голосом, бесконечным холодом, и - тишиной. Тенью. Его собственной тенью...
Сквозь камни, обломки, вверх, чернильными кляксами, обретающими форму, уродливое копошащееся нечто, обретающее форму... Клинки скрещиваются, разбиваются в столкновении, разлетаются осколками, черного с серебром, падают вниз. Клинки появляются снова... Снова...
Все повторяется. В этом мире больше нет огня, нет ничего, только пустота, заполняет его собой. Крылья ломаются с хрустом словно проламывающийся лед, осыпаются полупрозрачными перьями. Бесконечность падения.
"За что ты цепляешься? Зачем... Оставь... Вернись... Тебе никогда не победить палача..."
Алые искры россыпью оседают перед глазами... Разлетаются цветом и светом, запахом, звуком... Яркими звездами.
Никогда не сдаваться.

Желтый — солнце, сила, счастье. Зеленый — жизнь. Рыжие беспечные отблески, прозрачность голубого, словно небесной выси, словно дыхания. Марево сиреневых сумерек, золотистое злое упрямство. Ярче, быстрее, словно от движения кисти, под музыку из динамиков, от этого танца, от бьющегося под кожей пульса зависит сама жизнь. Цвет, свет переплетаются воедино, отзываются покалыванием пальцах, сбивающимся дыханием, слепят глаза. Смехом, ритмом, голосом. Верой... Силой, пульсирующей и живой. Упрямо живой.

Полотно мира, словно соткано из света, из цвета, из бесконечных потоков стихий, сплетенных воедино, в бесконечно изменчивом, словно сама жизнь узоре, в хрупком, ускользающем равновесии. В большем, чем просто сила... Большем, чем просто желание. Большем, чем просто...

Вдох. Резкий, судорожный. Словно из толщи океана на поверхность. Изломанный потолок над головой затянут мохнатым инеем, рваными клочьями, стянутыми в единую пелену. Не смахнуть, не развеять так просто, застыл, проморозив деревянные доски до самого нутра. Неловко... Растерянно.

Витраж покрывает окно, мозаикой из красок и нот, эмоциями больше, чем узором, словно в каждом его осколке, стянутом серебряным контуром, лежит воспоминание. О прошлом, о настоящем, о будущем. О мечтах и надеждах, о счастье, о печали и грусти, о злости и радости. Обо всем, что уже случилось и чему еще только предстоит.

Солнце тянется насквозь, радугой скользит по полу, по перепачканным коленкам, по подставленным под нее ладоням. Тепло, живо и кажется в какой-то момент, что вот-вот в этом прикосновении раскроется что-то очень важное, что-то хрупкое, невероятно ценное, что-то такое же нежное, как прикосновение в один миг ко всему миру...

Шаги на лестнице отвлекают, заставляют встряхнуться, отзываются таким же теплом. В них дыхание морозной свежести. В них зимняя холодная и темная ночь, постепенно, с каждой ступенькой сменяющаяся рассветом, в них — прикосновение пушистого снега, разлетающегося от ветра.

- Дурной сон? - вопрос риторический, и стремянка скрипит, когда Ли спрыгивает с нее на пол, вытирая тряпкой перепачканные руки. Конечно, дурной. Других, кажется, у него не бывает. И в комнате наверху опять можно будет хранить мороженое. Хотя... Зачем хранить? Надеть свитер и шарф, перчатки и - есть, а потом рисовать, по намерзшему инею пальцами, заставляя оттаивать.
- Just let it go.

Смех в ответ. Смущенный, неловкий, слово и не прошли эти годы.
- Cold never bothered me anyway.
Голос все еще присыпан хриплыми нотами, словно колкой снежной крошкой, и Ли, оставляя на стекле цветные отпечатки пальцев ставит на стол стакан с молоком. Сейчас - теплым.

- It bothers you.

Сильные руки, обхватывают резко со спины, почти что вцепляясь. Пальцы холодные, почти ледяные. Отогреются, просто не сразу. Не быстро. В них все равно — совсем другое тепло. В этом объятии, в прикосновении к взъерошенным и непослушным рыжим прядям, в дыхании, и ощутимой буквально физически улыбке.

- Уже нет.

У витражей - своя, особая магия.

Отредактировано Eilish Reid (2021-02-09 15:25:31)

— Ты уверен, что все в порядке? — палящее знойное солнце отражается бликами расплавленной меди, переливается по велосипедной раме, перетекает в хромированное серебро, слепит глаза, пышет жаром асфальта под ногами, путается в складках юбки также, как в зеленой листве, накрывает собой город, его улицы, площади и парки. И люди прячутся в тень, и жалуются на жару.
Люди всегда на что-то жалуются, всегда что-то не так в этом мире. В этом удивительном, полном света и цвета мире, в его невероятной изменчивой, непостоянной красоте. Которую так хочется задержать хоть на миг, впитать в себя, сделать частью своей жизни, каждого мига, каждого дня, которых могло никогда не случиться, могло никогда не быть.

— Конечно, — солнце давит на плечи, бликует по по стеклам очков, заставляет щуриться, подставляя лицо его лучам. Также, как когда-то очень давно, в прошлой, в прямом смысле этого слова, жизни. Там, где под ногами хрустели египетские пески на заре цивилизации. Также, как осторожные, но пахнущие кровью и металлом пальцы касались кожи. Также ярко, также почти что больно и — желанно. Сколько с тех пор прошло уже оборотов этого мира? Сколько всего растворилось во времени, и сколько оставило свой след? Не важно...
— Я привык. Ничего страшного, — об этом летнем жаре, и не только, с какой-то почти что нежностью, даром, что рука до локтя все также ноет, как и все эти годы, наливаясь огнем, — На самом деле мне нравится солнце. И лето, — чистая правда, да он и не умеет врать. Лишь недоговаривать — самую малость, как сейчас. Но здесь и сейчас просто не нужно.

На губах привкус мороженого. Оно тает прямо в руках, только что не стекает на становящиеся липкими пальцы. И Ли смеется: так не честно! Не честно и в то же время смешно и весело. Весело, потому что и он смеется тоже, и протягивает ей свое, прямо из рук: ну конечно же, холодное, только что не похрустывает ледяной крошкой, сводит зубы. И от этого становится еще смешнее.
— Так не честно! — возмущается она уже вслух, как только легкое онемение отпускает язык и губы, демонстративно топает ногой, а потом хохочет, выбрасывая в урну пустой стаканчик и вытираю руки салфеткой, счастливо выдыхая, запрокидывая голову к высокому, пронзительно-лазурному небу. Ни единого облачка. И кажется в этот миг, что так будет всегда. Что всегда будет также ясно, ярко, чисто и светло. Знает, что нет, не получится, что так не бывает, но как же хочется верить. И она верит, перламутровым ярким чувством, в котором так много на самом деле оттенков. Розовато-нежной надежды, рыжего упрямства, умиротворения и решимости. И — прохладного, легкого серебра сверху.

— Идем? — он не торопит, только спрашивает, улыбаясь невольно, не замечая этого даже: слишком красив этот переливающийся, словно в ладонях, такой хрупкий, удивительной красоты и чистоты витраж. Словно отражение и маленький кусочек всего мира, всей вселенной. Прямо сейчас — его личной вселенной, сжавшейся до точки. До одной маленькой и очень упрямой точки. Рыжей. Яркой звёздочки, что рассекает темноту в своем стремительном полете, который, Джей знает это с горчащей уверенностью, однажды закончится, но прямо сейчас сияет удивительной красотой. И как же хочется запечатлеть это мгновение, запомнить его, ее такой. Удивительным мигом...

Под босыми ногами скользкие каменные плиты, и струи фонтана разбиваются на тысячи и тысячи капель, сияющих, слепящих, звенящих так, что кажется, звук можно потрогать, подставить под него ладони, пересыпать из одной в другую. Юбка промокла насквозь, тяжело липнет к ногам прохладой на поднимающемся ветру. Как же хорошо!
— Джей! — Ли поворачивается, почти что поскальзываясь, неловко взмахивает руками, и не видит, чувствует порыв воздуха за спиной, от которого по крапчатому граниту расползается на мгновение и тут же тает на солнце корочка льда, — Прости. Сыграешь, может?
Она машет ему рукой, указывая в сторону, на спрятавшихся в тень уличных музыкантов и их инструменты. Нельзя или можно? Не важно, просто хочется танцевать. Под музыку воды, разбивая босиком маленькие лужицы до ослепительных брызг, зная, что ей не дадут упасть. Только не сегодня!

— Я... — он и сам не замечает, как подхватывает ее снова и снова, страхует даже толком не глядя, как рассыпается по каплям его собственная сила, его стихия, вплетается серебром сама собой, словно тянется навстречу, и как бы ни была сильна растерянность, все же кивает.

Струны под пальцами поддаются не сразу, а смычок кажется таким непривычно тонким. Сколько прошло не десятков, даже пару сотен, кажется, лет с тех пор, как он последний раз держал скрипку в руках? На мгновение становится почти что больно — там, в прошлом, посреди ледяного крошева опустевшего, вывернутого Чертога вот также смотрел он на собственные руки, сжимая в одной рукоять меча, а в другой, непривычно широкой ладони, бережно, судорожно почти что стараясь сберечь, крохотную и живую искру пламени.

И также, как и тогда пальцы слушаются не сразу, не сразу вспоминают полузабытые движения, и первые ноты получаются хриплыми, почти что царапающими, но стоит закрыть глаза и сделать глубокий вдох, вдохнуть не воздух даже, а это теплое, легкое, как прикосновение ощутимое чувство, как становится легче, словно возвращается не память даже, вдохновение. Желание жить. Верить и надеяться. Такое же упрямое, яркое и живое. Такое же чистое как и заразительный смех где-то почти что над головой. Вместе со звуком шагов, танцующих и легких. Вместе с разливающейся по площади мелодией, вместе с ощущение такого простого на самом деле и искреннего счастья. Общего счастья. Того, что рождается из равновесия и гармонии серебра и янтарного, пропитанного солнцем и жизнью упрямства.

Отредактировано Eilish Reid (2021-06-27 14:57:49)

Мир наполнен звуками, запахами, голосами и цветом. Рассыпается на тысячи и тысячи искр, мерцающих бликов, каждый — как яркая вспышка, с привкусом осенних яблок, ванильного мороженого, острых специй и горечи крепкого кофе.
Мир дробится кплями дождя, барабанит по стеклам, словно стучится, просит впустить в себя вместе с осенними туманами и разноцветными листьями. Вместе с прохладным ветром, с каждым новым вздохом пестрого карнавала деревьев, лучами нежного, нежаркого уже солнца, шуршащим букетом в вазе и крупными петлями пушистой и мягкой шерсти на спицах.

И если закрыть глаза, там, под веками, мир разливается жаром, пульсирующим, почти что горячим, как горячий шоколад и пирог с имбирем и корицей. И можно ощутить его в полной мере, на ощупь. Дотянуться до яркого и обжигающего пламени костров, немгких, ласковых, ластящихся под пальцы язычков свечей, словно маленьких дракончиков, что лижут ладони. Можно почувствовать немоту легкого покалывания, что отдается напряжением во всем теле, предупреждающим, упругим, наполняющим силой. Мягкую, бархатистую нежность, словно присыпанную сахарной пудрой, теплую, разливающееся тепло и скользкую прохладу влажных опавших листьев, и — ветер, касающийся щек, залетающий в приоткрытое окно.

Осень. Еще одна осень. С рыжим светом фонарей, пропахшая тыквами, шальными, смешными, нелепыми шутками, конфетами в мешочках, резными листьями и такими же улыбками Джеков.
В нее невозможно не влюбляться каждый раз заново. Каждый раз ждать, словно маленького чуда, замирать, замечая первые проблески золтого среди зеленых ветвей, и буквально видеть, чувствовать, как оно постепенно захватывает все вокруг, взлетая от земли, до самых макушек, путается в рыжих волосах, словно приглашая — танцевать, смеяться, разговаривать и — молчать.

В осень невозможно не влюбиться. И Ли это знает. Знает, как только может любить осень ее дитя. Рыжим упрямством, звенящей медью струн под пальцами, гитарным перезвоном, стуком каблуков по мостовой, прыжками Фая, перескакивающего с одного фонаря на другой, повисающего вниз головой на хвосте, огненным всполохом, от прикосновения которого, кажется, ярче разливается свет, а дорожки в мелких лужах, вспыхивают отражением витражей.

Осень — особая вера. Темная, стылая, жуткая и озорная, игра с огнем, игра с собой. И вера — в самих себя. И она сама — рыжая ведьма, которой, как говорят, не хватает иной раз только метлы. И, смеясь, щурясь на свет, Ли знает — если очень-очень захотеть, подружиться можно даже с собственной тенью.

Это ее мир. Мир, живой и яркий, мир без конца и края. Мир, который если очень постараться, можно научиться видеть. Замечать. Ощущать в полной мере, дышать им. Жить. Жить в нем, жить изнутри. И тянуться навстречу, дальше, к невозможному, которое на самом деле возможно.

Ее руки пахнут краской. Сладковато-пресно. В них — особый дар.
И черно-белая реальность оживает под прикосновением пальцев.
В них — тепло жизни, пульсом под кожей. Обещанием — все будет хорошо.
В них — почти что безграничная вера.

И рано утром, когда осенний туман сменяется стылым дыханием приближающейся зимы, хрустом инея на ковре из листьев, первой подернувшей лужи тонкой корочкой льда, тянущейся вслед тихим шагам по лестнице, вот уже который год подряд в простой и хрусткой бумаге, словно впитавшей в себя снежные иглы, дожидается ее пробуждения сверток.
"С Днем Рождения", — всего три слова, синими чернилами.
И прячется под легким серебром звездной ночи то тепло, какое бывает лишь изнутри. И смущенная, почти что звенящая нежность. Хрупкое, легкое, почти невесомое чувство — "Рядом. Всегда".

[player][{n:"Мир Чудес",u:"https://forumstatic.ru/files/000e/70/93/22665.mp3"}][/player]