[icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]Прохлада перед рассветом, звук прибоя, как биение сердца мира, соленые брызги, доносящиеся от границы земли и воды, словно слезы. Кажущееся седым в неверном еще свете, а от того еще более мудрым, море. Справедливость не любила бывать в Верхнем Пределе, и это было одно из тех немногих его мест, где ее еще можно было в нем застать, и едва ли не единственным, где при этом могло быть комфортно кроме нее самой. Здесь, в их общем доме для нее все было "слишком". Слишком ярким, слишком эмоциональным, слишком душным, и это не имело ничего общего с погодой. Просто слишком яркий во всех смыслах, слишком насыщенный мир, звуками, запахами, энергией... Даже на земле среди людей было комфортнее. Этим безмерным потоком можно было восхищаться, но, казалось, и захлебнуться в нем было слишком легко. Для Ледяной этого было просто слишком много, чувствовать каждого, общие мысли, общие чувства, фантазии и творения. Их общее творение - тоже. Она даже усмехнулась: в той башне с момента ее сотворения Джей не была ни разу, лишь изредка приходя посмотреть, а стоит ли еще это сооружение из таких спорно совместимых энергий, как Любви, Ярости и Справедливости. Башня стояла, как назло стояла, ведь она сама, лично позаботилась о том, чтобы она была прочной, чтобы эти стены как можно дольше  светлым росчерком рассекали пейзаж, усыпанные алым как каплями крови, вот только чьей?
Ярость пришла в себя у нее на руках и Джей аккуратно помогла ей встать на ноги, глядя в эти глаза, так искренне выдающие всю гамму чувств. Уже одного этого ей было бы достаточно сейчас, хватило бы, чтобы оправдать себя, нарушившую по собственной воле свой же запрет, сломать сдавливающий горло обруч сомнения, а в праве ли. Да, в праве. Потому что перевесить такую боль и отчаяние, что она увидела в сестре, хотя бы ненадолго могло только что-то совершенно внезапное. И пусть Ледяная не умела делать внезапные вещи для себя самой, со стороны без слов и объяснений порой казалось, что в ее действиях нет никакой логики и последовательности. Что ж, она не стремилась никого разубеждать.
Секунды, и вот, на ее шее сомкнулись крепким кольцом тонкие руки, заставляя подхватить, обнимая, чтобы не дать упасть, наклониться, и невольно улыбнуться этому порыву, внезапному в своей простоте. И в то же время, кто бы еще рискнул вот так повиснуть у нее на шее?! "Самоубийц" не находилось. Странное это чувство - держать вот так в руках, чувствовать жизнь другого, словно оберегая от ветра. Так близко не подходил никто. И никто так доверчиво не смотрел в ее ледяные глаза. Ошарашивающее своей открытостью мгновение.
- Ты не доставляешь мне хлопот на самом деле, - Джей усмехнулась, пусть эти слова и прозвучали странно. И любой из братьев и сестер усомнился бы в том, что она не умеет врать. О, сколько раз эта рыжая девчонка во всех своих инкарнациях сводила с ума этот их мир, сколько раз Справедливости лично приходилось вмешиваться и наводить порядок ледяными руками спокойствия? Она уже давно сбилась со счета, сколько. Но это было не хлопотами, это было их жизнью, ее естественной и неотъемлемой частью. Так очевидно и так просто.
"Дыши этим миром, сестра, почувствуй его, эти краски, этот ветер, эту силу. Стань его частью, ведь ты никогда не перестанешь на самом деле ею быть и рано или поздно вернешься сюда. Этот мир дает нам силу, поддержку, напоминает нам всем, что мы вместе, мы единое целое. И сейчас, когда там, внизу царит хаос, нам так важно помнить, что мы - одна семья, какой бы противоречивой она ни была". И это все даже не нужно было объяснять, не нужно было озвучивать для Ярости эти прописные истины, Джей видела это понимание в ее глазах, и этого было сейчас достаточно. Достаточно ей, но...
- На самом деле ты можешь вернуть его мне прямо сейчас, - Ледяная усмехнулась на эти слова о долге перед ней воплощения злости. Смешно. Им двоим, именно им, говорить о долгах, мерить уходящую в глубину забвения, теряющуюся в провалах памяти оборванной нитью связь пламени и льда. Но ведь в этой упрямой огненной голове не бывает иначе.
- Вернешь, если пообещаешь мне, что никому не расскажешь о том какой ты видела меня сегодня, - вздохнуть и усмехнуться самой себе, поглаживая огненно-рыжие пряди все еще почти что теплыми руками, улыбаться, собирая по уголкам своей души все то, что может подарить тепло, преломив свет через линзу из льда, и усилить эту крохотную его искру, - Нашей семье не стоит об этом знать.
Никому не стоит знать, что чувствует на самом деле та, что хранит равновесие и что она может чувствовать вообще. Не стоит вносить этим сумятицу в мысли, сердца и души, давать повод думать, что на этих чувствах можно пытаться сыграть свою пьесу, заставив ее плясать по чужим нотам. Этого все равно не будет, так зачем даже начинать?
- Постарайся забыть, а если не сможешь, то хотя бы оставь это воспоминанием только для тебя одной, - закончила она свою странную, быть может, просьбу и повернула голову в сторону воды, где на горизонте, медленно, растекаясь по горизонту золотистой, трепещущей и живой каплей света вставало солнце.
- А сейчас просто посмотри. Так возрождается жизнь, - еще неяркие лучи янтарем отразились в ее ледяных глазах, заставляя прикрыть их на мгновение, перевести дыхание и вдруг легко перехватив Ярость за руку, развернуть ее лицом к морю и обнять со спины, - Смотри и запоминай это, сестра. Так начинается новый круг, как твой огонь однажды разрезал тьму. И что бы ни происходило там, внизу, рано или поздно, круг замкнется, и мы все станем свидетелями рождения его новой силы. Мы забываем, как это, родная. Забываем, проваливаясь в неверие и отчаяние, ненавидя друг друга и самих себя. Забываем, когда становится слишком больно, так, что не хочется больше жить. Я... Тоже порой забываю. Но иногда, как сейчас, нужно вспомнить. Что нам дано больше, чем людям, мы можем пройти через смерть и вернуться назад.
Восход солнца. Как часто даже они, воплощения, вспоминали о нем вот так? Как часто позволяли себе задуматься о его значении, проследить, прочувствовать его рождение от слабого еще, робкого луча, постепенно наполняющегося силой, до яркого, вызревшего золотого яблока, в их личном рае или личном аду. Яблоко познания? Кажется такое придумали там, внизу люди? Жидкий небесный золотой огонь, такой обманчиво нежный и теплый в начале своего пути.

Отредактировано Justice (2018-10-25 21:18:00)

Ярость говорила, все больше и больше, выплескивая беззастенчиво Ледяной все то, что копилось в душе, всю злость, все раздражение, почти что ненависть к смертным там, внизу, все непонимание, разочарование и даже жестокость. Цвета энергий перемешивались перед взглядом Джей, переливались в этом пламени, пока равнодушный ко всему морской бриз трепал почти что ласково волосы их обеих. Так близко и в то же время - так далеко, словно в разных мирах, словно в разных вселенных. Они всегда говорили на разных языках: холодный лед и яростное пламя, и все же каким-то чудом порой находили общий. Так... Не часто, так пугающе редко, словно между ними всегда была есть и будет невидимая стена, которую не преодолеть никакими путями. Так много различий, и в то же время - так много сходства на самом-то деле: желание защищать, смешанное со злостью, желание воздать всем и каждому по заслугам, и появление на свет Мести, холодного, расчетливого, но оттого не менее яростного пламени - тому подтверждение. И все же...
Люди - краеугольный камень всего, плесень, зараза, поразившая мир, дети эволюции, перешагнувшие через естественный отбор, вставшие над ним, но так и оставшиеся по природе своей стаей перепуганных животных, выживших во враждебном и диком лесу, позабывшие его законы, посмевшие придумать собственные. Единицы, стремящиеся к свету, тысячи - жаждущие лишь одного - выжить и дальше, любой ценой, страшащиеся за свою жизнь, боящиеся смерти, в невежестве своем творящие себе все новых и новых богов, резных каменных истуканов и деревянных идолов, жертвующие, просящие, молящие и проклинающие, упорно отрицающие истину в ее простоте: каждый сам себе бог, творец и судья, каждый сам себе пастырь и сам себе палач. Отвращение?
Они поднялись на ступень выше, но лестница впереди так высока, а ступеньки так узки, что снова и снова валятся вниз, влекомые инстинктами, древними, как сама жизнь, сбитые с толку обретенными чувствами, мечущиеся в паутине неразрешимых противоречий, задыхающихся в собственных городах, в собственных телах, медленно умирающие, мгновение за мгновением, старающиеся урвать свой кусок здесь и сейчас - любой ценой, лишь бы выжить, топчущие друг друга, взбирающиеся на чужие плечи, идущие по головам. Жалость и презрение?
И в то же время - творящие, пусть и вытворяющие порой, но все же - созидающие, создающие, приносящие новое, раскрывающие тайны мира, одну за другой. Мучительно медленно, спотыкаясь, бредущие на ощупь, плутающие в невежестве, тонущие в заблуждениях, но выходящие на свет, выбирающиеся, выплываающие из болота единицы. Восхищение и гордость.
Их топчут и жгут, избивает камнями безликая толпа. Их тянут назад, их сбивают с ног, ненавидят и боятся. И голос разума не слышен так часто в безумии ревущей толпы, как безнадежно мешается с помоями отравленный безжалостной ненавидящей рукой родник. Разочарование и злость.
И все это - люди, с их такой короткой жизнью, что порой кажется, что они просто не успевают ничему научиться, и каждое поколение начинает все сначала, с их слабостью перед неизведанным миром, наполненным силами, неподвластными не только им самим, но даже их разуму, не замечающие и не понимающие очевидного порой, а порой и просто не желающие замечать. Их разум так часто затмевают чувства, смешиваются в безобразный, безумный коктейль, в котором хорошее не отличить от дурного, а светлое от темного, и взметаются к небу знамена, сотканные из жадности и любви, из страсти и отчаяния, из лицемерия и веры, из справедливости и злости, выворачиваются наизнанку сущности, искажаются идеалы, преломленные через призму человеческих душ, затираются слова и названия, теряя смысл, становясь похожими на старые линялые тряпки, и в жерновах истории в кровавую муку перемалываются страны, города и отдельные судьбы, чтобы однажды стать всего лишь текстом на хрупких страницах написанных при лучине книг.
Ветер снова касается лица. Он пахнет солью, словно слезами, которых осталось так много там, внизу. У слез и у крови такой похожий порой аромат, и пусть она никогда не плачет сама, Джей хорошо знает этот запах. Им пахнет горе, и редко - счастье, им пахнет порой сама жизнь, и они сами - не исключение. Как правило, почти что ни в чем. Их оплошности, их эгоизм и их идеалы, их ярость и предательства, их прихоти и слезы сотрясают мир так, как смертным и не снилось, противоречия их сил способны свести с ума, они совершают ошибки, одну за одной, они сами живут, они сами радуются и плачут, ненавидят и любят, отчаиваются и верят. Они - воплощения. Но так ли уж сильно на самом деле отличаются от людей? И так ли сильно люди сами отличаются от тех, кого порой возносят до богов?
- Человечество само выбирает свой путь, - голос Ледяной звучит тихо, - Навлекает на себя беды и смуты, впускает в свои дома мор. Чума, как старуха с косой пирует в их городах, она их кара, их испытание и бич, который погонит их дальше и выше, как пастух выгоняет отару на вершину холма, спасая от паводка.
Рядом с ней полыхало еще не извергнувшееся пламя вулкана, раскаленное, горчащее удушливым серным привкусом на губах, пропитанное отвращением Ярости, ее презрением. Остро, ярко и почти обжигающе близко. Злые, подобные плевкам слова, разъяренный рыжий демон в кажущемся хрупком обличии, демон, способный выжечь весь мир дотла. Демон, взирающий на нее своими горящими как угли глазами, как на воплощение бога. Не по себе и даже немного - смешно и до горького привкуса иронично, а еще почему-то странно... грустно?
- Чума разит их без разбору, выкашивает семьями, городами, странами, не разбирая ни хорошего, ни дурного. Они умирают, сестра, не как мы. Они умирают навсегда, и подлецы, и редкие праведники, и мерзавцы, и еще ничего не успевшие сотворить дети. Умирают, но хотят жить, боятся, но надеются. Именно за эту надежду и боролась наша сестра. Это ее суть, ее функция, ее предназначение - светлое, хрупкое, нежное, иллюзорное, порой обманчивое чувство.
Надежда. Ее трудно понять, в нее зачастую так опасно верить. Такая слабая порой, но способная так на многое. Джей с трудом понимала ее, но не могла не признавать ее дар, не могла в него как-то очень по-своему, но все таки не верить.
- И пусть люди кажутся не заслуживающими такого отношения, пусть они слабы, но она следовала своему пути, и, мне кажется, стоит хотя бы попытаться понять стремления, за которые она отдала жизнь. У каждого из нас своя функция. У нее своя, у тебя своя, у меня - своя.
Функции и природа. Сущность, которая рвется порой наружу, ведет, тащит за собой сознание, заглушая его голос непоколебимостью первозданных, лишенных разума сил. Они научились так многому, но так много еще предстояло постичь. Такие разные и такие далекие друг от друга порой, они могли быть и удивительно близки. Они - воплощения, но они же давно уже больше, чем просто эмоции, больше, чем просто чувства.
- И я остановила тебя потому, что в тот момент это стало бы почти что предательством. Даже если никто бы этого потом не заметил.
И все-таки говорить о таких вещах бессмысленно, есть вещи, которые нужно просто однажды ощутить, просто почувствовать и понять самому, и никакие слова не позволят передать всю ценность, всю важность и смысл, пока они не достигнут сами глубин души. И как бы дорог ей ни был этот мир и редкие самородки в куче человеческого шлака, как бы не хотелось ей верить в то, что однажды человечество научится хоть чему-то на своих ошибках, Джей не особенно надеялась, что ее упрямая сестра сможет и захочет ее услышать. Да и нужно ли это было на самом-то деле?
- А еще потому, что это ничего бы уже не исправило и не изменило, а я просто не хотела оставлять тебя там одну.
[icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]

Объятия кажутся внезапными, как и ощущение от них, странное, непонятное чувство, которым они пропитаны, казалось, насквозь. Его не получается понять, но оно есть, ощущается в прикосновении, в дыхании сестры, касающемся кожи. Оно смущает, заставляя чувствовать растерянность и - непонимание. Нет, в нем нет угрозы, нет отвращения, как ей часто на самом деле страшно бывает почувствовать, как порой кажется, быть может, было бы правильно. Оно сходно с принятием и - с желанием одновременно, яркое, сильное, и почему-то совершенно при этом кажущееся чуждым и непонятным. Чувство, которое, кажется, заставляет хрупкое тело Ярости в ее руках, смыкающихся в ответном объятии на худенькой спине, оберегающих, стремящихся защитить, вздрагивать, словно от холода, и Джей ловит себя на мысли о том, что, быть может, стоило бы отстраниться, отступить даже, сомневаясь, а не ее ли прикосновения тому причиной. Но, почему-то кажется в этот миг даже, что ее саму просто так не отпустят, и это - странно и очень тепло одновременно.
Можно казаться самой себе очень спокойной, можно верить в то, что ничто уже не трогает и не смущает на самом деле, и знать наверняка, что это не так. Можно смотреть на то, как живет и развивается человечество, как уничтожают сами себя цивилизации, рушатся под своей тяжестью, можно смотреть, как, подобно фениксам из пепла, заново отстраиваются города, уничтоженные стихией. Можно чувствовать - многое, и все еще столько же многого не понимать. Спокойствие? Хладнокровие? Проходящее мимо время, жизни, столетия? Да, и в то же время нет. Как нет на самом деле и никакого равновесия, как сложно найти какой-то ответ между здесь и сейчас и будущим, как невозможно порой кажется увязать между собой все то, что кажется таким правильным и осмысленным в перспективе истории и маленькие, но настоящие, поставленные на карту реальные жизни. Запутаться во всем этом все еще кажется так легко, а найти правильный ответ - все еще невозможно. Почти невозможно.
Ветер, пронизанный солью и морскими брызгами, солнечными лучами, касается их обеих, путается в растрепанных рыжих волосах Ярости, и, пропуская огненные, кажется, даже горячие, пряди сквозь пальцы, Джей успокаивается и сама, словно невольно отпускает напряжение, давая возможность вздохнуть свободно, не чувствуя запаха гари, болезни, отчаяния и безнадежности, разлитых в воздухе там, внизу. Не скользить тенью среди теней, не прятаться за маской, оставшейся лежать на камнях, не вымерзать изнутри от собственного бессилия и слишком глубокого на самом деле понимания. И уже только за это одно можно быть благодарной самой перед той, кто, казалось, по какой-то прихоти логики, сама забрала ее оттуда.
Обнимать - непривычно, непривычно быть выше, и, кажется, даже сильнее, чувствовать себя настолько нужной, видеть направленный на себя полный какой-то странной веры взгляд. Непривычно, странно, и в чем-то даже неловко, но желание - уберечь, защитить, спрятать хотя бы ненадолго яркое рыжее, способное быть таким разрушительным и опасным, но нежное сейчас пламя от всей той грязи, что кишит внизу. Болезнь ведь не враг, с ней нельзя бороться, выстраивая баррикады и срываясь в атаку. Чума - не противник, этой старухе с косой нет дела до борьбы, она лишь пожинает человечество, поле прогнивших колосьев, безжалостно, но в то же время - очищая.
Как объяснить это все Рыжей бестии, не привыкшей сдаваться? Да и стоит ли? Как объяснить это той, кого сейчас больше всего не хотелось Ледяной отпускать от себя, а хотелось укрыть и не позволить мараться во всем этом? Как хотелось самой просто сбежать, пусть ненадолго из этого кошмара в теплое ощущение присутствия рядом. Воплощение Гнева, воплощение Ярости... Никто другой, казалось, не мог так легко и непринужденно пробиться через ее холод и лед, согреть так просто, и так просто дать почувствовать себя живой. Как редко позволяла она себе приближаться к нему или к ней, как часто, казалось, что нужна была глобальная катастрофа, чтобы снова оказаться вот так - рядом, чтобы позволить себе скользить ладонью невольно по кажущейся непривычно тонкой фигурке, чтобы чувствовать тепло прильнувшего к ней тела, и почти что слышать звук часто-часто бьющегося сердца настолько близко. Не понимать, но быть благодарной за это горячее и искреннее чувство, за такое драгоценное чувство не-одиночества, а порой, и не так уж редко на самом-то деле, и за саму жизнь.
Внезапная просьба - теплая, робкая, почти что неловкая и смущенная повисает в воздухе, так, что на несколько секунд Джей кажется, что, быть может, она ослышалась, принимая смутно, неосознанно еще желаемое за действительное. Что, быть может, все это - игра ветра и солнечных бликов на глазах, а не ее сестра, отводящая взгляд. От нее невольно сжимается и пропускает удар сердце, а мысли сбиваются с привычного, почти что размеренного ритма, разлетаясь стаей птиц, которых не переловить за ускользающие хвосты. Хватило ли бы самой Джей когда-нибудь дерзости предложить подобное? Рискнуть навязать свое общество дольше, чем на несколько минут, словно украденных здесь, на берегу моря? Хватило ли бы смелости попросить? Едва ли, и так хотелось просто согласиться, также смущенно и растерянно, почти без оглядки, с благодарностью как за самый желанный за множество столетий подарок, но...
А вправе ли они сбежать вот так? В праве ли забыть обо всем, что творится? Или стоит признаться честно, что здесь они, воплощения, не способны на самом деле почти что ничем помочь загнивающему в собственной грязи человечеству, которому пора начать учиться на собственных ошибках, и выплывать из собственного болота на сушу? Но мир велик, и как часто на одной его стороне никто не знает о том, что происходит по другую сторону океана. Должны ли они действительно отвечать за каждого глупца и каждого праведника, или, быть может, нужно на самом деле просто оставить уже людей в покое, не вмешиваясь уже, наконец, ни в чью судьбу?
- Я тоже этого хотела бы, - признаться все же честно, улыбнуться в ответ неуверенно, быть честной с самой собой и с сестрой. Быть честной, пытаясь снова найти ответ, - Всегда хотела на самом деле, - еще одна честность и еще одна так странно звучащая здесь и сейчас правда. Но так трудно при этом решиться. Сложно поверить в то, что на самом деле это - можно, желать чего-то не только для кого-то другого, но и для себя самой, переступить через собственные страхи, через неуверенность и неловкость, через непонимание. Переступить и протянуть руку хотя бы той, кого еще можно защитить. Ей не дано исцелять там, внизу. И не дано даже сказать, что не по заслугам получает тот, кто своей рукой впускает заразу в душу, в тело и в дом. Ей не дано спасти всех тех, кто прячется за идолами и молитвами, отказываясь внять голосу разума. Они не вызывают у нее отвращения, но редко вызывают и чувство жалости. Жизнь - бесценна. Но уберечь ее там, внизу, не в ее силах.
- Недолго, - слово дается с трудом, согласием, прозвучавшим строже, чем ей бы самой хотелось, - Мы можем, наверное.
Честно, на выдохе, не скрывая собственного замешательства, боясь оттолкнуть, и оказаться непонятой вовсе. Тянуться навстречу сердцем, стремиться подарить хоть немного радости той, что была так дорога ей, сомневаться в собственном праве и все же признаваться самой себе, что больше всего на свете - хотела бы именно этого. Чего-то совершенно простого и доброго, настоящего, разделенного на двоих, более надежного, чем любые слова, способного согреть потом воспоминанием в любые невзгоды.
[icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]