Вместе с пробуждением из забытья возвращалась и боль, впиваясь изнутри, наваливаясь душной волной снаружи. Слишком много пустоты и мрака, и слишком много света и цвета снаружи, и нет никаких сил и никакой уверенности в том, что получится их уравновесить, ему нечем, нет сил, их нет даже на то, чтобы оставаться в сознании. Серебро мерцает, почти что погасшее, хрупкой упрямой звездочкой личности, разума, души, всего того, чего у него, казалось, никогда не должно было быть, всего того, что он получил, казалось, незаслуженно и почти что случайно. Мерцает, оберегая от окончательного падения в бездну, заставляет дышать, делать вдох за вдохом, заставляет тянуться, собирать рассыпавшиеся снежной крупой осколки сознания, просыпаться. Просыпаться, возвращаться к действительности... Заставляет пульс продолжать биться тонкой и живой нитью под кожей, заставляет, требует открыть глаза, но сделать это страшно. Тем страхом, от которого сердце пропускает удар, уколом ужаса при мысли о том, что вспышка пламени, ее ласковые прикосновения - это всего лишь иллюзия, игра угасающего разума, выдающего желаемое за действительное, страхом очнуться в полной пустоте и темноте, переломанной игрушкой пустоты, сжимающей в руках ничто.
"Я не сдамся", - мысль приходит на удивление ясная, чистая, вспышкой серебра, глотком воздуха, острым, пробивающим темноту, забившую легкие и, кажется, что все его существо, срывается с губ хриплым стоном, заставляет содрогнуться всем телом, когда вдоль спины прошивает болью в ответ. Пустота тоже не собирается сдаваться так просто, она все еще требует свое, пытается выгрызть, выскрести изнутри. У нее украли то, что принадлежит ей по праву, украли дважды, и она этого так не оставит, она отравит этому упрямцу душу, заставит блуждать в потемках, вернуться, приползти к ней на коленях, молить о пощаде, и тогда она сделает его тем, кем ему и положено быть, а вместе с ним уничтожит это проклятое пламя, за которое этот глупец так цепляется, отрицая собственную природу и суть.
Холод отступает неохотно, прячется, заползая поглубже, отгоняемый жарким, яркими, окутывающим Ледяного огнем, холод отступает, но не исчезает до конца, становясь его частью. И все-таки это тепло, тем теплом, в котором отпускает ненадолго, пусть на мгновения, напряжение, в котором находится место чему-то иному, кроме боли и паники. Упрямой вере, что еще есть, за что бороться, странной, почти что нелепой надежде на то, что все еще можно изменить и исправить, кажется, что самой жизни. Бороться за это тепло, за эти легкие, ласковые и теплые, мягкие языки пламени, за рыжее зарево, за этот голос, который пробивается в сознание, почти что зовет, заставляет очнуться.
Джей открывает глаза на выдохе одновременно с тем, как возвращаются, накрывая с головой, воспоминания, цветными стеклышками калейдоскопа из прошлого, настоящего, и, кажется, даже будущего. Яркими и добрыми, горькими и обжигающе острыми, режущими руки. Память... Водоворотом, в котором, кажется, можно захлебнуться, в одно мгновение проживая словно заново всю безумно долгую жизнь. Первые неловкие шаги, недоумение, непонимание, восхищение, первые попытки разобраться с этим суетным, таким непонятным и слишком ярким миром, с самим собой. Танец на раскаленном и вымороженном одновременно плато, озорные искры, пляшущие в воздухе, почти что ненависть к его существованию... Попытки найти себя, баланс мироздания, слезы и слова, от которых хотелось исчезнуть и никогда не возвращаться. Вечное сомнение в том, что на это есть право, переплетенное в плотный жгут с искренним и чистым желанием жить... Жить для. Редкие встречи, серебро, и огонь, чашки с чаем, объятия... Так мало, и в то же время так много. Зрачки сужаются медленно, неохотно, словно из них неторопливо, медленно уходит пустота, оставляя после себя полупрозрачный, голубоватый лед. Взгляд становится осмысленным, а в следующую секунду синие глаза Ледяного распахиваются потрясенно, когда он резко, инстинктивно пытается встать, подняться на ноги, крылья дергаются, непослушные, отяжелевшие, складываются с явным трудом, неловко, с усилием, за спиной. Смятение такое, что, мысли путаются, разлетаются, не поймать и не удержать, когда приходит понимание... Удивлением, почти что шоком, мгновенным, кажущимся беспросветным чувством вины и тем облегчением, от которого словно ломается что-то внутри, заставляет на несколько секунд закрыть лицо ладонями, судорожно перевести дыхание. Секунды, в которых ничто другое, кажется, уже не имеет значения, кроме яркого, острого чувства признательности, за которые, кажется, можно заново научиться дышать, говорить, улыбаться, доверять и верить. Протянуть руку, прикоснуться к этому огню, словно пытаясь убедиться, что нет, не кажется, что он рядом, настолько, насколько это вообще может быть. Потом наверняка еще станет стыдно за себя самого, а чувство вины вернется, разворачиваясь с полным правом, потом все вернется на круги своя, но здесь и сейчас сдержать совершенно искреннюю, почти что счастливую улыбку не получалось.
- Спасибо... - голос хрипит непослушно, и даже это короткое словно царапается в горле острыми когтями. Неважно, не имеет никакого значения.
Пламя гладит, касается крыльев, разглаживает смятые перья, и от этой странной, кажущейся совершенно незаслуженной нежности в горле встает ком. Оно защищает, оберегает, удерживает, не дает сорваться, и, словно бессчетное количество лет назад, к нему хочется тянуться навстречу, всем, что есть, и, одновременно, в какой-то панике хочется также отдернуть руки, чтобы не ранить собою, не натолкнуться на отвращение, особенно сейчас. Скрученное спиралью время словно ловит в эти секунды наконец свой собственный хвост в бритвенно-острые зубы, возвращает к началу, припорошенному горечью и искрами радости, тем, что, наверное, в сущности и составляет жизнь. Так... Правильно... Почему же при этом так больно? Почему кажется, что не удержаться, не зацепиться, а тело слушается так плохо, словно его материальность сохраняется лишь чудом, готовая рассыпаться в любой момент? Понимание приходит не сразу, и в ответ на него хочется рассмеяться на грани истерики, не скрывая восхищения, граничащего с каким-то чуть ли не детским восторгом. Верхний Предел. Верхний! Предел! Нет, это совершенно прекрасно, удивительно и невероятно! И кто еще, кроме Гнева так смог бы?! И плевать в этот момент на все запреты, на все правила и законы. Плевать, как так получилось, он спросит об этом когда-нибудь потом. Сейчас он бы и сам разбил вдребезги что угодно, лишь бы это пламя продолжало гореть, лишь бы продолжать слышать этот голос. Разум не успевает за мыслями, не справляется с эмоциями, которые приходилось сдерживать, быть может, слишком долго.
- Мне все равно, где находиться, пока ты жив, и я могу быть рядом, - отозваться в ответ на кажущиеся совершенно нелепыми сейчас извинения. Зачем, зачем беспокоиться о такой малости? Разве Верхний Предел может быть для него страшнее того, чтобы потерять там внизу то единственное, что имело в этой жизни ценность и важность? Нет, боль не имеет значения, ничто не имеет значения. О чем еще можно вообще еще просить в эту минуту, когда и так с трудом верилось, что это рыжее и упрямое, злое и искрящееся пламя снова горит, озаряя все вокруг своим светом, а не угасает, истончаясь, стремясь исчезнуть в полной темноте. О чем еще можно было попросить после того, как умолял только об одном - вернуться, жить, быть рядом...
- Я... - желание такое острое, что с ним, кажется, невозможно бороться никаким здравым смыслом, никакими угрызениями совести, такое внезапное, что остановить себя не получается никакими силами, и Джей выдыхает невольно, впервые в жизни прося о таком, - Могу обнять тебя?
[icon]http://s3.uploads.ru/IvOco.jpg[/icon]

Верхний Предел ли, земля ли, междумирье, сейчас ничто не имело значения. Никакие запреты, правила и законы не имели сейчас значения по сравнению с той пустотой из которой они чудом, и, казалось, ничем иным, все-таки выбрались, оба. И, пусть ничто нельзя назвать вечным, здесь и сейчас все это было не важно по сравнению с тем, чтобы стоять твердо ногами на земле, чувствуя прикосновение трав и солнечных лучей, по сравнению с тем, чтобы просто дышать, вдыхать запахи, иметь возможность говорить, видеть и прикасаться. Не важно, все не важно, но только побывав на дне, чуть не захлебнувшись в том, что можно без преувеличения назвать медленной смертью, начинаешь ценить такие простые вещи как свет и биение сердца, а, ощутив в полной мере страх и ужас потери, со всей глубиной понимаешь, как незначительны любые раздоры и ссоры, любые недомолвки и разногласия по сравнению с тем, что однажды ничего и никого больше не будет, и нельзя будет ни взять за руку, ни посмотреть в глаза, ни выслушать в очередной, в сотый, кажется, раз, крики о том, какой он, Ледяной, придурок со своими странными представлениями о жизни, со своими не сломанными даже, а от природы невозможными чувствами, ни улыбнуться в ответ, не пытаясь защищаться, ни-че-го. Там, по ту сторону жизни, нет ни боли, ни страданий, там нет места слезам и даже мыслям, нет тяжести на сердце, нет места для бесплодных метаний, но там нет и ничего другого, это не покой и не убежище, это не спокойствие и не защита, это - ничто, во всей его бездонности и бессмысленности, могила мироздания, склеп всего сущего, платой за вход в который становится все то, что было и есть, без разбору, и грехи и заслуги, и проклятия и радости, и мечты и надежды...
"Никогда себе этого не прощу", - мысль яркая, острая, жгущая подобно клейму, оставляющая за собой вечно кровоточащую рану. Острая, но здесь и сейчас мимолетная, вцепляющаяся на мгновения когтями в сердце, пронзающая сознание и душу, и - отпускающая, исчезающая ненадолго, забирающаяся поглубже в темные уголки сознания, чтобы еще не раз выбраться наружу, предательски ударив в спину в самый неподходящий момент. Да, он понимал это все сейчас, понимал прекрасно, что простить себе то, что не смог сделать большего, этой странной, вывернутой наизнанку со всей возможной извращенностью, ненужной, бессмысленно жестокой казни, простить себе Нижний Предел, который, кажется, теперь вечно будет казаться одним из самых страшных из всех возможных кошмаров, будет невозможно, как понимал и то, что не хочет, не видит смысла на самом деле прощать, чтобы никогда, чего бы это ему ни стоило, никогда больше не допустить повторения.
Но даже это понимание словно смазывалось сейчас, тонуло в водовороте совсем иных чувств. В пьянящем чувстве восхищения и почти что восторга, смешанного с благодарностью и чувством вины, которая, кажется, одна и удерживает от того, чтобы рассмеяться в голос, от накатывающей почти что веселой и азартной истерики. Слишком много эмоций, слишком много событий, и Джей не мог не признать, что сейчас, стоя на нетвердых, плохо слушающихся ногах перед Гневом, похожим, как и когда-то безумно давно на древнее всемогущее божество, сотворившее всю Вселенную по какой-то злой и прихоти упрямого порыва, рядом с ним он, как и сотни тысяч лет назад, чувствовал себя всего лишь беспомощным, безнадежно заблудившимся, запутавшимся мальчишкой, все еще пытающимся зачем-то распутать и не разорвать при этом тонкую, но липкую паутину добра и зла, света и тени, ошибок, заслуг, прошлого, настоящего и будущего, оставляющего на ее нитях капли собственной крови и обрывки собственных перьев, но так до конца и не понявшим, а что же должно получиться в итоге.
Замешательство, смущение, какая-то неловкость, от которых инстинктивно хочется отступить на шаг, опустить голову, начать просить прощения уже, кажется, чуть ли не за само свое существование, нахлынувшие подобно цунами вместе с воспоминаниями о том, как они впервые оказались здесь на заре времен, когда он, Гнев, здесь, сам  дал ему тогда имя, разлетелись ворохом прозрачных осколков, стоило только Ледяному встретиться со Старшим взглядом, всмотреться в уставшее, словно припорошенное медленно гаснущими искрами прошлого выражение его глаз. Хватит. Хватит бежать от себя, прятаться от собственных страхов и собственной ответственности, хватит шарахаться от собственной тени, хватит опускать голову и отводить взгляд там перед лицом собственных поражений. Не ошибается ведь только тот, кто вообще ничего не делает. И, пока они оба живы, еще есть шанс подняться на ноги, стать сильнее, и, если не исправить ошибки прошлого, то хотя бы уравновесить их чем-то правильным в будущем. Стать сильнее...
Объятия, желанные как, наверное, никогда в жизни. Ощутить в них в полной мере это самое "рядом", жизнь, настоящую, материальную, реальную в этом прикосновении действительность, как лишнее подтверждение тому, что еще можно, нужно идти дальше, что еще можно найти тот путь, который не оборвется в тупике или на краю пропасти... Ощутить, потянуться обнять в ответ, прикоснуться ладонями к обнаженной коже на спине, прямо сквозь пламя, а в следующую секунда чуть ли не застонать, даже дернуться в этой крепкой хватке от нахлынувшей внезапно волны яркого, горячего, почти что раскаленного серебра. Как же больно... Жутковатым, почти гротескным контрастом с тем, что, казалось, всего лишь несколько мгновений назад пыталась проделать с ним пустота. Чистая, жгучая, обжигающая сила, в которой, кажется, без шансов не захлебнуться, так долго вызывавшая почти отвращение к себе, едва ли не большее, чем мертвенный холод, едва ли не сильнее сводящая с ума непониманием того, как с нею жить. Больно, и нет никакой возможности вывернуться, отшатнуться, отстраниться от этого поцелуя, от этих удерживающих рук. И за одно это уже можно здесь и сейчас быть благодарным. Не сдержать почти что сорванного на выдохе голоса, и все же сделать над собой усилие, над своим телом, над всем своим существом, заставить это принять, эту силу, вспомнить, как это, дышать ею, как это - чувствовать ее в каждом движении, в каждом жесте, каждом вдохе и ударе сердца, вспомнить и почти что узнать заново, каково это - ощущать себя настолько живым, как это, когда, кажется, каждое перо на крыльях за спиной расправляется, искрится, словно снег на солнце, как весь мир обретает четкость и ясность, а паутина бытия начинает казаться пусть и запутанным, но по-своему гармоничным узором, который ничего не стоит поправить всего лишь несколькими легкими движениями, и даже здесь, в Верхнем Пределе становится почти что легко и свободно. Ответить на этот поцелуй, с благодарным принятием, обнять крепче - вот, казалось, и все, что можно было сделать здесь и сейчас. Ответить своим доверием и желанием, совершенно искренним здесь и сейчас желанием стать сильнее, стать таким, каким он, Старший, всегда хотел его видеть, каким бы долгим впереди еще ни был бы этот путь и чего бы это ни стоило.
- Ты же знаешь, что да, зачем спрашиваешь? - с трудом переводя дыхание, прикрывая глаза, словно в попытке утихомирить пургу из серебряных искр, застилающих зрение, отозвался почти что эхом Джей, обнимая брата крепче, давая возможность пусть ненадолго, но опереться на себя, на свои плечи, пропуская каким-то безотчетным жестом сквозь пальцы огненную, струящуюся прядь его волос. Истинная форма. Почему-то в ней вся окружающая действительность, лишенная ставшего привычным, кажущегося незыблемым ощущения отстраненности, казалась предельно ясной, словно книга, открывшаяся сразу на нужной странице, словно все, до чего раньше нельзя было достать, дотянуться, как ни старайся, само послушно тянулось к рукам, стремилось навстречу. Да, он согласился бы сейчас, казалось, на что угодно, на любую авантюру, принимая ее со странной, почти что пьянящей легкостью, если бы это помогло только стереть воспоминания о холоде и пустоте, обо всем том, что было, и чему никогда не стоило бы быть. Танцевать? Сражаться? Строить замки, сплетая воедино огонь и лед?
- Я... Скучал по тебе, - признаться вслух, даже не отдавая себе в полной мере в этом сейчас отчета, не разбираясь и, едва ли не впервые в жизни не пытаясь анализировать. Как там он сказал когда-то ничего не понимающей девочке здесь в самом начале? "Ты слишком много думаешь"? Да, наверное, иногда стоило ни о чем не думать, и Джей просто перехватил брата за руки, и потянул его за собой, даже не заботясь о том, во что может вылиться это его предложение, не то действительно в танец, не то в ту его разновидность, которую на деле принято называть дуэлью, как это уже бывало и не раз. [icon]http://s3.uploads.ru/IvOco.jpg[/icon]

Истинная форма, словно взгляд одновременно в прошлое и в будущее, разворачивающиеся послушной лентой в руках память и предвидение, две стороны бытия - тьма и свет, соединенные, переплетенные воедино упрямым нежеланием сдаваться и не менее упрямым нежеланием позволить сдаться остальным. Когда-то, безумно давно, словно в совершенно иной вселенной, яркой вспышкой пламени, багряными искрами звезд, озорным янтарем и холодным голубоватым серебром рассыпались звезды, пронзив иглами лучей своего не желающего меркнуть света полотно темноты, и в этом свете родилась живая, неумолимо летящая стрелой времени вперед, дальше, сквозь любые преграды, совершенно иная вечность, словно сорвавшаяся мгновенно с тетивы. О, как знакомо и почти что забыто уже это чувство, это напряжение, звенящее в пальцах, сила, только и ждущая своего часа. Искры серебра, жесткое и мягкое одновременно оперение, щекочущее кожу, замершее мгновение, в котором есть только он сам и сосредоточенное на острие еще неведомое будущее. Меч - оружие ближнего боя, на его лезвии, кажется, кровь всего мира и черная кровь пустоты, лижущие поверхность, отражающиеся, как в зеркале, эпохи всего сущего, от далекого, покрытого лавой вулканов шара, летящего в космосе у почти что новорожденной по меркам космоса желтой звезды, высокие, почти до небес деревья, первые робкие шаги человечества, тянущего руки к непокорному, но сохраняющему жизнь огню, поклоняющегося солнцу и до дрожи в сердце и душах боящегося тьмы. Рождение и падение цивилизаций, упрямо поднимающихся вновь и вновь с колен... Так много и в то же время так мало... И даже если однажды настанет тот день и час, когда все это будет забыто, если они останутся последними на этой земле, кто еще будет помнить, все это натянутой струной сплетется воедино и, на мгновение озарив небосвод, отправится искать где-то там, в новой бесконечности того, кто примет эти эмоции, эти чувства, и, кажется, саму жизнь как наследие, упадет звездой в чьи-то подставленные ладони, разольется исками света всех оттенков... Но здесь и сейчас - это их собственная вечность, озаренная солнцем Верхнего Предела, языками пламени, перемешанными с серебром. В этом сплетении и самые первые мгновения жизни, и совершенно иной танец на Поле Славы, и столкновения и встречи всех минувших и будущих веков.
В истинной форме все кажется легким и простым, понятным и ясным, в ней, кажется, даже проще дышать, и никакие сомнения и парадоксы не имеют значения. Есть только бесконечное "сейчас" и переплетение сил и энергий, складывающее послушно от малейшего прикосновения в переливающийся гармоничный и красочный, подобный фракталу в своей бесконечности узор. Это почти что музыка, это - танец иного рода, в котором, кажется, можно сплести из столь щедро разлитой вокруг энергии почти что любое будущее, в котором нет ничего невозможного. И кажется, отсюда, здесь и сейчас, дав себе в полной мере волю и свободу, можно дотянуться до любого уголка мироздания. И, пусть это станет каплей в море, но даже эти капли, подобные лучам света, пронзающим толщу воды, так или иначе дают жизнь. Все или ничего - нелепая, абсурдная формула, столь часто заставляющая и людей и воплощений отказываться от возможностей, от желаний, стремлений и целей, отступать там, где невозможно достичь чего-то великого, отказываться зачастую даже от самой попытки, но ведь любой путь и любая дорога начинается так или иначе с первого малого шага, кому как ни ему, тому, кто собирал собственную жизнь, собственную личность и душу из осколков, из капель и искр, случайно попавшего в темноту света, из ничего, из намеков и предположений, из мыслей и теней чувств, ему, всю жизнь, казалось, бегущему вслед за недостижимой целью, столько раз спотыкавшемуся на этом пути, было это знать. Знать, как это мучительно порой и трудно - не потеряться, не заблудиться в темноте, не поддаться тому, что тянет назад.
Здесь и сейчас сил так много, как, кажется, не было их никогда, и яркие краски Верхнего Предела мешаются в восприятии со всеми уровнями бытия, в котором легко находится место даже пустоте далеко внизу. Равновесие и гармония нуждаются, почти что отчаянно во всех сторонах бытия...
Крылья расправляются ветром, позволяя опереться на них также, как и на сильные, удерживающие почти что в воздухе руки, ловят потоки воздуха, холодные и теплые одновременно, почти обжигающие, как дыхание вулкана, отзывающиеся прикосновением снегов. Крылья, такие непослушные под небесами Чертогов, своего и чужих, и, тем более, там, на земле, становившиеся не раз защитой и для него самого, и для других, но упрямо не желающие подчиняться, если в его душе находилось место хоть капле сомнений и страхов, неуверенности в том, что он сам имеет на это право...
- Безразличие не имеет ничего общего с объективностью, это лишь иллюзия, - кажется, даже голос становится спокойнее, но не теряет тепла и легкости, светлого ощущения свободы и решительности, когда Джей позволяет себе взмахнуть крыльями также, как это случалось в бою, перенося на них вес своего тела, но не отпуская рук брата, позволяя ему вести в этим танце, в странном, уловимом не слухом, но, кажется, всем существом ритме, похожем на биение пульса мироздания, в этой такой не свойственной ему откровенности. Да, они не могут не чувствовать сейчас оба, не могут не помнить, как это, что такое на самом деле жизнь, согретая солнцем, звездой, рожденной из первородного огня, освещенная отблесками луны и звезд в темноте, - И кому как не тебе знать, что все законы - всего лишь крайняя мера, слова и упрощенная формула для тех, кто не слышит, не видит и не помнит того, что было и того, чему еще суждено быть. Мы живем так долго, что забываем, как это на самом деле - жить. Эти миры - переплетение энергий, стихий и оттенков, вечно меняющееся полотно жизни, в котором есть место каждому, и нам самим, и людям... Как и ты, я видел многое, с самого начала, с тех пор, как под моими прикосновениями гасли сотворенные тобой звезды, с тех пор, как я впервые задержал мгновение, сохраняя, а не разрушая жизнь, с тех пор, как ты привел меня сюда. О многом мне приходилось жалеть, и во многом я сомневался, даже в собственном праве на то, чтобы быть частью того, что ты создал однажды, но только не в твоем появлении, не в том что вселенной суждено было родиться. И нет такого понятия, как "напрасно", а то, что появилось однажды, будет жить и гореть. И, сказать по правде, мне все равно, что думает на этот счет пустота, из которой я пришел. Жизнь должна продолжаться. Я выбрал ее и тебя. Мир должен существовать, и существовать в гармонии. Ты говоришь, что я нужен ему, - заставить себя остановиться и посмотреть в глаза Старшему не так просто, как казалось бы, и Джей невольно крепче сжал пальцами руку Огненного, пытаясь подобрать слова, которыми можно выразить все то, что накопилось если не за тысячелетия, то за последние десятки лет ожидания, пропитанного безнадежностью и холодом, - Но ты нужен не меньше, и нужен не только миру, но и лично мне, как был нужен всегда, что бы ни происходило. Я всегда хотел быть с тобой рядом, всегда восхищался тобой, даже тогда, когда сам этого не понимал. И я... Рад, что ты жив. Без тебя в этом мире очень холодно даже такому как я.
Говорить об этом, даже зная, что в этой истинной форме для них обоих все воспринимается иначе немного, быть может, для обоих. Иначе, но не настолько, чтобы говорить не было смысла вовсе. С тех пор, как они встретились впервые, казалось, прошла давно забытая вечность, за которую ему, Ледяному, пришлось изрядно повзрослеть, и все равно, казалось, остаться рядом с ним, с Гневом, Искрой, Старшим, все тем же мальчишкой, как когда-то в незапамятные времена был одинокой и потерянной девочкой.
- Спасибо... Что ты вернулся.
[icon]http://s3.uploads.ru/IvOco.jpg[/icon]