Какой необычный союз, Любовь и Лицемерие. Всего на какие-то жалкие часы, но полноценный и чувственный, ведь именно этого он потребовал от неё взамен за оказанную услугу. Довериться тому, кому веры не может быть априори. Тесный контакт танца – нарушение личных границ. Сплетение музыки и душ, ведь в этом выступлении она не просто должна возвести его на очередную вершину - пффф, Наг легко справится и один, в своем мастерстве и нежной человеческой оболочке, превосходя слишком многих. 
По сути - это лишь повод. Уолтер хотел показать ей, что и он бывает не таким уж гадким, умеет просто жить, делать что-то действительно красивое.  В своем утрированном восприятии, требующем закрываться за тысячами масок, лгать, юлить, менять обличия, то и дело вместе с людьми окунаясь в их гнусную сторону натуры, Лицемерие не допускал, что кто-то может и без того относиться к нему без жалости или отвращения. Уж точно не такая как Любовь. Созидательница? Восторженная наивная дурочка, не так уж сильно отличающаяся от него в поступках, разве что, раскаиваясь о последствиях, когда давала себе труд вообще их заметить, и, черт побери, всё равно оставаясь чистенькой.
ОТВРАТИТЕЛЬНО.

Сам себе он говорил, что такая затея нужна, чтоб ввести Любовь в заблуждение на долгосрочную перспективу, проронив в её сердца плевел сомнения, и лгал сам себе. Дело было не в ней, а в нём самом, и том странном, непривычном чувстве, которое испытывал рядом с ней, и которому не знал имени.

Лицемерию нравилось срывать овации на подиуме. Нравилось восхищать. Нравилось, что его любят, хоть эта любовь ему бесполезна. Такое сладкое чувство обладания, и тем оно слаще, чем больше людей жаждут попавшее в твои руки, и, как не иронично, не нужное тебе сокровище. Здесь в Уолтере говорила частица Жадности, но он как никто знал, насколько это все фальшиво.

- Надеюсь, ты готова. Люди там ждут красивого зрелища. - Шепча, Фрей берет Воплощение Любви за руку, смотрит ребячливо, всего на одну секунду позволив себе быть просто подростком, каковым выглядит, замирающим, перед выходом на ледяной паркет, под софиты и сотни взглядов.

Наг привык воспринимать Любовь со снисходительностью. Что взять с Воплощения, у которого мозги не работают априори, заменённые тягой к размножению, воспитанием маленьких личинок и бурным самоудовлетворением. И самоотдачей какому-то хобби на сладкое, чтоб жилось не слишком тоскливо.
В Любви много лицемерия, много лжи, на что бы она там не была направлена – потому Уолтеру просто находится в её компании и не испытывать внутреннего напряжения.

***

Одеваясь в танцевальный костюм, Лу безмятежна и легка, одаривает улыбками других девушек в раздевалке, помогая и им забыть о тревоге. Она вбирает в себя крохи тех эмоций, что просто парят в воздухе – любви к своему ремеслу. Искренней любви, почти страсти. Усиливает её в душах, раскачивается на этих волнах. Видит как от предвкушения и нетерпения дрожат фигуристки и как ждёт их публика, объединеённая любовью к красоте и изяществу фигурного катания.
Лу пришлось научиться.

Когда младший брат, язвя, мимоходом говоря гадости, ехидничая и артачась, выполнил её просьбу, и, всё-таки, помог одной паре, тронувшей сердце Воплощённой, распутаться от сетей лжи, в которых они оба увязли и не могли выбраться, слишком боясь ранить друг друга – он попросил плату.
А Любовь, с каким бы недоверием и настороженностью она не относилась к Уолтеру, не смогла и не захотела ему отказывать. 
Она была весела и беззаботна рядом с ним, не давая сочувствию и тоске, зарождающимся где-то внутри неё отразиться в общем фоне. Но не могла не почувствовать толику своей искры. Лицемерие очень много болтал, собою кричал об испорченности мира и себя самого, но отчаянно хотел, чтоб его приняли. Потерянная душа в огромном мире, с самого начала ненавидящая себя, не умеющая попросить помощи и не знающая как помочь себе. Сердце Любви-Матери разрывалось, и болело от ощущения направленного вовнутрь саморазрушающего чувства. И от того, что она не могла ему помочь. Но чувствовала в нём и себя тоже, как бы мальчишка – всё-таки мальчишка – ни отрицал этого, и, возможно, даже не осознавал. Большой покалеченный котёнок, своей внешностью отталкивавший людей, так и оставшийся в приюте, сбежав перед усыплением. Он слишком много значения придаёт виду своей истинной формы, так и не поняв – она зависит от него самого. Пытается убежать сам от себя, укрывшись за личинами. 
Оправдать подлость, жестокость, желание посильнее уколоть всех и каждого не получалось. Но понять его и искренне переживать Любовь могла.

Он думал, что ей будет неловко – так она поняла, но на деле, Лу ничего не стоило выполнить его просьбу. Она даже позволила себя научить, обнаружив в брате неожиданный азарт, в котором нет никакого злого умысла. Хотела соответствовать его умению, показать Лицемерию, что и ради него кто-то может постараться, что и его могут любить несмотря ни на что, совсем как он любит выходить к людям, собирая их восхищение. Нуждается в них – и в этом он не сможет обмануть Лу, как бы ни хотел, и как глубоко бы не прятал от себя и мира то, что любит. Любовь вообще многое поняла, пока они репетировали вдвоём, увидев в нём искреннюю тягу к красоте, и уверенность – что сам он никогда не сможет быть по-настоящему причастным к ней.
- Не сомневайся во мне, брат. – Улыбаясь ему, девушка берёт протянутую руку, уверенно сжимает ладонь и без тени сомнения идёт рядом с ним на лёд.

***

Острия коньков плавно скользят по ледяной глади, рисуя первые узоры, пока парень и девушка разъезжаются  по разные стороны ледяной сцены, замирая в позициях.
Спокойная музыка, преобладающими звуками скрипки и пианино, наполняет арену, приветствуя Воплощения, синхронно развернувшихся друг другу, сближающихся в дорожке шагов. Их пальцы соприкасаются, к моменту как начинает звучать текст, и с поддержкой Уолтера Лу выходит в арабеск. Она чувствует, как создаваемый их движением ветер холодит кожу и треплет ткань легкого платья. Руки брата, ведущего её за музыкой. Чувствует его улыбку и подступающую, ещё не оформившуюся боль.

Лицемерие скользит рядом, уверенно двигаясь, точно зная – какой бы не была его суть – здесь и сейчас он прекрасен. Они оба прекрасны. И из каждого правила действительно бывают исключения, пусть и всего на несколько несчастных минут.
Он улыбается партнёрше, отпуская её ладони. Оставляет скользить ласточкой дальше, переходя к спиральным шагам, а сам закручивается, кончиками пальцев ловя первые эмоции восторга, замерших зрителей. Внутренне замирает и сам, ощущая закручивающуюся где-то в груди спираль эмоций. Пронзающую искренность момента, ведь он честен как никогда, и точно знает – Любовь тоже не просто играет, а живёт музыкой и  танцем вместе с ним.

Прыжок. Сперва риттбергер, затем двойной флип. Любовь напротив синхронно повторяет его движения, приближаясь, и он выхватывает её по самому приземлению, чтоб уже вместе закрутиться в сумасшедшем вихре, поднимая на руки, выезжая в спираль.

Совсем короткая композиция. Две минуты счастья и честности, заставляющего набирать бешеную скорость, перемежёвывая несложные шаги с вращениями, лишь бы только не захлебнуться им. Требующая выхода энергия. Отдавать, а не брать.
Обрётшая крылья Любовь, почти дрожащая, готовая в любой момент рассыпаться тысячей частиц и стать воздушным потоком. И до крови закусивший губу, как никогда чувствующий себя живым и настоящим, Лицемерие, которого начинает трясти от собственных эмоций, коим не место в его сути.
Для неё это нечто новое и прекрасное - Любовь не знала, что катание может нести в себе столько, да никогда особо и не интересовалась,  - а для Лицемерия сокровенная тайна, которой он решил поделиться с той, кого никогда не воспринимал всерьёз. Он не часто позволял себе созидать эмоции. Никогда не брал долгих композиций, ведь выдерживать их было так же больно, как и необходимо. Словно бы дышать через раскалённые лёгкие, лишь бы выжить.

Выше, выше – только вверх!
Выше, выше – только вверх!

Последняя поддержка. Любовь взлетает в свете софитов, посылая волны своего чувства в зал. Потом они замирают, и она обнимает брата, у которого выступили слёзы из глаз. Шепчет ему на ухо слова принятия и благодарности, и Лицемерие не отталкивает её целое мгновение.

Они оба поняли гораздо больше, чем хотели сказать, пускай пути их и разойдутся сразу за пределами Ледовой, возвращая к своим ролям. Нечто большее, чем можно было сказать словами, и нечто слишком важное, чтоб можно было обсуждать впоследствии.