Ледяная колонна рассыпалась дождем осколков, медленно, от основания по ней бежали трещины, раскалывая идеальную главную поверхность, словно прорисовывая на ней тушью ветвистое корявое дерево. Медленно но верно оно росло, наконец уходя ввысь, к потемневшему ночному небу. Тихий, едва уловимый в ветре треск, словно надломились тонкие ветви и вот уже под ногами ворох из крошева льда. Хозяин Чертога, воплощение Справедливости, уже не пытался не то что сделать с этим хоть что-нибудь, остановить как-то это разрушение, но даже не смотрел в ту сторону. Это была далеко не первая колонна. И сейчас он со всей ясностью видел, что не последняя. Но даже уже не волновало. Такая малость - эти осколки, когда внутри него самого бушует ледяной шторм, своими завываниями перекрывая даже способность думать. Воет уже не день и не два, и, казалось, этой буре нет конца. Но он точно знал: как только она сожрет, перемелет в себе все его силы, когда вокруг не останется ничего, что можно будет сломать или разбить, этот буран уляжется и наступит пронзительная гробовая тишина. А пока же бурю питали мысли.
Все, что случилось, казалось неправильным. Совершенно нелепым и невозможным, словно часть мира обрушилась, оседая, как все эти колонны, а потом всех их накрыло обвалившейся кровлей, раздавливая, лишая воли и самой возможности жить и дышать. С этим не было сил уже ни мириться, ни бороться, и, казалось, единственным выходом было бы самому отправиться вниз, в эту пустоту, да только ни самому не спуститься, и никто ж не поможет, даже если очень просить. Что было там, по ту сторону, за которой нет ничего? Каково оказаться в пустоте? Джей часто думал об этом раньше, а после того, как сам отправил туда брата, почти постоянно. Страх перед Нижним Пределом мешался с непониманием, и желанием все исправить, но что-то внутри, словно черная кошка в темноте, вертко шипело, ускользая, не даваясь в руки. Словно было что-то очень важное, что он забыл. И чернота наваливалась сверху, застилая некогда ясное небо внутри Чертога, впитывалась в него, разливаясь как чернила по листу с нарисованной картиной. Еще какое-то время ее сдерживала ночь, щедро высыпавшая в попытке спасти рассудок своего обитателя драгоценные звезды, но чернота и их очень скоро слизала с жадностью, проглотив и даже не облизнувшись. Черноте всегда мало.
Единственное, чего было в избытке, это время. Иногда Джею казалось, что даже оно замерзло, впало в спячку и не движется, окутывая его со всех сторон наедине с воткнутым прямо в промерзшую землю под ногами, пока еще землю, клинком, от которого в стороны, разбегаясь по всему внутреннему Чертогу шли трещины, подтачивая, подгрызая, высасывая из него энергию. Сила, жизнь, все стекалось в воронку, манящий, притягательный водоворот. Но даже он скоро должен был стихнуть. И главное было не задаваться вопросом о том, что будет после.
Оправданная жестокость, правосудие, восстановленный закон. Стертые знамена никому не нужной войны. Но он не в силах был им противостоять, даже если видел каждую прогрызенную в их полотнах молью дырку, каждый потрепанный и прожженный, истасканный край. А еще было страшно. До черта, до дрожи по спине, вынуждающей встряхиваться, словно замерзшего зверя, страшно, что то, что исправить уже будет ничего нельзя.
Сюда никто не приходил больше. С самого сражения, с тех самых пор, как он ушел из руин Огненного Чертога, не сказав никому и слова, никто не смел сунуться, заговорить и даже подойти. Но он и сам не рвался, избегая своих собратьев, избегая бессмысленных вопросов, жестоких слов о том, что они перегнули палку, и еще более жестоких о том, что все сделано было правильно. Ни оправдания, ни утешения. Только замершее время и подступающая, жадная чернота.

Голос извне пробился сквозь ветер не сразу, как не сразу и дошел до сознания, но все же пробился, заставляя неохотно подняться на ноги, вслушаться и чуть не простонать: Лу! Любовь, сама, лично заявилась требовать ответов. Он предпочел бы кого угодно другого, хоть и понимал со всей безнадежностью, что именно она больше всех в праве требовать ответа. И впервые в жизни он не готов был отвечать.
Ветер окутал его на несколько секунд, слизывая кровь с рассеченных осколками рук верным псом, задержался ненадолго, отрезвляя холодом, и спрятался, поджимая хвост, оставляя наедине с неизбежностью. Нужно было взять себя в руки, дать холоду окутать материальное тело, позволить проникнуть вглубь, вымораживая почти до самой души... Никто не должен знать.

Он предпочел открыть врата, чтобы выйти к ней, нацепив маску спокойствия. Так легко это, когда даже кровь кажется внутри густой и застывшей. Пройти между деревьев, задевая звенящие льдинками ветки, невольно еще щурясь на такой яркий по сравнению с темнотой свет, на серебристые снежные искры.
- Я здесь. Здравствуй, Лу, - остановиться в паре шагов, чтобы не обжечь холодном, и спросить очевидное, не требующее на деле никакого ответа, - Зачем ты пришла?
Только дурак бы не понял, зачем. Только слепой или глухой был бы не в курсе их отношений с воплощением Гнева. А Джей не был ни тем, ни другим, ни третьим. И Любовь пришла к нему, как к судье и палачу требовать ответа. Что же, она была в праве. И, видимо, ему все же придется отвечать. По крайней мере, хотелось верить, что именно отвечать, а не рассказывать. Ведь отвечать - это всегда гораздо проще.

Звон ее голоса еще какое-то время эхом отдавался в ушах. Неприятный, высокий звук, но Джей даже не поморщился: слишком много сил уходило уже просто на то, чтобы оставаться спокойным, и, казалось, даже такая малость расколет маску так, что потом не собрать ее никогда. Впервые, быть может, он с какой-то мысленной усмешкой подумал о том, что даже ему может не хватать холода и льда. Не хватать собственного равновесия, чтобы не соскребать его по углам, не сметать в кучу, словно пытаясь построить замок из хрупкой пыли. Может быть просто прошло слишком мало времени, и слишком свежи воспоминания, сейчас как нарочно стаей хищных птиц потревоженные появлением в его Чертоге Любви? О, это странное чувство, которое он никогда не мог понять, та, с которой они пересекались так редко, так мало имели общего. Но нет, не в ней было дело и не во времени. И что-то глубоко внутри подсказывало, что пройдут еще годы, а легче все равно не станет. Ошибся ли он?
Не то вопросы, не то обвинения повисли в воздухе, в сущности, на его взгляд даже не требуя ответа.
Был ли другой выход на самом деле, может быть, он просто его не нашел? Сколько раз он сам прокручивал все случившееся в голове, пытаясь то так, то эдак сложить картинку, словно надеялся, что из слова "нет", можно хоть как-то составить "да", и, на самом деле понимая, что если это "да" прозвучит, то и самому будет только одна дорога. Вниз. Но нет, порой мироздание предлагает варианты только плохие и очень плохие, и выбирать, в сущности, не из чего, и все, что остается сделать, это попытаться сделать это самое "плохо" хотя бы плохим не для всех, если не получается оставить его плохим только для себя. Дурацкая игра в кости с жизнью, когда у нее всегда 12, а у тебя только один кубик, да и на нем половина точек стерлась от времени.
- У меня не было иного выхода, - очевидный ответ, и в то же время признание уже в том, он хотел бы его найти. Здесь не было места ответу "зачем", не было и места ответу "за что". Все эти стертые вопросы не имели уже значения по свершившемуся факту, и для него самого оставались вопросы лишь "как" и "когда". Джей смотрел на стоящую перед ним Лу, глядя ей в глаза, но в то же время сквозь них, словно сквозь черноту зрачков в пустоту, которая, казалось, теперь будет вечно маячить впереди, расцвеченная лишь изредка воспоминаниями о пламени и льдах.
Оправдываться? Неужели она серьезно думала, что он станет разъяснять ей причины, сможет рассказать о том, как появляется в момент вершения суда в его голове чистое знание о том, как должно поступить? Или, быть может о том, как именно происходит казнь? О том, что что это не просто взмах меча и стой себе спокойно, глядя на то, как твой брат или сестра уходят, а каждый раз пропуская это через себя, чтобы понять? Что ты хочешь, Лу? Понять кого, задавая все эти вопросы? Себя, меня, Гнев? Нет, то, что понял о нем я, не касается больше никого. То, что он понял обо мне, касается только нас двоих. А с собой ты прекрасно разберешься сама.
- Если бы я мог поступить иначе, я поступил бы иначе, - все же сфокусировав на ней взгляд, Джей медленно выдохнул, делясь с ней чуть большим, чем, быть может, стоило бы, не особо заботясь, впрочем, сможет ли Любовь, со всей ее беспечностью понять это немногое по одной лишь фразе. Понять, что порой даже такому как он свойственно хотеть чего-то большего, чем просто исполнения долга. Например, выбора. Выбора, который не всегда дан, пусть со стороны и кажется иначе, пусть многие из их семьи и привыкли считать, что приговор - это всегда его собственное решение, как повод для страха, для ненависти к нему, порой, в особо извращенных случаях, - для восхищения. Если бы хоть на этот раз это было бы правдой! Тогда хотя бы можно было бы честно считать себя виноватым. Но даже это не дано. Как не дано и многое другое.
- Тебе лучше уйти. Здесь и сейчас уже ничего не исправить.
Больше всего сейчас хотелось снова остаться одному и ни о чем не думать, один на один с собой, с осыпающейся в руки чернотой, с гаснущими звездами, а не стоять вот так лицом к лицу с сестрой, слушая вопросы, на которые невозможно дать ни одного дельного ответа. Холодно. Неужели даже ему самому, ледяному, может быть холодно?

Не пытаться прогнать, выставить Любовь за порог, ощущая явно, как медленно течет время в иллюзорной тишине. Странное, почти нереальное ощущение, стоять словно на границе водораздела, между чернотой за спиной, медленно осыпающейся, оседающей серебристой, даже нежной в чем-то пока что пылью, и яркостью эмоций самой Лу. Здесь даже еще не так холодно, здесь светло, пусто, и очень тихо. Голоса отражаются звоном от обманчивой прозрачности льда, еле слышным эхом тонут вдали, не в силах заполнить собою пустоту, как не способны и заполнить пустоту внутри. Им не о чем говорить друг с другом. В каком-то смысле, они друг друга даже не слышат, говоря об одном и том же, но словно на разных языках, в разных параллелях. Она спрашивает, он отвечает, но ни вопросы, не дают в итоге ничего, и все это - бессмысленно.
И оглядываться назад, на случившееся, снова и снова - тоже на самом деле бесполезно, даром, что мысли не слушаются, ничего не изменишь. Но если быть честным, хотел бы. Очень многое хотел бы исправить, если бы только неумолимое время было им подвластно, если бы обстоятельства возможно было сложить в иную головоломку.

Перерождение. Он не хотел возвращаться, не в силах заставить себя смотреть на этот обезображенный мир, в котором не оставалось, казалось, уже ничего святого, ничего, за что стоило бы бороться. Небытие казалось благословенным, убаюкивающим и манящим, уговаривающим остаться. О, как оно хотело заполучить его навсегда. Упрямая птичка попалась в клетку, ей спалили крылья, выжгли душу вместе с телом, заполнили разум отчаянием жестокости людей к себе подобным. Это было даже не больно, это было беспросветным "все равно". И тьма потирала ладони, выталкивая в мир пустую оболочку без проблеска личности. Послушную марионетку равновесия с карающим мечом...

Хотел бы иначе? Да, безусловно. Глупо это отрицать, когда единственное, во что успел вмешаться, на что хватило силы воли в противостоянии с палачом - отклонить безнадежно непоправимое, попытаться изменить еще хоть что-то, что возможно, цепляясь за призрачно-иллюзорные шансы. Выбирая из всех предложенных зол то, у которого есть хоть какое-то будущее. Иного в тот миг было не дано, как не было дано даже времени.
А смог бы?.. Смог бы поступить иначе, сумей он сохранить себя там, на Земле? Смог бы пойти против того, что мироздание посчитало правильным, вкладывая меч правосудия в его руки? Рискнул бы смахнуть с чаш весов выверенный баланс и пересчитать его заново по своей воле? Да, рискнул бы, хватило бы только сил искать иное будущее. Но их не было. Не было! Вымерли идеалы, рассыпались прахом и копотью, люди сошли с ума, кидая горящие спички себе под ноги, стоя по щиколотку в керосине. Палач был в своем праве, идеалисты - в меньшинстве.

- Вернул бы, если бы мог, - повторить как эхом, глядя на расстроенную Лу, на то, как она смахивает наворачивающиеся слезы, таким простым, почти человеческим жестом. Слезы. У него самого не было даже их, никогда. На секунду промелькнула мысль о том, каково это вообще - иметь возможность плакать о ком-то? Становится ли от этого легче, или капли влаги, это лишь странное отражение того, как это делают люди, когда им больно или тяжело. Равнодушие? Жалость, к той, кто стоял перед ней? Нет, ни то, ни другое. Но и не сочувствие, ведь чувствовать также, как ей, ему не дано. Понимание? Да, возможно, но даже это понимание вещей у них всегда было и останется разным... Признание собственной беспомощности что либо изменить дается с горечью, которая еще не успела стихнуть, а холодный, пронзительно, вымораживающе холодный голос в голове шепчет тихо: "Все правильно, все так, как должно было быть, смирись с этим". С ним уже нет сил спорить, но, к счастью, нет и сил соглашаться. Слишком дорого дается уже просто собственное существование отдельно от него, слишком больно, словно собирать себя из осколков прошлой личности, которой уже нет, но которой и быть на самом деле не должно.
Очередной вопрос заставляет вынырнуть из бесплодного диалога с внутренним палачом, и Джей несколько мгновений смотрит замершим взглядом в подернутые еще влагой глаза Любви. Что он мог ей ответить на это? Разве он предсказатель, чтобы гадать о будущем, или Надежда, чтобы давать надежду, или Вера, чтобы делиться уверенностью? Что может сказать Справедливость о том, во что верит и на что надеется сам? Разве что-то, что видел в то самое мгновение, когда был свершен приговор, развернувшуюся, но теряющуюся в тумане ленту времени.
- Перерождение произойдет. Но я не смогу ответить тебе на вопрос, когда.
Все, что он мог сказать ей, и даже чуть больше, чем, быть может, хотел. Остаться бы одному, прислониться спиной к холодному, еще целому льду, сползти по нему вниз, закрыть глаза, откинуться затылком, чувствуя, как под медленно становящимся обжигающим холодом застывают мысли. Перестать слышать, перестать слушать...
- Что? - впервые за встречу переспросить растерянно. Какое ей дело до этого? Какое вообще всем им дело до того, есть ли у палача вообще душа, и что там в ее потемках? "Ты всегда был, и всегда будешь один. Они - другие и никогда не примут тебя".
- Я чувствую холод, - ответ честный и совершенно бессмысленный. Ведь кто поверит, что хозяину Ледяного Чертога может быть самому по-настоящему холодно, когда вымерзает все изнутри, кроме единственной янтарной капли, в которой, собственно, и теплится жизнь. Когда твоя же стихия из желанной и ласковой становится жестокой и беспощадной к тебе самому. Зачем ей знать о том, на что похожи его чувства, его жизнь? Кому от этого станет легче?
- Тебе действительно лучше уйти сейчас. Я ничего не могу для тебя сделать.

На короткие секунды Ледяной успевает прикрыть глаза, надеясь, что девушка уйдет. Им не о чем говорить, их слова ничего не значат для другого. Ей не понять, что такое настоящий холод, не познать никогда, что такое глубина пустоты, из которой можно лишь тянуться, как со дна омута, куда-то вверх, тянуться, падать снова, начинать все сначала, промерзать до костей, забываться в этом холоде, и все равно - продолжать бороться в никому не нужном упрямстве.
Любовь - чувство слишком живое, слишком яркое для него самого, находящееся где-то за гранью понимания, за гранью самого восприятия. Его невозможно сформулировать, его невозможно познать, как ни старайся, противоречивое, кажущееся неподвластным логике. Так почему его до сих пор это беспокоит? Почему он вообще ее слушает, почему отвечает? Зачем вообще нужен весь этот разговор, когда они мыслят даже совершенно разными категориями?
Додумать Джей не успевает: такая чуждая, такая живая энергия вырывается из-под контроля, наполняет все пространство Чертога, отражается от прозрачных ледяных стен, мечется, путается в хрупких обламывающихся ветвях, бьет наотмашь, как пощечиной. Теплая, беспорядочная, с запахом слез, с терпким пьянящим привкусом вина и солнца, слепящим глаза, горячая и нежная одновременно… Лед осыпается под ее внезапным натиском, дробится хрупкими осколками под ноги, но не тает.
Истерика? Да, кажется, именно так это называется, когда эмоции срываются в бесконтрольный полет, разрушительный и хаотичный, не имеющий никакой настоящей цели, прорвавшиеся с болью вопреки здравому смыслу. Это тоже - своего рода плач, это крик, бьющий по нервам, беспомощный, безнадежный и здесь, на самом деле, абсолютно бессмысленный.
Трещины змеятся по ближайшей колонне, раскалывают ее, заставляют обрушиться, но в этом вихре эмоций не находится места звуку. Безразлично. Собственный Чертог и его судьба давно перестали его волновать, порой заставляя удивляться, что он вообще еще существует. Безразлично ровно до того момента, как ее сила бьет по нему самому, пытаясь пробраться внутрь, пытаясь не то согреть, не то сломать, пытаясь достучаться до чего-то, чему он не знает названия. Боль отрезвляет, выдергивает из апатии, от нее кружится и темнеет в глазах. Боль, загнанная глубоко внутрь, похороненная под холодом и апатией, дремавшая до этого момента предательским ядом, граничащим с безумием, выдранная, выпущенная на свободу этой нелепой не то помощью, не то атакой. Смешанная с мыслями, перемешанная с эмоциями, которых нет и быть не должно, перемешанная с ненавистью к самому себе, разочарованием и страхом, вгрызающаяся острыми зубами беспощадно в один миг спущенных с цепи воспоминаний, окунающих с головой в не столь отдаленное прошлое… Слишком глубоко.
- Уходи, - это уже не просьба и не предложение, это - почти что угроза. Ледяным, пронзительным холодом в ответ на это неуместное, навязанное, выламывающее душу тепло, стремящееся пробиться туда, куда он не готов ее впустить, туда, где ей нечего делать, где ничего для нее нет, а то, что есть - никого не касается на самом-то деле. Злость? Да, это злость, выплавленная из янтаря яркой вспышкой.
- Мне нечего больше тебе сказать. А то, что я чувствую на самом деле, тебя не касается.
Нет, Лу не та, с кем он готов разговаривать, не та, кого он хоть когда-то стал бы слушать, ему слишком чужда ее стихия, слишком далек образ мыслей. От ее чувства, разлитого в воздухе, нечем дышать, его слишком много, слишком ярко, и слишком - бессмысленно. Чувство Любви - светлое чувство, почти всегда светлое, но здесь и сейчас от него не становится легче, здесь и сейчас ее отголоски причиняют лишь боль, ломают остатки самоконтроля, подводят к границе, за которой ничего не будет, за которой есть только чернота.
Не дожидаясь, пока девушка сделает это сама, Джей открывает врата за ее спиной, резким, не терпящим возражений жестом, от которого падает температура вокруг, резко, словно стремясь заморозить все то, что посмело вторгнуться на его территорию. Выстудить и изгнать порывом ледяного ветра, вытолкать за дверь, развести их снова по разными параллелям разных миров, вернуть все на свои места, и не думать, не чувствовать больше ничего сейчас, чтобы просто не сойти с ума…
- Уходи, Лу, - повторить это последний раз, ловя ветер за призрачный хвост, усилием воли заставляя стихнуть поднявшуюся было метель, возвращая все на свои места. Только коричная нота так и остается повисшей в воздухе, заставляя морщиться. Но это уже не имеет никакого значения.