Что бы ни случалось, год за годом люди так или иначе накануне смены календаря надеятся, верят в чудеса, ждут их, ищут в падающем с небес снеге, в бое часов, в мерцании звезд в ночных небесах. Ждут и проклинают, презрительно и скептично фыркают, проходят мимо, верят и не верят в волшебство, не понимая, быть может, главного, того, что на самом деле, каждый из них обладает своего рода магией, к которой зачастую нужно просто прикоснуться, чтобы увидеть и почувствовать в себе и вокруг.
Рождество, приближающееся новогоднее чудо, дни, пропитанные светом гирлянд, в которых отражается небо, запахами хвои и имбиря, шумом ярмарок, пестротой и суетой, расцветающими буйным цветом, беготней, улыбками, теплом, приправленными легкой, щемящей грустью и чем-то невысказанным. Ярко, красиво, не лишено горечи, как легкого слоя гари, остающегося от салюта, но все равно - чисто прохладой морозного воздуха.
Джей любил эти зимние праздники. И дело было даже не в том, что в это время - его время снегов и льда, а в том, что даже ему порой не хватало порой этого настроения как веры во что-то хорошее. Кто сказал, что воплощениям не хочется верить в чудеса? Даже такому как он иногда хотелось. Раз в году, маленький ритуал - не сила и не слабость. Просто традиция - выбираться в тот или иной город, там на земле, окунаться в его атмосферу, бродить в толпе, сотканной из самых разных сил: грусти, любви, надежды, уверенности, предвкушения, открытости, порой - злости и раздражительности, всего вперемешку, калейдоскопом, который трясет человечество, пересыпая цветные стекла эмоций и чувств из ладони в ладонь, подбрасывая их в воздухе, заставляя танцевать призрачными искрами, скрытыми от глаз, отражаться в планирующих с неба снежинках, разбиваться в каплях принесенного оттепелями дождей, перекликаться с праздничными огнями.
Смотреть на это все - немного со стороны, чувствуя себя одновременно немного лишним, и в то же время - более чем причастным.
Серебряные искры, путающиеся в снегу, янтарные капли бликующие в падающем из окон на тротуары свете. Совсем немного его силы, как шанс для каждого - измениться к лучшему или что-то изменить, начать с начала. Бездумно, без лишней патетики, как благодарность этому миру за то, что он есть и за то, что хотя бы иногда можно к нему прикасаться.

Ступеньки, вверх по крыльцу, к украшенной сплетенным из ветвей, остро и смолисто пахнущим венком, двери. На удивление - настоящим, не купленной дешевой пластиковой подделкой. Впрочем, здесь, за этой дверью слишком ценили жизнь, чтобы размениваться на суррогат. Постучать, тихо, щурясь на лучи заходящего между домов солнца, на секунды проваливаясь в это, окрашивающее мокрый от прошедшего дождя городок алым и золотым мгновение, вздрагивая на щелчок поворота ключа в замке, оборачиваясь и невольно улыбаясь глядя на то, как женщина, вытирая руки о фартук, растерянно отступает на шаг, а потом улыбается, неловко, неуверенно.
- Мама? Кто это? - доносится из глубины коридора звонкий голос вместе со стрекотом мотора и шуршанием резины по полу, вместе с глухим стуком случайно задетой двери. В этом голосе переливается капель и птичий щебет, еще недавно смазанные глухим отчаянием и апатией, в этих шорохах - живое настоящее, вырванное, выцарапанное чудом из небытия.
- Джей?! - девочка, в кресле на колесах, с прикрытыми теплым пледом ногами, тянется навстречу, пытается заставить неуклюжую конструкцию проехать по узкому коридору, чертыхается, улыбаясь так открыто, что сам Ледяной теряется от такого приветствия, замирая на пороге от внезапно нахлынувшей неловкости, неуверенности, что стоило приходить, и в то же время какого-то странного, неосознанного тепла.

Снова улица. Мокрые шины шуршат по асфальту, жесткий пластик ручек под крепко сжатыми пальцами. От многочисленных палаток доносятся запахи и смех. 
- Джей, а пойдем на ярмарку?..
Кутающиеся в вязанные перчатки руки активно жестикулируют, словно пытаясь компенсировать всю остальную неподвижность.
Горячий чай в пластиковых стаканчиках, имбирное печенье в хрустящей обертке - сдаться под рассыпчатые смешки, взять одно…
- Тебе не слишком горячо?
- Это всего лишь чай. Не растаю.

Острые лезвия со свистом рассекают искусственный лед, кто-то кружится, кто-то падает, подскользнувшись на его неверной поверхности. Кто-то танцует, кто-то держится за бортик, цепляется за сильные руки родителей, опирается на друзей. Музыка, пережившая времена.
- Как думаешь, я смогу… Тоже… Когда-нибудь?
Вопрос повисает в воздухе, заставляет сбиться с шага, замереть, провожая взглядом скользящие легко фигуры. Он не волшебник. Он всего лишь воплощение.
- Сможешь, - не обещание.

- Ты знаешь, что подарки на Рождество должны получать только хорошие дети?
Молчание. Легкая усмешка. Дети, их родители, разношерстная, клубящаяся, смеющаяся толпа.
- Рождество - не мое изобретение. Рождество - это праздник веры. Веры в чудо.
Молчание. Легкое, как прохладное дыхание ветра, несущего заморозки. Руки в перчатках теребят пушистую поверхность пледа, разглаживают, приминают ворс.
- Мое чудо уже случилось?

Ночь приходит рано, ночь окутанная пением и волшебством. Ночь, пахнущая пуншем и глинтвейном, гулом голосов. Ночь, в которой обязательно должно найтись место маленьким и большим чудесам.
Ветер послушно касается ладоней, скользя между черных голых ветвей, остывая под пальцами Ледяного воплощения, наполняясь дыханием зимы. Ветер пролетает между домов, рассыпая над городом снежную, мягкую, нежную пыль, оседающую на крышах, на тротуарах, на теплых шапках и непокрытых головах. Заставляет поднять голову, посмотреть вверх, остановиться на мгновения, поднять руки, ловя снежинки на ладони. Снег, вернувшийся в город, кружится в свете фонарей. Зима - его время.

Аналоговые часы разбивают тишину своим размеренным ходом, словно озвучивающим мерцание гирлянды под потолком. Тик-тик-тик. Раскрытая книга на подоконнике рядом с испускающей пар чашкой. За распускающимися по стеклу морозными узорами город кутается в белую пушистую шаль. Маленькое, но такое желанное чудо.
- Все будет хорошо, - еще одно не обещание, еще одна простая вера в чудеса.
[icon]http://s8.uploads.ru/65F3z.jpg[/icon]

Снег кружится среди ветвей, заполняет этот небольшой кусочек мира собой, оседает на ветвях над его головой, создавая игру света и тени, чернильных линий по белому полотну, движущихся, живых, чутких. Немного иллюзорных, касающихся его рук. Так легко. Так нужно, быть может, иногда напоминать себе, что в его силе не только карать, принося с собой боль, страх, пустоту смерти, но и, пусть небольшое, но все-таки чудо.
Дать своей силе волю на эти минуты, позволить ей раскрыться ледяными цветами на стёклах окон и фонарей, расстелиться под ноги хрустким, скрипучим мохнатым ковром. И все же слегка придержать, как придерживаются рвущихся вскачь лошадей: не дать серебру стать морозом, пробирающим до костей, согреть его янтарными, терпкими и тёплыми нотами, в которых ещё светится ушедшее за горизонт солнце, переливается огонь очагов и фонарей, прикрывая на несколько мгновений глаза. Редко, безумно редко он позволял себе такое - откровенные, искренние мгновения чистого творения в своей стихии, призрачного ощущения силы и свободы. Ради чего? Ради кого?
Ради этого ощущения странного тепла, принесенного вместе с холодом, ради упрямой и хрупкой искорки медного, ржавого серебра, заключённого в хрупкую оболочку, чья жизнь сверкает, заключенная в плен недуга, подобно искристому бенгальскому огню, рассыпвюшему во все стороны весёлые искры своего смеха. Ради редкой веры, что все не напрасно, что этот мир ещё не успел прогнить окончательно, и в нем есть за что бороться, есть, ради чего жить. Порой этого так не хватало, до дрожи в пальцах, до спазмов в горле не хватало этого чувства, в котором света больше, чем безысходности, а уверенности - больше, чем сомнений на грани отчаяния. И в то же время, за тысячелетия своей долгой, очень долгой жизни, глядя на людей на земле, у которых порой стоило бы и поучиться, на братьев и сестёр, раскрывающих в себе самые разные чувства, творящих совместными усилиями из красок эмоций невероятную картину бытия, Ледяной понял одно - вместо того, чтобы ждать чудес как милости от бытия, их приходится зачастую брать и творить самому. Мимолетно и ярко, осторожно и решительно, в мелочах и в чем-то важном. И больше для других, чем для себя самого.
Таким его мало кто видел, и едва ли кто-то на самом деле знал. Настоящим ли? Или только играющим в живое существо палача?
Тени деревьев, тени людей, тень его самого. Огни домов, огни переливающихся снежинок, огни энергии всевозможных оттенков. Через парк, по дорожкам, пряча руки в карманы слишком лёгкого по человеческим меркам для зимы пальто, щурясь сквозь стекла очков на скользящие мимо силуэты, на пробегающие мимо стайки детей и подростков, перекидывающихся снежками, слепленными из свежего, только что выпавшего снега, в шуточной баталии, мимо целующейся, не замечающей ничего вокруг парочки. Надышаться этим ощущением, этим странным светлым чувством, настроением, согреться в нем, насколько это вообще для него возможно, чувствуя, как, пусть ненадолго, но отступает пустота внутри и становится легче, пусть всего лишь на пару часов в этом “здесь”. Потом он вернётся к себе, в полумрак Чертога, к другому себе. Но все это после… А сейчас…
Джей не успел додумать, что именно будет сейчас. Как что-то резко сжалось в груди, словно куда-то разом делся весь воздух, заставляя остановиться посреди дороги, потереть машинально виски, чувствуя, как в бешеную пляску срывается пульс. Раз, два, вдох, успокоиться, взять себя в руки, собраться, сосредоточиться на этом диссонансной нотой прозвучавшем в общей музыке ночи чувстве. Болью, тоской, усталостью, одиночеством, чернильной смесью, внезапным контрастом. Рядом, совсем рядом, только дотянуться бы, поймать, подхватить… Нет, не пройти мимо, не проигнорировать, не отмахнуться, не закрыть глаза и не закрываться самому. Он не волшебник, но грош ему цена, если… Да черт с ним с этим самым “если”.
Обернуться, осмотреться по сторонам, всмотреться в толпу, в лица, в дома, переулки, и не ощутить, но увидеть, заметить, наконец, знакомый силуэт: высокая фигура, рыжие, непослушные волосы, искаженные эмоциями черты лица.
Гнев, Огненный его брат, плачущий посреди города, наполненного рождественский и огнями, похожий на растрепанного, потерявшегося в толпе мальчишку, оставленного, забытого, брошенного всеми.
“Что же ты делаешь, дурак?” - не задаваться вопросом о том, почему он не почувствовал его присутствие раньше, не думать о том, зачем и почему и как.
Несколько шагов, пробираясь через разношерстную толпу, секунды промедления, отзывающиеся болью, кажущиеся непростительно долгими, через улицу, быстрым шагом, почти что бегом, на ходу стряхивая с ладоней остатки ледяного холода и не отдавая себе в этом отчёта.
Рядом, просто оказаться рядом, не задавая лишних вопросов, не тратя врямя на приветствия и слова, обнять - крепко, вцепляясь в него руками, зарыться пальцами в огненные пряди, притянуть к своему плечу, со всей открытостью, на которую был способен, со всем теплом, какое только мог найти внутри. Не пытаясь даже успокоить, не заставлять, но дать почувствовать это самое “рядом”, разделённое на двоих ощущение, да и просто - физически. Мешанина в голове: тревоги, мыслей, непонимания и - странной и неуместной во всем этом благодарности, пропитанной пониманием и каким-то привкусом чувства вины. Нет, он не ждал его здесь, не надеялся встретить, ни на что не рассчитывал.
- Я не думал, что увижу тебя сегодня, но я рад тебе, - выдохнуть это со всей внезапной откровенностью, странным признанием.
Согреть бы, показать этот город, поделиться собственным чувством, разделить на двоих этот вечер и ночь, ледяные фигуры и живой огонь в кострах и каминах… Не зная, как, не зная, каким чудом.
Наплевать на сдержанность, она все равно растворилась уже в этом вечере как ненужная маска, рассыпалась крупной из снега, ненужной, скомканной оберткой. Для неё ещё найдётся другое место и другое время. Не для того он сегодня здесь.
Чувствовать его дрожь сейчас, гладить по напряжённой спине безотчетно. Секунды, прежде чем выдохнуть, позволяя схлынуть порыву, взять себя в руки, но не отстраниться и не оттолкнуть от себя.
- Спасибо, что пришёл, - принять, просто принять сам этот факт как он есть, с благодарностью и не вдаваясь в этот момент в детали. И едва ли Джей смог бы объяснить сейчас брату всю ценность для него этого шага и даже просто самого намерения.
[icon]http://s8.uploads.ru/65F3z.jpg[/icon]

[icon]http://s8.uploads.ru/65F3z.jpg[/icon]Брат вцепился в него так, что на какое-то время у самого Ледяного потемнело в глазах. Сильные руки, которые, кажется, не отпустят никогда, хватаясь за него в этот миг словно за соломинку, рваное, сбитое, сдавленное, смешанное со всхлипом дыхание, от которого у самого встаёт в горле ком. Странное, совершенно непривычное чувство. Слезы... К этому не привыкнуть, это каждый раз как ударом кнута, вспарывающим кожу, жжет все существо. Слезы, которые так хочется стереть, осушить любой ценой. Но все, что он может - только стоять вот так, продолжая обнимать Огненного, давая возможность опереться на себя и - принимая его таким в этот момент. Со всеми его страхами, с болью и смятением, с его неуверенностью, с которой Гнев начал говорить, а под ладонями все ещё чувствовалось, как он вздрагивает, как напряжены его плечи, как, кажется, в любое мгновение он расплачется снова, не сдержав эмоций и дрожащего, такого непривычно тихого для него голоса.
От всего этого сводит собственные пальцы до непроизвольной дрожи, от его слов, заставляющих вскинуть голову, заглянуть в подернутые ещё слезами зелёные глаза, хмурясь на мгновение, а потом - выдыхая с пониманием. Так... Близко. И так понятно. И так неожиданно, почти обжигающе тепло и виновато, что кажется, нечем вздохнуть даже в этом морозном воздухе.
"Ты правда меня искал?" - осознание этого оглушает настолько, что Джей невольно разжимает руки. В это кажется невозможным поверить, и кажется на секунды, что ослышался, и это воображение, которое играет с ним издевательскую, какую-то злую шутку. Искал и... Переживал? Гнев? За него?
Шёпот, которым это сказано звучит едва ли не тише, чем внезапно нахлынувший до головукружения шум в голове. Чуть не пошатнуться от него, не скрывая растерянности и почти что шока.
- Ты мой брат, и ты моя семья... - слова даются тяжёлым и одновременно лёгким сейчас в этой внезапной откровенности признанием. Слова, которые в любой другой момент застряли бы в горле, слова, которые так трудно было произнести, словно отказывал голос.
Нет, никого другого он не назвал бы братом в полной мере, семьей в том смысле этого слова, который принято в него вкладывать. Лишний. Он просто чувствовал себя лишним всегда, со всеми и каждым, как ни старался. Недоумение, напряжение, неловкость - вот что он чувствовал рядом с остальными, словно навсегда отгороженный от них невидимой стеной, идеально прозрачной, тонкой, но прочнее стали, об которую разве что разбиться, да и по ту сторону все равно никто не ждет. Как и когда эта стена исчезла между ним и Огненным, Джей и сам не знал. А, может, и не было ее там изначально. А, может, они ее разбили в пыль и мелкую крошку в их бесчисленных столкновениях, и теперь обжигались об жар и холод друг друга.
Интонации. В них не так уж сложно разобраться, когда и сам чувствуешь себя почти так же, в них сложно не услышать этой боли, не заметить этого чувства, которое пронизывает насквозь каждый раз, когда смотришь со стороны на тех, кем дорожишь, но которым, кажется, хорошо, если не лучше, когда он не пугает, не мозолит глаза, не отравляет жизнь своим присутствием.
Понять это, почувствовать и почти что ужаснуться, ощутив этот такой знакомый горький яд в срывающемся тихом голосе Гнева, в словах, неловких, непривычно путающихся, выдающих с головой его состояние, его волнение и страх. Его брат обычно сыпал ими щедро, разражаясь тирадами, разбрасываясь без стеснения выражениями и мыслями так, что и реплики не вставить в ответ. А сейчас, казалось, каждую фразу он вытаскивал из себя за хвост, словно упирающуюся дикую зверушку, отчаянно стремящуюся спрятаться обратно в свою нору и не показываться на свет.
За такое можно быть только благодарным, до глубины души благодарным за эту откровенность, за его присутствие, и - за несказанное, но прочитанное в междустрочье, больше, чем за произнесенное вслух. Благодарным и - виноватым.
"Всегда все в порядке?" - на это наивное предположение хочется рассмеяться, вот только веселья в этом смехе не больше, чем тепла в вечной мерзлоте. Бегство на землю, как в поисках спасения от мыслей и голосов в собственной голове, поиск тепла среди чужих улиц, голосов, домов, силуэтов. Призраком в толпе, как ни старайся. Призраком льда и снега в ускользающих попытках доказать самому себе, что даже холодом может ощущаться светло и чисто, быть нужен... Ярким, искрящимся серебром. И можно было промолчать, не разрушая эту иллюзию, оказавшуюся такой правдоподобной, что порой, казалось, обманывала даже его самого, но сейчас даже молчание в ответ казалось гнусной и грязной ложью.
- В этот день я обычно… Сбегаю. В какой-нибудь город, подальше от всех, как вот сегодня, чтобы никому не мешать и в то же время не сидеть одному.
Признаться в этом. Признаться в одиночестве, в невозможности найти ни с кем общего языка как в слабости, в этой игре в “хорошо”, когда на самом деле все плохо настолько, что остаться наедине с собой - все равно что сойти с ума. Кажущаяся сила - как парадоксальное проявление боли и пустоты, которых чем больше внутри, тем больше стремление сотворить пусть небольшое, но чудо вовне, делиться с другими тем, чего никогда не получишь сам, и в то же время до дрожи бояться, что даже это окажется никому не нужным.
Флешка, так внезапно оказавшаяся в руке жжет, словно раскаленная, заставляет пальцы вздрогнуть, чуть не выскальзывая, но он ловит ее, судорожно сжимая в ладони. Горло перехватывает спазмом так, что вдох дается с трудом, почти волевым усилием, волной жара по спине, к голове, к щекам, тут же сменяющейся холодом и морозом. И не находится, что сказать в ответ, пока не отпустит в груди предательский шипастый ком, пока не перестанут дрожать невольно руки, которые некуда деть. Больно. Не самое подходящее, но верное слово. Больно так, что Ледяной закрывает на секунду глаза в отчаянной попытке совладать с собой. Больно, стыдно, и - очень тепло. Смесь чувств такая, что не разобраться и не понять в одно мгновение, не осознать их в полной мере, не успеть продумать. Слишком важно, слишком ценно. Слишком доверие, быть может. Получить вот так, словно незаслуженно то, о чем никогда не посмел бы просить. Внимание, заботу, и часть того, что тебе никогда не должно быть показано, и тем более, никогда не должно принадлежать. Слишком много быть может, для такого как он. Слишком много для того, кто не может ничего дать взамен кроме холода, смерти, и редкого тепла.
Снять очки одной рукой, протереть машинально глаза. Кажется, что еще немного, и холод в них сменится обжигающе горячими слезами. Застыть так, переводя дыхание, и чуть не упустить момент. Скрип снега под ногами готового, кажется, сбежать самому, Гнева, заставляет опомниться, убрать флешку в карман пальто, и - успеть поймать за руку, не давая отстраниться совсем.
- Останься, пожалуйста, - просьба срывается с губ быстрее, чем он успевает подумать, быстрее, чем стая вспугнутыми птицами разлетевшихся мыслей снова сбивается в кучу. Голос дрожит тоже, рвет интонации, и приходится сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться, чтобы посмотреть в глаза и улыбнуться. Почти что счастливо - вот подходящее слово.
- Если можешь, конечно. Я… Никогда не надеялся, что ты придешь. Никогда не посмел бы тебя попросить тебя об этом, навязаться... - о таком было страшно даже заикаться. Просить о внимании, просить менять какие-то планы, отнимать время у брата, отнимать его самого у их семьи. Чувствовать себя на это не в праве, а потому каждый раз молчать о самом простом, в сущности, желании.
- Уже то, что ты просто здесь, для меня бесценно. А твои песни, - дыхание снова сбивается, - Спасибо. Ты не представляешь, как это много значит для меня.
И нет, он не собирался слушать возражений и заверений. Что бы там ни думал его брат, делиться творчеством, творением - это всегда как чем-то сокровенным. На такую откровенность невозможно рассчитывать, и - невозможно переоценить.
- Хотя, прости, о чем я, здесь для тебя должно быть холодно… - спохватиться, надевая очки снова, словно чтобы вернуться в реальность, понять нелепость своей просьбы и невольно смутиться. Холодно. И снежно. И люди вокруг. Это ему не привыкать ни к тому, ни к другому, ни к тишине. Один он бы остался здесь на всю ночь, не чувствуя этого, не замечая, но заставлять того, кто привык к жару яркого пламени и лавы мерзнуть рядом… Идея возникла в голове внезапно, со всей своей нелепостью и почти что безумием, заставляя его самого замереть на мгновение, а потом все же произнести, сделав глубокий вдох, смутно понимая, что переходит все мыслимые границы, и что брат может послать его с этой затеей как с высшей наглостью, на которую можно было решиться.
- Я не знаю, куда тебя позвать, но… - боги и демоны, да когда он сам настолько смущался, даром что продолжал смотреть в глаза брата, договаривая до конца, - Мы… Могли бы объединить ненадолго наши Чертоги, если ты, конечно, захочешь, и пойти туда.

Слова сорвались с губ раньше, чем он успел подумать, чего хотел бы больше, чтобы Рыжий отказался, или чтобы он согласился на эту самоубийственную, возможно, авантюру. Авантюру во всех смыслах этого слова, начиная с того, чтобы пытаться смешать в одном стакане лед и пламя, взболтать и надеяться, что получившийся коктейль не взорвется, и заканчивая тем, что, совершенно не зная, делал ли это хоть когда-то Гнев, сам Джей имел лишь смутное понятие о том, как такое возможно, и уж точно никогда не был ни с кем близок достаточно, чтобы не то что предлагать подобное, но даже просто так - придти без спроса.
Огненный обошел его кругом, заставляя чувствовать себя не в своей тарелке, оборачиваться, чтобы ловить его взгляд. «Да-да, я здесь, и это действительно моя затея». Даром, что самому верилось с трудом. Прикосновение заставляет улыбнуться, качнуть головой, щурясь сквозь стекла очков, пристально посмотреть в глаза, словно пытаясь прочитать мысли, почувствовать, чего в этом больше, настоящего или напускного. Чего больше в собственных чувствах - азарта и радости или боли. Когда же настанет тот день, в котором можно будет перестать спотыкаться, сдирая в кровь руки о невидимую стену? Когда же, наконец, можно будет дышать полной грудью, не оглядываясь в панике по сторонам, словно в попытках удержать рушащийся мир? Улыбаться, не чувствуя, как на эту улыбку уходят все оставшиеся силы и вся уверенность. И пусть в ней нет ни капли лжи, от горечи этой правды порой сводит горло судорогой.
Сила в них самих. В упрямом нежелании принимать поражение, даже если кажется, что все, что остается - вот эта маска, прилипшая намертво к коже. Но разве не на этом упрямстве и держится порой мир? И, глядя в зеленые глаза брата, из которых совсем недавно лились слезы, к которым невозможно привыкнуть, в ответ на которые сами тянутся руки, почти что бессильно, но упрямо - обнять, прижать его к себе, Джей улыбнулся, кивая собственному пониманию, не высказанному вслух, но прочувствованному в этом мгновении предложению, собственным мыслям и чувству неуверенности, почти что страху и подступающей порой душной волной панике, которые сейчас стоило бы стряхнуть с себя, смахнуть нетерпеливо, как ненужные крошки и пыль с рабочего стола, прежде чем расстелить на нем белый и чистый лист, разложить карандаши и краски.
- Если все получится, то за мороженым после пойдем вдвоем. И за горячим шоколадом, - Ледяной отозвался эхом, против воли улыбаясь и переводя дыхание, стараясь хоть немного успокоиться.
Чертоги... Нет, ни в коей мере он не хотел бы еще хоть раз увидеть вместо бушующих вулканов вымороженное, выщербленное, покореженное плато. Никогда не допустил бы собственную энергию больше так глубоко и так бесконтрольно разгуливать по отражению чужой души. О, как он ненавидел ее тогда, как глубоко было его отвращение к этому безжалостному холоду. Выжечь бы дотла, растопить бы весь лед, смотреть, как он испаряется в адском пламени. Изъяви Гнев такое желание, не задумался бы ни на мгновение, дал бы сжечь все в своем Чертоге к дьяволам и бесам. Прикурить попросил бы только. Больно. Память о том, как это может быть больно, все еще отдается в руках, в давно заживших ожогах, ставших незаметными с годами. Больно, но за все эти годы он понял ясно одно: не невозможно.
- Никогда этого не делал, - заставляя брата отступить по почти опустевшей улице в безлюдный переулок, Джей признался честно, немного смущенно, но не собираясь отказываться от собственной затеи, снимая очки и убирая их в карман: они ему не понадобятся сейчас, а у расплывающегося зрения бывают даже свои плюсы.
Мир вокруг почти перестает существовать, давая возможность сосредоточиться. На энергии, на присутствии брата, на эмоциях их обоих, на том, что зовется изначальной стихией. Взять за руку, сплести пальцы. Позволить собственному дыханию, даже пульсу поймать чужой ритм, дать сравняться. Доверие, почти до абсурда, до той безрассудной открытости, когда даже инстинкт самосохранения кажется лишним, чем-то ненужным, досадной помехой. «Ты сумасшедший...» - голосом откуда-то изнутри.
- Идем, - на выдохе.
Потянуть к себе за руку, ближе, потянуть к себе на всех уровнях бытия: в реальности подойти вплотную, позволить чужой энергии проникнуть глубже, соприкоснуться со своей, не закрываясь, смешать огненные всполохи с янтарем и осторожно добавить переливающегося, плавящегося под их натиском серебра, открывая врата за спиной, делая в них шаг назад, отступая и почти проваливаясь в вихрь переплетенной стихии, обжигающе горячий, с легкими прохладными нотами, почти что ласковыми. Вспомнилось, как когда-то давно, на заре времен, они почти что танцевали вдвоем в поединке, вспомнились солнечные лучи и тепло костров, вспомнились живые и яркие потоки лавы на вершинах заснеженных гор. Вечно находящееся в равновесии единство таких противоположных и в то же время таких близких на самом деле начал.
Не успеть увидеть, только почувствовать, как с неохотой, но поддается все же под этим доверием, под его желанием и настроением собственный Чертог, стремясь уберечь себя и хозяина, но все же уступая. Как отдаются протестующим звоном ледяные ветви почти что призрачных деревьев. Не важно, ощущение граничит с опьянением, легким, искрящимся перед глазами почти-что-вдохновением.  Это - игра на идеальном балансе, тонком, едва уловимом чувстве равновесия, в котором единственное возможное решение - это движение. Движение мерцающей желто-багряной лавы под ногами, выплавляющей себе русло в ледяном полу, движение алых языков пламени на стенах, света, дробящегося искрами, распадающегося спектром, запутавшегося в тонком ледяном узоре, вспыхивающего то алым, то золотым, витража из хрупкого льда и рожденных огнем отблесков.
Это почти что больно и в то же время так на самом деле просто. Так же как дышать, так же как чувствовать тепло в собственных руках, так же, как переплавлять собственную силу в яркое пламя. Порой мучительно, но все равно - возможно: яркой искрящейся злостью, серебристыми каплями раскаленного металла - по венам. Почти что забыто и почти как впервые. Не сдерживать этот поток, дать ему раскрыться, доверить и довериться самому.
Морозный узор под ногами послушно перекрывает русло огненной реки словно мостом, когда он уводит за собой брата от врат, искрится серебристо-янтарными каплями, и хочется рассмеяться от того, как отпускает напряжение, и даже дышать становится легче, и кажется, что если подставить ладони, то в них послушно лягут чаши здесь и сейчас идеально уравновешенных весов, а то, что в первые мгновения казалось почти невозможным, отнимающим силы с той скоростью, с какой исчезает упавшая на раскаленный камень капля, вдруг становится почти что вторым дыханием.
- Я почти забыл, как это, - еще несколько секунд уходит на попытку придти немного в себя, но как-то почти безуспешно, - Равновесие. Не сдерживай свою энергию, брат. Мне всегда нравился твой огонь.
Идея кажется еще более нелепой чем предыдущая, но отделаться от желания проверить, как будет выглядеть подсвеченный изнутри лавой каток, решительно не получается. И почему-то кажется совершенно не важным, сколько на это уйдет сил. В кои-то веки хочется отбросить серьезность, перестать думать слишком много, перестать искать ответы на заведомо риторические вопросы и копаться в прошлом. Хотя бы на одну ночь.
- Ты на коньках катался когда-нибудь?

Мальчишка. Болтающий в воздухе ногами, повисший у него, Ледяного на шее радостно, кажущийся совершенно счастливым, словно получивший наконец-то долгожданный рождественский подарок, мальчишка. Немереной силы, способный перетряхнуть весь мир, растопить при желании льды Антарктиды, и, играясь, зажечь сверхновую так же, как когда-то в бесконечном "давно" поджег, разрывая своим пламенем пустоту, всю Вселенную. Смотреть на него, Гнева, такого, заливисто смеющегося, улыбающегося, едва ли не сияющего изнутри, было... Странно, настолько, что в первые секунды синие глаза Справедливости распахиваются в шоке, но уже буквально в следующее, не медля больше не секунды, руки смыкаются на спине брата в объятиях, подхватывая, удерживая, не давая свалиться, а в темных зрачках смешками рассыпаются серебристые искры. Легкость, беспечность, свобода. Кто сказал, что нельзя? Кто сказал, что им, воплощениям, даже таким, как они, обязательно постоянно, каждое мгновение своей безумно долгой жизни, оставаться серьезными? Кто сказал, что хотя бы на одну ночь нельзя отринуть, отбросить в сторону груз прошлого и ставшие почти привычными страхи и рамки, отравляющие душу изнутри.
Казалось, они словно вдруг поменялись ролями, старший и младший, казалось, все здесь и сейчас превратилось в авантюру, безумную, немного нелепую, переливающуюся цветом и светом, отблесками огня, отраженными от льда бликами, стеклянной крошкой, пересыпающимися в калейдоскопе. А, ну и ладно в самом деле. Не важно, ничего не важно и не имеет значения. Одним безумием меньше, одним безумием больше. В конце концов - само по себе слияние их сил - уже немного безумие, пьянящее ощущением свободы, энергии, что рождается из этого сплетения, целого, большего, чем просто сумма двух частей. И хочется продлить это мгновение, растянуть его хотя бы на одну рождественскую ночь откровенным чудом, тем, о котором можно будет потом вспоминать не раз и не два, тем, которое станет согревать изнутри, словно само подтверждение того, что нет ничего невозможного. Для них двоих нет ничего невозможного. И они не узники, не пленники, не жертвы выстроенного ими самими лабиринта. Они - свободны, даже если здесь и сейчас они почти что слишком взрослые дети.
- Не спрашивай. Можно все, - морозные, ледяные узоры взметаются по стенам и опадают, рассыпаются снежными искрами, переплетаются с языками пламени, словно в танце. Кто сказал, что только фениксы могут возрождаться из пепла? Жидкая лава под ногами, текучая, переливчатая, словно раскаленными чешуйками драконов, покрытая бликами, скрывается под тонким, но прочным покровом прозрачного, от каждого соприкосновения с ней, отзывающегося янтарно-серебряными узорами, льда. И, нет, это вовсе на самом деле не сложно, это - правильно, той правильностью, в которой равновесие и гармония пронизывают все вокруг, только прикоснись, в котором главное - это лишь движение, бесконечное движение, единство противоположностей, борющихся друг с другом, дополняющих друг друга, поддерживающих, заставляющих идти в перед и двигаться дальше, и в этом слиянии когда-то и начиналась жизнь, яркой вспышкой среди ничто...
- Не бойся, этот лед не растает. Только не сегодня, - хочется дурачиться, хочется смеяться, сбросить с плеч казавшийся уже совершенно неподъемный груз чувства вины, какой-то безнадежности, хотелось найти просвет в темноте и черноте, зацепиться за него, раздуть цветущий осенними красками пожар из пламени и инея. Хотелось наступить пустоте на горло. Нет, эта стерва их не получит, - Не сдерживайся. Мне нравится твой огонь.
Сила, энергия, перетекает в пальцах, серебряной змейкой скользит по ним, дуновением морозного ветра по ладоням, послушно, легко, свободно. Это - вдохновение, столь редкое, почти что забытое или вообще так никогда и не познанное, не разобрать. Это - желание творить чудеса, пусть хотя бы здесь и сейчас, пусть хотя бы только для одного брата, того, кто был ему дороже всего этого мира, которого, как заблудившегося в лесу посреди ночи мальчишку хотелось взять за руку, вывести за собой, подарить, смеясь, новые коньки, и отвести домой. Сила переливается, подхватываемая потоком ветра, соскальзывает к ногам, становится лезвиями, что прочнее стали, полупрозрачными и острыми, оставляющими на поверхности льда, тут же наливающиеся багряным в отсветах лавы, узоры от каждого шага, от каждого движения.
Поддержать - за руки, помогая устоять в первые секунды на ногах, поймать равновесие. Смотреть сверху вниз - непривычно до дрожи, словно все привычное перевернуть с ног на голову. Оттолкнуться, потянуть за собой на середину покрытого льдом огненного озера, не давая упасть.
- Равновесие. Коньки - это про равновесие, - даже в голосе искры смеха, и скрывать их совершенно не хочется, словно и ему самому, Ледяному, лет пятнадцать, не больше, - И про свободу.
Смейся, брат, отпусти себя и свои страхи, не место им здесь, они не нужны. Слишком много было темноты и мрака. Давай уравновесим их чем только можно. Смехом, фантазией, радостью, сумасшествием, игрой, стихиями. Давай это будет справедливо и честно, и за все, что было плохого, мы создадим вот такое хорошее? Я не волшебник, я не умею творить чудеса, но кое-что мне подвластно.
Не сложно, совершенно не сложно, если знать как. Если не раз и не два чуть ли не до костей сжечь об пламя руки, если повторять это снова и снова, упрямо ища равновесие, то самое равновесие. Если найти, на ощупь почти что, понять такую простую в сущности, истину, что равновесие возможно лишь тогда, когда ты принимаешь обе стороны, в полной мере, и обеим даешь раскрыться. Не только другому, но и себе самому. И вот тогда и рождается серебро равновесия.
- Ну, я на атлета не тяну, - от смеха не удержаться, - Это, скорее, больше всегда подходило тебе. Я тоже помню, как это было. Но люди любят условности. Оставь им это, брат мой. Они все еще радуются, все еще азартно болеют, все еще упорно тренируются, чтобы достичь чего-то. Да, меняется форма, но дух, дух все еще живет, все еще объединяет их. Олимпийские игры и сейчас все еще праздник, который объединяет их.
Да, мир меняется, но и это вовсе не плохо на самом-то деле. Да, условностей становится больше, но и простота остается тоже. Та простота, которую нужно лишь поймать за хвост, как какую-то искренность, взять, удержать в ладонях и пронести с собой. Не обязательно соблюдать все правила, не обязательно гнаться за самым сложным там, где простота прекрасна в своей первозданности. Но каждый это решает для себя сам.
- Ты всегда мог и можешь попросить меня, если захочешь. Кататься на коньках, играть в снежки... Мой лед и мой снег не растают, если ты захочешь попробовать. Это малость, которую я могу и хочу подарить тебе.

Нет, такого подарка Джей не ожидал точно, настолько, что в первые мгновения даже растерялся, совершенно не сопротивляясь действиям брата, даром, что для того, чтобы тот натянул ему на голову теплую и пушистую, сотканную из энергии и почти что пламени, шапку, пришлось немного наклониться, послушно и растерянно. Не ожидал, да, но в следующую секунду, глядя озадаченно и в то же время улыбаясь на Гнева, рассмеялся совершенно искренне, не пытаясь вырваться и пропуская сквозь ладонь длинный, чуть покалывающий кожу, словно настоящая шерсть, конец шарфа.
А почему бы и нет в самом деле? Почему бы не побыть и вот таким здесь и сейчас? Свободным от условностей и обязательств, от собственного смущения и вечной холодности и строгости, от каких-то страхов и сомнений, от пустоты внутри, которая, казалось, обосновалась там с полным правом, и совершенно не собиралась никуда уходить, порой напоминая собой безнадежный, бездонный провал в никуда. Почему бы просто не быть сейчас тем, кем всегда быть на самом деле хотелось, просто собой, тем собой, который знает не только о том, что такое чернота и холод бескрайнего первозданного ничто, не только сухие и какие-то жесткие, едва ли не жестокие даже формулировки законов, не только тяжесть карающего клинка в руке, но и то, что такое простые и совершенно нелепые, быть может, радости, пониманием которых он сам во многом, если не во всем, казалось, на самом деле был обязан именно ему, Гневу, рыжему и бесшабашному всегда в своих затеях, в ответ на которые когда-то хотелось смеяться. Тогда, когда не хотелось хвататься за голову. Как он сказал? Общение с ним не прошло даром? Да, не прошло. Глупо было бы отрицать это здесь и сейчас, как отрицать и то, что для него самого, для Ледяного, его, Рыжего, огонь давно перестали представлять ту угрозу, которой должны были бы быть, отрицать и то, что их прикосновения, их почти что объятия всегда были желанны, даже тогда, когда они причиняли откровенную боль, даже тогда, когда для того, чтобы уравновесить их кажущийся нестерпимым жар, приходилось выкладывать, выскребать, казалось, все свои силы. Но это все - в прошлом, не сейчас и не в этом отрезанной от всей остальной вселенной реальности, одной на двоих. Одной для них двоих. И, пусть он не волшебник, а, как там говорилось в какой-то старой сказке? Только учится, но если в его силах здесь и сейчас сделать эту ночь Рождества волшебной и наполненной чудесами и магией, почти что сказочной для них двоих, а не только для людей, то пусть так оно и будет. Пусть им будет потом о чем вспомнить, обо что погреть потом руки, когда снова станет слишком холодно, а вокруг соберется слишком много теней, тянущих к ним двоим свои жадные и липкие руки. Пусть останется в памяти, что и так - тоже можно, и так - тоже бывает, если только захотеть, захотеть слить рыжее, обжигающее и веселое, немного злое в сердцевине и колючее с серебристым и прозрачным, немного строгим, прохладным и мерцающим отблесками янтаря.
- Простыть я точно не простыну, - все еще смеясь, отозвался Джей в ответ на почти что умоляющий и в то же время почти что такой же смеющийся, как и его собственный, тон Гнева. Ну простая же истина: воплощение холода и льда точно не способно подцепить такую банальную вещь, как простуда, во всяком случае, не ту, что от переохлаждения. Будто он, Огненный, запросто сам ныряющий в жерла вулканов, не знал, что для него, Ледяного, никакой снег столь часто служивший ему в Чертоге постелью, и никакая зима, не способны заставить замерзнуть. И все же...
- Но вот холодно мне все же и правда бывает, - и это тоже еще одна правда, та, о которой здесь и сейчас не хотелось ни вспоминать, ни задумываться. О том холоде, который способен пробрать до костей даже его самого, о холоде пустоты, о холоде ужаса и кошмаров, которые так и оставались ему неподвластны, о холоде палача и его равнодушного голоса внутри, лезвия бритвы под ногами и той боли, что, кажется, не денется никуда и никогда, что стала привычной словно собственная тень.
Но, кутаясь в пушистый только что подаренный шарф, кажется, замерзнуть даже изнутри совершенно невозможно, и вся эта чернота, что привыкла преследовать их по пятам кажется не больше чем просто чернильными кляксами на исчерканном листе, который нужно просто выдрать, скомкать и выбросить, прежде чем открыть новую и чистую страницу, и уже на ней начинать рисовать. Рисовать словно узором от лезвий коньков по льду, подсвеченным переливами лавы, словно нотами веселой и какой-то почти что шальной песни. Кто сказал, что нельзя в самом деле.
Первые движения на коньках кажутся почти что забытыми, но тело словно вспоминает само все то, что именно этой его оболочке не доводилось еще делать, но что прекрасно помнила на уровне рефлексов, кажется, сама его суть, единая со льдом как со своей стихией, единая с движением и совершенно иной свободой и серебром оставляемых позади линий. Когда-то, в прямом смысле в прошлой жизни, ему это действительно нравилось. Нравилось это подсмотренное у людей простое и в то же время в чем-то очень изящное развлечение, нравилось ловить ветер, наполненный снегом в скольжении по замерзшим рекам, чувствовать собственное тело в этом движении и вот такое - простое и материальное ощущение равновесия. И, пусть с последней такой прогулки прошло уже больше столетия, столетия, в котором не находилось уже места никаким, казалось бы, радостям, пусть он и сам запрещал это себе, даже глядя порой на то, как, особенно под Рождество, это делают люди, сейчас вспоминалось легко. Легко и непринужденно, словно вторым дыханием.
- Ты думаешь, я не смогу тебя догнать? - улыбаясь, Джей оказался рядом с Гневом через несколько секунд, сбавляя немного скорость, надеясь, что этот рыжий и смеющийся мальчишка, хоть немного понимает, что делает, и не свалится вдруг с непривычки, - Я, конечно, может, и кажусь тебе занудой, но это еще ничего не значит!
Рассмеявшись с этими словами, он перехватил брата за руку за запястье и резко развернулся, поворачиваясь вокруг себя, заставляя того скользить вокруг как делают иные взрослые с детьми или младшими братьями или сестрами, играя на льду в своеобразную "карусель". Дурачиться так дурачиться, пробовать новое, делать то, чего никогда не делали они оба. Разве не для этого и нужны иногда праздники?

Так странно и в то же время хорошо одновременно, словно окунуться в то, чего на деле, казалось, никогда и не было, или просто было основательно забыто. Не то детство, не то просто беззаботность, какая-то странная, совершенно не свойственная им обоим легкость, искристая, почти что солнечная, от которой, кажется, все вокруг, в этом заколдованном на одну ночь, невозможном, почти что безумном, с точки зрения любого, наверное, пространстве заливается светом, яркими бликами, мягкими, дробящимися всеми цветами радуги. Это хорошо по-настоящему, до звенящей, прозрачной легкости, той, в которой, кажется, можно отпустить самого себя, энергии, даже само время, забыть про условности, забыть про правила, забыть обо всем, что было, что есть, и тем более не думать о том, что еще будет. Поиграть в сказку, одну на двоих, немного безумную, совершенно, быть может, неправильную, но от того еще более манящую своей нереальностью. Рассказать потом кому - никто не поверит. Не поверит в то, что в принципе вот такое возможно, сплести воедино лед с пламенем, что они, именно они двое, тем более он сам, Ледяной, могут вот так беспечно дурачиться, играя в какие-то детские почти что игры. Но как же, черт возьми, свободно, и как же на самом деле, по-настоящему, это легко, словно дышать, дышать так, как будто вынырнув из глубокого-глубокого омута наконец-то глотать кислород, что почти опьяняет. Легко и свободно, и даже начинает казаться, что силы не уходят, не истаивают, вливаясь в поддержание этой безумной, по своей сути выходки, а, наоборот, прибывают, с каждым мгновением. Или не кажется? Нет, не кажется. От этого равновесия, настоящего, истинного, такого, в сущности, простого на самом-то деле, подвижного, живого, а не застывшего в коконе леденящего холода, переливающегося узорами витражей и фракталов, действительно по-настоящему, совершенно внезапно прибывает сил. И, кажется, вот-вот удастся поймать за хвост что-то очень важное, что-то очень правильное, какое-то понимание едва ли не сакрального смысла вещей, того, что станет путеводной нитью дальше, прогонит и развеет все сомнения, если только еще немного, совсем чуть-чуть позволить себе задуматься, всмотреться в этот странный, неведомый до сих пор узор, в его подобное танцу движение и... Нет, он не успевает додумать, смеясь и отпуская, отпуская эти никому не нужные здесь, слишком серьезные мысли. Отпуская их в пользу жизни, той, что есть здесь, здесь, сейчас, в лице восторженного, рыжего, огненного и такого бесконечно близкого и важного для него самого мальчишки, смеющегося, сияющего, и яркого, ради которого можно отбросить в сторону все вопросы Мироздания разом.
- Нет, не знаю, - смеясь и выслушивая объяснения пополам с упреками, звенящие в воздухе горстью, россыпью смешков слова, Джей смотрел на Гнева, едва ли не впервые за все это время, в этой жизни, в этом своем перерождении, а, может быть, и за все времена своего существования, настолько искренне и беспечно улыбаясь, словно не было, не было, действительно никогда не было и не будет никаких теней, словно нет ничего такого, о чем бы стоило на самом деле беспокоиться, и нет никакого холода и никакой пустоты внутри, снаружи, в Чертоге, там внизу. Никогда не было, и вот сейчас, да, тоже не существует палача, а все это были только так, какие-то страшные истории из тех, что дети, пугая друг друга рассказывают по ночам, а потом прячутся и боятся каждой притаившейся в углу тени. Есть только серебро, и только янтарь, до самого дна, и нет никаких голосов, никакого шепота в тишине, а есть только они двое. Настоящие. Ведь, даже если все это - сказка, внезапно раскрытая на нужной странице, это - тоже их настоящее, то, о котором не следует забывать, и лучше бы в самом-то деле вспоминать почаще.
- Ты правда думаешь, что я хоть что-то знаю про игры, или салки, или как там это еще называется? - все так же смеясь, без всякого упрека принимая и признавая собственное невежество в таких вещах, Джей отступил, оттолкнувшись, скользя коньками по льду, назад, увеличивая расстояние между ними, словно оценивая пространство для маневра, - Я никогда в жизни ничего подобного не делал, так что тебе, Рыжик, - обращение, ласковое, какое-то тепло-уютное, мягкое, срывается само собой, пересыпанное изрядно восхищенными нотами, как к младшему любимому брату, которого хочется, действительно и по-настоящему хочется баловать, даже если тайком от родителей, приносить строго настрого запрещенные, но такие нужные на самом-то деле, сладости, и шалости которого не раз и не два приходилось перед ними опять же прикрывать. Не честно? Да, там, по ту сторону от сейчас, это неправильно и нечестно, но они же не там, они сейчас здесь, и все остальное просто не важно, - Придется меня, такого, учить.
Кстати о сладостях? Вспомнилось вдруг, словно мгновенным отблеском солнечных лучей из далекого-далекого прошлого, бликами по золотистым, рассыпанным по покрывалу оберткам. Как там было? "Стать ближе и поделиться радостью?" Жестом фокусника достать, словно из памяти и в то же время из настоящего, из одного из самых лучших воспоминаний прошлого в один из лучших моментов их общего "сейчас". Пара конфет оказываются в ладони, одну - себе, другую Джей перекидывает, улыбаясь, Гневу, отступая еще на несколько шагов назад. Что? Справедливость не занимается, говорите, такими глупостями? Не тратит энергию на создание сладостей, не катается на коньках, не играет с главным шалопаем и возмутителем спокойствия бытия в нелепые, больше подходящие паре мальчишек игры? Вам показалось, вы много не знаете. А, впрочем, может, этого и не нужно на самом-то деле знать. Справедливость, может, этого всего и не делает, но он - Джей. И все остальное здесь и сейчас, сегодня, не важно.
Энергия стекает в ладони, легкая, звенящая, почти что прозрачная, прохладой родниковой воды, серебристыми искрами. Не то игра, не то своеобразное сражение, в котором ледяные преграды, барьеры и стены, то зеркальные и гладкие, то выстраиваются наподобие лабиринта, стремятся загнать в ловушку и не выпустить, то вырастают прямо из льда под ногами сталагмитами. Быстрее, еще быстрее, уворачиваясь от всполохов огня летящих навстречу, продолжая игру по каким-то неписанным правилам. Не то поймать другого, не то не дать поймать во всем этом самого себя. Движение, подобное танцу или не-сражению-но-почти стихий, их самих. Лед плавится и вырастает вновь, искры огня рассыпаются и возвращаются задорным и веселым роем, становятся рыжей и озорной частью белого и пушистого снега. Снежки? А, почему бы и нет? Смеясь, и прокатившись мимо одной из все еще целых ледяных глыб, покрытых искрящейся шапкой, Джей зачерпывает ее в обе ладони, слепив "снежок" и бросая его в брата. Почему бы не продолжить и так в самом деле? Почему бы не делать все то, на что раньше, казалось, можно было только смотреть, наблюдая за тем, как это делают человеческие дети? Почему бы не сделать, в самом деле из всех "нельзя" хотя бы одно вот такое "можно"?

Это действительно была игра, в которой, казалось, не было никаких особых правил, только скорость и движение, танец огня и льда под ногами и вокруг, и в них самих. Свобода? Да, в каком-то смысле это и была свобода - обеих стихий, немного сдержанная, уступчивая, мягкая, не превращающая это ставшее возможным сегодня и здесь единение в открытое противостояние. Джей наблюдал за Гневом, радуясь тому, как легко и непринужденно, словно рыба в воде, освоился брат с коньками, словно умел это всегда, только давным-давно забыл, как почти что забыл, казалось, и он сам, во всяком случае, в этой жизни, в которой до сих пор не было, просто не находилось места такой беспечности и легкости даже на несколько минут, не говоря уже о чем-то большем, не находилось места прежде каким-то желаниям, и этому ощущению - можно, можно просто хотя бы ненадолго - быть собой, выпустить на эту самую свободу собственную энергию, дать ей расцвести узорами серебристого инея, зеркальной почти что гладью, превратить вечное, с мгновения "ничто и нигде" начавшееся "противостояние" в шутливую игру...
Снежок рассыпается снежными хлопьями, разлетается, на секунды искрясь в языках пламени золотисто-рыжими отблесками, и в следующую секунду Гнев, не удержав таки равновесия - падает, споткнувшись, как самый обычный мальчишка, зазевавшийся по сторонам, смеясь и неловко пытаясь удержаться на ногах. На это хочется рассмеяться - весело и совершенно без какой-либо насмешки, вспоминая невольно, как когда-то давным-давно, века назад, он, тогда еще будучи девушкой, учился сам этому искусству, вот также, то падая, то ловя удивительное, смутно осознаваемое, но все-таки прекрасное ощущение - равновесия в движении, своего рода гармонию, на замерзших реках, на расчищенных гладях озер и прудов. Человеческое изобретение, человеческая игра, которую даже такое воплощение, как он не обошел стороной, долгое время наблюдая издали, и однажды смущенно и неловко осмелившись попробовать на самом деле, превращая изредка своим появлением для детей и для взрослых простую игру в зимнюю незамысловатую сказку.
Пара шагов, оттолкнувшись лезвием, чтобы протянуть было брату руку, как слова, пусть и произнесенные с веселым, заливистым почти что смехом, бьют почти что наотмашь, впиваются раскаленной иглой, заставляют оступиться, потерять на несколько мгновений нет, не физическое даже, а внутреннее равновесие, замереть не замечая, как трескается под ногами лед, как вырывается из-под него пламя, обжигая - почти что незаметным, хищным касанием, почти что привычным, настолько, что даже тянется к нему машинально ладонь - не то погладить, не то - почувствовать это острее, как когда-то, почти что заслуженно. Вдох. Закрытые на пару секунд глаза, и улыбка - оставшаяся на губах, все еще искренняя, но растерянная и болезненная - тоже привычно. Выдох. Равновесие, качнувшееся назад, пойманное усилием воли, также, как и сотни раз до этого - легким дуновением серебра, под которым, словно под белым покровом по началу холодов, скрываются трещины в черной земле. Больно. Это все таки действительно больно, как ни крути, как ни закрывайся, и не уговаривай себя. От этого слова - бросает в дрожь, до отвращения, до желания не слышать его никак и никогда. Не слышать в такие моменты - особенно. Не судить, не думать, не вспоминать. Просто перевести дыхание, и - похоронить хотя бы ненадолго это чувство где-то там, в глубине, как и много раз до этого, подставляя ладони под кружащийся и не тающий никогда от его прикосновений снег, умиротворением этого медленного танца - нет, не надолго - всего лишь на считанные секунды - замереть так, глядя куда-то вверх, к облакам и небу, которого нет здесь над головой, туда, где по ледяному потолку пляшут огненные узоры, то сплетаясь в причудливые фигуры, то распадаясь. Улыбка, и взгляд - глаза в глаза, почти что мягкая, извиняющаяся и - виноватая, и вновь - идеальная гладь под ногами, затянувшаяся, пусть и выдавшая его, Ледяного, с головой. Равновесие. Вся жизнь - это про равновесие, такое хрупкое. Как же трудно его порой удержать, и какой же малости достаточно, чтобы пошатнуть на самом деле.
- Конечно, - расстояние между ними - всего-то протянуть руку, и Джей кивает, ловя брата и привлекая его еще ближе, обнимая ненадолго, - Это совсем не сложно.
Действительно не сложно - отстраниться, улыбаясь - уже иначе, уже легко, словно успевая выдохнуть, отпустить внезапно нахлынувшее за эти короткие объятия, и все-таки не отпуская совсем - за руку. Снег - вихрем среди огня, змейками по ветру, россыпью снежинок, разлетается по всему залу, касается огня, касается лавы, взлетает в потоках горячего воздуха - дразнящей стаей не то серебристых светлячков, не то пуха. Снег - еще одна форма льда, тонкая и невесомая, пока его мало, укутывающая, устилающая все вокруг.
- Попробуй, - Джей почти что смеется снова, разворачивая ладонь Гнева в своей руке, подставляя ее под планирующую на нее мохнатую снежинку, удерживая почти что интуитивно, почти что незаметно для самого себя равновесие и в этом - между холодом снега и горячей кожей огненного воплощения: почти что магия, но кто сказал, что нельзя? Снег - почти настоящий, пресно пахнущий и оставляющий тонкий привкус родниковой воды на губах, материальное, живое, легкое и почти что нежное по сравнению со льдом серебро. В руках. Почти что послушное.
- Он не растает, сегодня, пока ты этого не захочешь, - сила, равновесие как оно есть, совсем небольшое, быть может, чудо только для них двоих. Мог бы он сделать такое на самом деле? Там, на земле, где-нибудь среди настоящего горного снега, среди покрытых белым равнин и городов, провести брата с собой туда, где пронзительно голубым, словно небо, отливает на сколах лед? Провести и не дать там замерзнуть... Ведь нет ничего невозможного, если только действительно захотеть, если по настоящему довериться, если только знать - для чего и для кого.
- Я... Не то чтобы много играл в снежки сам, - отступая на несколько долгих, скользящих лезвиями коньков шагов, Джей сгребает в ладони белую и хрусткую в пальцах снежную шапку. Плотно, крепко, до почти что ровного шара. Кто бы только мог подумать, что однажды в самом деле такое случится? Ведь это - почти что детство, которого не было у них обоих и быть не могло, смешное и нелепое, с бессмысленными в сущности, озорными забавами, придуманными не воплощениями даже, а людьми. Кто бы только представил... Бросок - легкий. Не ударить, не причинить вреда, просто в шутку - в брата. Хватит серьезности и хватит серьезных сражений между ними, их было слишком много, и кто знает, что еще будет. Игра есть игра - без каких-либо правил, просто ради самого ощущения - так тоже можно. Все можно, если только захотеть.

Объятия? От неожиданности Джей едва устоял на ногах, подхватывая в них брата, крепко, растерянно и в то же время благодарно, выпуская с ладоней только-только успевшие зародиться хлопья снега, тут же разлетевшиеся на свободу в этом почти что безумном слиянии стихий. Объятия, тепло, и не произнесенное вслух, но буквально физически, настолько, насколько это дано им, воплощениям, ощутимое, какое-то бережное даже здесь и сейчас, светлое и очень понимающее "прости".
Нет, здесь и сейчас не место этому чувству между ними. Хватит, только не сегодня, только не в этим минуты, буквально чудом доставшиеся им двоим в этом мире. Боли и страхов было и так слишком много, слишком много было и горечи, в которых на самом-то деле, куда больше стечения рока нежели чьей-то вины. Да, он знал об этом прекрасно, знал, быть может, как никто другой. Кому как не ему, какое бы отвращение ни вызывало у него это слово, но кому как не ему дано было судить о таких вещах? Кому как не ему было знать при этом о том, что, как ни крути, от этого знания не становится ни на мгновение легче. И все-таки, все-таки больше всего на свете в эту секунду Джей не хотел, чтобы весь этот запутанный, тянущийся из прошлого в настоящее и будущее клубок из случившегося, из случайностей, снова опутал их двоих в свои сети. Они выбрались, они живы - оба и оба заплатили за это непомерно, быть может, высокую цену. Но вот такие моменты - объятий, искренних и открытых, доверчивых, наполненных светом и ощущением чуда, настоящего рождественского чуда, даром что религия - это не про них, стоят того, стоят того, чтобы продолжать за них бороться.
"Все в порядке", - также беззвучно, почти что смеясь, улыбаясь - легко и свободно, так, как улыбаются те, кто слишком хорошо знает, чего на самом деле стоит такая улыбка и такие слова, Джей удерживает Гнева с собой рядом, опустившись на колено и заглядывая ему - мальчишке, в глаза. Не утешение, но правда. Все в порядке. Он в порядке, они в порядке, вот прямо сейчас, держась за руки - в порядке, что бы кто ни говорил и не думал, что бы ни было в прошлом, и что бы ни случилось еще в будущем. Так просто на самом деле - обнять, уткнуться в него ненадолго лбом, позволить себе это, как секундную слабость, как еще одно без слов сказанное "ты мне очень дорог", почти что благодарное и тоже - извиняющееся и тоже - теплое. Настолько, насколько это только для него, ледяного, возможно.
Так странно - быть настолько выше, так странно - смотреть вот так в глаза, пусть недолго, в этом разговоре "не вслух", в этой такой нехарактерной для него самого открытости. Странно, но это тоже - останется с ними, между ними, драгоценным воспоминанием и каким-то удивительным ощущением доверия, которого, казалось, не хватало им обоим так давно. Перестать оглядываться назад, хотя бы ненадолго, перестать с опаской заглядывать в будущее, просто быть, просто жить и ценить каждое вот такое отвоеванное у судьбы мгновение. И какое-то странное, не находящее выражения в затертых словах и смыслах чувство подкрадывается, кажется, на несколько секунд, заставляет задержать дыхание, и почти что так же незаметно и исчезает, не давая себя уловить и понять.
Недолго, все это - совсем не долго, и - игра продолжается. И вот, они снова скользят по льду, среди всполохов пламени, перебрасываясь снежками и прячась за полупрозрачные, почти что матовые, подсвеченные изнутри препятствия. Смеясь и дурачась. Не дети? Да, они давно уже не дети. Но кто вам сказал, что даже им, воплощениям с сотнями тысяч лет за плечами, нельзя хоть ненадолго отбросить весь этот груз?
"Снежки", алые, словно из чистого пламени, взлетают в воздух, и уворачиваясь от прямого попадания, Джей почти что машинально подставляет ладонь, ловя один. Воспоминания - едва ли не одни из первых в этом мире, едва ли не одни из самых теплых, вот о почти что таких же, о почти что такой же игре, там в Верхнем Пределе на заре времен. Энергия - все также отдается жаром, мягким и почти что ласковым, энергия, все еще восхищает, словно впервые. Вот только улыбаться в ответ получается уже куда как лучше, куда как легче.
- Почему бы и нет, - перекатывая сгусток энергии огня в ладонях, даже не пытаясь скрыть собственные эмоции, любуясь ало-рыжими отблесками на его поверхности, Джей медлит, словно не желая выпускать его из рук. Так много всего в этих красках, в этом легком, почти что обжигающем ощущении. Серебристые искры касаются поверхности, вспыхивают - по своему прежде чем он все же замахивается и бросает этот "снаряд" обратно.
Сражение - без потерь, без проигравших, без какой-либо определенной цели кроме одной - радоваться тому, что бывает и так. В рассыпающихся бликах энергии их обоих, когда, разбиваясь о преграды, снежки разлетаются почти что брызгами, щекочут кожу своими прикосновениями, дразнящими радостно и задорно. Почему они никогда не делали этого раньше? К чему была вся эта пронесенная через сотни веков, сдержанность и серьезность, если вот так, оказывается, тоже можно?
- Знаешь, - в какой-то момент переводя дыхание, забираясь с ногами на глыбу льда, Джей, улыбаясь, отбрасывает с глаз растрепавшиеся пряди волос, глядя на Гнева, - Если, конечно, ты захочешь, я предложил бы делать это чаще.
Это - вот такое маленькое безумие на двоих, это - вот такие вот встречи, в которых находится место простым радостям и чему-то новому, это - то, что может стать какой-то, быть может, традицией, как тонкой ниточкой, которая поможет им обоим связать воедино то, что казалось давно и безнадежно разбитым на тонкие осколки. Это - вот такие простые, в сущности, мелочи, из которых и состоит жизнь даже у таких как они.
- Хотя бы раз в году, - просил бы о большем, но и навязываться - все равно почему-то неловко, словно и так получил слишком много, - Знаешь... Это лучшее Рождество из всех, что я помню. Спасибо тебе, что пришел, - сказать об этом вслух, со всей искренней благодарностью, как едва ли не за лучший подарок в жизни, за вот это вот ощущение практически счастья, - Что ты там говорил про мороженое в том случае, если у нас получится соединить воедино мой лед и твое пламя?
Да, ему ничего не стоило бы создать его прямо здесь, прямо сию минуту, но выбор Джей все же оставляет за Гневом. Выбор того, что случится дальше, выбор - остаться или вернуться, продолжить игру, или найти что-то новое. Да, он рад был уже просто быть рядом и даже не пытался этого скрывать, но и просить о большем не смел.
- Правда, горячий шоколад из ничего я не создам, даже если очень захочу.

Несколько секунд Джей смотрел на смеющегося, словно совсем мальчишка, брата в замешательстве, внезапно осознавая вдруг, что, наверное, никогда до сих пор, до этого внезапного в глубине своей момента не видел его таким, настолько озорным и открытым, настолько беспечным, даже, казалось, в самом начале, когда ни у кого из них за спиной не было ни прожитых тысячелетий, ни ссор, ни споров, ни ошибок, ни глобальных мировых и личных катастроф. И это завораживало и восхищало одновременно, и заставляло, казалось, его самого словно сбросить хотя бы здесь и сейчас со своих плеч, поддаться этому настроению, смеясь:
- Может быть, именно этого я и хотел всегда, - эхом на прозвучавшую "угрозу", не понять, насколько шутка, а насколько совершенно искренняя серьезность, насколько на самом деле это - больше чем просто признание. Хотел - чего? Вот этой искренности, откровенности и беззаботности, какой-то легкости, ради которых всегда держал открытой дверь. В Чертог, и не только в Чертог. Вот этого самого "можно", лишенного всяких сомнений, лишенного условностей и страхов. Приглашения, которое станет для брата не формальностью, не вежливостью, а действительно поводом придти. Как было это объяснить и как донести? Не важно, прямо сейчас не имеет значения. Слишком много всего, и слишком в то же время мало. И можно было бы говорить о многом, но здесь не нужны на самом деле никакие, кажется, разговоры, тем более, настолько пропитанные горечью прошлого, оставшегося там, по ту сторону врат, по ту сторону реальности.
- И в моем Чертоге можно кататься не только на коньках, и не только в Чертоге, и не только кататься, - все еще смеясь, прежде чем встать и идти куда-то, Джей ловит Гнева-мальчишку за руку, накрывая его ладонь своей - кажется, всего лишь на секунду, и кажется, что между ними только воздух, но что-то касается кожи, прикосновениями пушистой почти что прохлады, живое и хрупкое. Убрать руку и маленькая полупрозрачная пичуга расправляет крылышки, и, вспорхнув, устремляется в полет над их головами, а потом и по этому заполненному огнем и снегом одновременно пространству, рассыпая снежинки с крыльев словно серебристую пыль в воздухе.
Не совсем слуга, но и не иллюзия. Словно из льдинки выточенная с горячим и живым нутром, еще одним совсем небольшим, быть может, щебечущим подарком, смешным и упрямым комком вылетевшая на волю птица. Нет, не будет никогда в ней величия фениксов, что рассекают пламенными росчерками низкое полыхающее и грохочущее небо Огненного Чертога, не будет в ней и грозности драконов, не будет холодной степенности полярных сов. Но их и не должно быть здесь, в этом маленьком и шустром напоминании об этом "сегодня", чтобы оно не стало окончательно ушедшим "вчера", словно вобравшем в себя это настроение почти что детства, которого не было у них обоих, крылатым и пушистым ожившим снежком, оставшемся от их игры.
- Надеюсь, ты не против, если она поживет у тебя, - провожая ее взглядом, Джей улыбнулся, спрыгивая на лавово-ледяной пол, отзывающийся на его прикосновение похожим не то на сетку трещин, не то на причудливую паутину, морозным узором. Сила, энергия, едва ли не впервые в жизни настолько свободно текущая сквозь пальцы, кажется, что вместе с самим дыханием... Так - редко, и так удивительно. И так - просто, последовать совершенно не задавая никаких вопросов куда-то из этого маленького и уютного мира, проваливаясь вслед за братом в реальность - настоящую, под темное высокое и прозрачное на морозе зимнее небо, ногами на мерзлую, припорошенную снегом, настоящим снегом, что сыпется с этого неба медленными замершими, словно на кинопленке, зависшим в воздухе. Дыхание в первые секунды перехватывает, вырывается облачком пара, растерянностью - так... Странно это, с его-то губ. Слишком живое для него самого, для Ледяного, дыхание - отголоском переплетения двух стихий.
Контраст почти что оглушает в первые мгновения, заставляет встряхнуть головой, с запозданием отпустить в закрывающиеся врата оставшееся за ними равновесие, ощущение чуда. Отпустить, чтобы в реальности окунуться в чудо не меньшее, устроенное Гневом. Кажется, не надоест никогда. Никогда не наскучит, не станет обыденностью этот огонь в его руках, взлетающий к небу, это движение, за которым, кажется, наблюдал бы бесконечно, как когда-то за рождением звезд. С восхищением, неизменным, каждый раз как будто впервые - острым, ловя на ладони осыпающиеся искры и беспечно садясь прямо на землю, покрытую снегом, скрестив ноги и запрокидывая голову. Так - хорошо. Удивительно хорошо, словно накрывает ненадолго теплым спокойствием, ощущением настоящего праздника, настоящего Рождества, о котором до сих пор доводилось разве что читать в написанных людьми книгах, да наблюдать со стороны.
Хорошо и совсем не страшно. Это - не его собственный Чертог, это - тоже темное, но совершенно другое небо, и снег вокруг - мягкий, не впивается острыми шипами, ведь он - не осколки собственной силы и собственной же души. Рядом. Просто рядом, и танцующие всполохи огня. Выдохнуть, словно наконец-то это просто вот так - можно, выдохнуть и откинуться на спину, падая в белую холодную мягкость, глядя вверх, на устроенный Гневом танец драконов и фейерверк. Запомнить это. Просто запомнить, контрастом, ярким, перечеркивающим контрастом к тому, как на самом деле это бывало, как часто, как до мучительной боли привычно. Теплом, стирающим воспоминания, которые теперь, быть может, наконец просто растворятся среди теней.
- Если захочешь поваляться в снегу, присоединяйся, - настроение все еще легкое, и шутка с примесью серьезности получается сама собой, - Уверен, раньше тебе этого делать не доводилось, - улыбаясь, Джей протянул брату руку, перемешивая серебро материальное с собственной силой, - Обещаю, он не растает сейчас. И ты - не замерзнешь. А потом пойдем за кофе.

Создавать? Джей улыбнулся на эти слова, такие созвучные с его собственными мыслями, что возникали порой, глядя на этот мир, на всех, кто в нем жил и живет, наблюдая за воплощениями и людьми, на все то, что появлялось, словно огни в темных водах океана, вспышками новой энергии, новой рожденной жизни, энергией творческих порывов, энергией встреч, новых знакомств, всем, что так или иначе появлялось вновь и вновь, то исчезая, то дополняя существующий узор, то изменяя его. Казалось, можно просто закрыть глаза, чтобы дотянуться, чтобы увидеть, по-другому, эту реальность, как вечно живое нечто, постоянно меняющееся, обладающее собственным пульсом и собственным дыханием...
Вот только собственные творения, будь то снег или лед, или что-то иное, более материальное, все то, что доводилось ему в этой или прошлой жизни создавать, он едва ли осмеливался хоть когда-нибудь в полной мере назвать живым, будь то пушистый снег, наполнявший собою пространство, прозрачный ли лед, растекающийся по поверхностям порой просто от прикосновения его руках, искры ли прохладного, успокаивающего серебристого света, так похожие не то на звезды, не то на гирлянды, запутавшиеся в черных обнаженных по зиме ветвях деревьев. Будь то его сила - как воплощения, или же то, что подвластно даже людям - штрихи карандаша и движение кисти по бумаге, звуки ли музыки рождающиеся в клавишах и струнах, строки ли системного кода, что "оживут" потом в смешении пикселей и микросхем, создавая совершенно иную "магию". Живое? Это - живое? Быть может, только сейчас, слушая брата, глядя в небо над ними, перебирая машинально снежную пыль, пересыпая ее, не тающую от его прикосновений, из ладони в ладонь, словно песок, почти что задумчиво, не отдавая себе в этом отчета, как-то неловко, смущенно улыбаясь, он позволил себе действительно задуматься об этом. Задуматься и - хотя бы попытаться поверить. Поверить в то, что это - действительно возможно, по-настоящему... Нет, наверное, Джей никогда не смог бы объяснить этого словами, ни Гневу, ни кому-то другому. Вдохновение, всегда перемешанное со страхом, с готовностью в любой момент отдернуть руку, не касаться своими неумелыми мазками шедевра под названием "мир", шедевра, который он по природе своей должен был бы не оберегать, но разрушить.
- Не сложно, - холод мыслей развеивается как дымка, рассеивается, так и не успевая осесть инеем поверх согретого удивительной открытостью и авантюрностью, редким единением и беспечностью "сейчас", не отравляет собой улыбку, не заставляет дрогнуть голову и обещание дается легко, как, может быть, никогда и ни одно обещание прежде, - Если тебе нравится, и захочешь, то... Можем сделать это традицией. Нашей... На Рождество.
Чем-то общим, чем-то, что станет тонкой нитью, что свяжет вместе настоящее и будущее, ожиданием, обещанием, что это самое будущее наступит, верой во что-то хорошее, которое обязательно случится, - хорошее же? Глядя на улыбающегося довольно брата, Джей надеялся, что да, - какой-то точкой опоры, как маяком, на свет которого можно будет идти, когда вокруг станет слишком темно. Во всяком случае, для него самого... Даже если это будет только его обещание.
И вспомнились почему-то рассказы о том, как начиналась эта традиция здесь, на земле, у людей. Как деревянные, грубоватые, но с вложенными в них благодарностью и искренней заботой, резные фигурки животных, первые рождественские подарки "братьям" и "сестрам", сделанные маленьким Николасом, дали начало празднику, такому, каким его знали они все сейчас. Пропитанному признательностью, бескорыстной добротой и теплом - "от души". Символично...
- Мне всегда нравилось бывать у тебя в Чертоге, - слишком очевидно, чтобы это признание, наверное, удивило бы здесь кого-то, - Всегда казалось, что он до краев наполнен жизнью, похожей на тебя самого. Своенравной и дикой...
Когда они говорили вот так просто и так откровенно в последний раз? Без сводящих с ума парадоксов вселенной, без философии, без поиска ответов на извечные вопросы о судьбах мира, о своем в нем месте? Когда последний раз вот так - о важных, на грани откровения и откровенности, но все таки мелочах, что давно стали привычными для обоих, и в то же время, казалось, удивляли, словно открываясь впервые.
- Это хаос, но хаос не лишенный красоты и гармонии. Так, наверное, я всегда видел тебя. Порывистым, вспыльчивым... В буквальном смысле, - бросив на брата неопределенный, но наполненный теплом взгляд, Джей улыбнулся, - Но, знаешь, мне нравится. Как и твои фениксы. По началу с ними было тоже не просто, я... Боялся, что им будет у меня слишком холодно, но, кажется, это не они у меня замерзли, а им удалось отогреть мой Чертог и в чем-то меня самого. Хотя у тебя это все равно получается лучше.
Признание, слишком странное быть может, но зато совершенно искреннее, и почему-то кажущееся важным, словно напоминанием о том, что, нет, не навязывается ему Огненный брат, и, скорее, это ему, Ледяному, есть за что быть благодарным. Да, даже длинная зимняя ночь закончится, и они пойдут пить кофе, где-нибудь в маленьком кафе, пока весь город, сонный после праздника, только-только еще будет просыпаться.
- Знаешь, это и правда лучшее Рождество из тех что я помню. Благодаря тебе. [icon]http://sh.uploads.ru/D4kg5.jpg[/icon]

Глаза закрываются сами собой на прикосновение к волосам. Но это не возражение, это - тоже принятие, принятие и - разрешение, согласие, спокойное, почти что желанное, настолько, насколько это вообще для него возможно. И Ледяной улыбается, не придавая сейчас никакого, ни малейшего значения таким мелочам, как взъерошенный, совершенно несвойственный его обычному облику, внешний вид, на то, на то, что вся одежда потом тоже будет в снегу, в снегу, запутавшемся в его темных, растрепанных стараниями брата волосах, на то, что без очков, надевать которые сейчас нет ни малейшего желания, слегка, сейчас - совсем слегка, здесь на земле, расплывается зрение. И пусть, не важно все это, не имеет значения. Это - часть жизни, все то, что делает такие моменты настоящими, очень тонкими и в то же время - очень глубокими, почти что бездонными в том ощущении, что они дарят в таких вот прикосновениях.
Принятие. Принятие его - рыжего, Огненного, Гнева, брата и друга, и куда большего, для него самого, чем могут вместить в себя эти простые слова. Принятие, изменившее в сущности всю его жизнь, его самого, там, далеко-далеко во времени от этого простого и такого живого "сейчас". Хрупкое равновесие в этом мгновении, равновесие соприкоснувшихся вдруг наконец-то таких похожих, тянущихся навстречу, распахнутых друг другу эмоций. Равновесие, легкое и удивительное, словно два Чертога все еще переплетены в странном, почти что невозможном слиянии. Продлить бы этот миг, продлить бы хоть ненадолго. Дышать этим морозным зимним воздухом, дышать этим теплом рядом, этим снегом и какой-то дурашливой немного, насмешливой и беспечной простотой, пока есть возможность. Как это редко, безумно редко бывает - не чувствовать на плечах никакого груза, как это удивительно, почти что странно, словно оказавшись в другой, параллельной, лишенной всего дурного, всего лишнего, реальности. Рождественское чудо? Да, наверное. И, может быть только сейчас, вот именно в эту секунду, эта мысль становится настолько простой и настолько яркой, пониманием, осознанием в полной мере того, почему же, почему люди, смертные, так тянутся к этому празднику, так ждут его, почему это так важно, эти блики гирлянд, эти запахи и звуки, эти голоса, песни, и пушистые еловые венки. Потому что все это и есть - своего рода сотворение нового, другого, праздничного, закрытого, защищенного от страхов, проблем и неприятностей мира. Того, в котором можно просто быть, почти что убежать в него, окунуться как в сказку. Да, хрупкую, но по-настоящему любимую, беззаботностью и предвкушением, что родом из детства, из искренности и чистоты, из всего того, во что верится, и на что еще можно надеяться. Напоминанием. Бесценным напоминанием, особенно для них, именно для них двоих вот прямо сейчас. О том, чего, быть может, на самом деле и не было никогда, ведь они - не люди, но это не значит, что не может на самом деле быть, если очень захотеть. Если просто потянуться - и создать маленькое чудо своими руками.
- Конечно, - простым согласием на прозвучавший вопрос, в котором не то предложение, не то нерешительная и почти что робкая слишком для него, Гнева, просьба. Конечно, чего угодно, если только действительно захотеть. Конечно будут и праздники, и ночи и яркие солнечные дни, пусть даже не только из них состоять будет жизнь. Конечно, не только. Но и это все - тоже будет. Особенно теперь, когда они оба понимают, что да, так тоже можно.
- А беспокоиться даже о тех, кто вполне может постоять за себя и сам, совершенно естественно. И это не сомнение, это забота, - не только про фениксов, гордых и самостоятельных, "детках", нравных и удивительных, это - о нем самом, Рыжем, и говоря об этом, ловя взгляд брата, и немного щурясь, Джей на несколько секунд умолкает, немного неловко улыбаясь. Да. Это - забота о нем самом, и почти что признание, почти что беспомощное "не могу не", не произнесенное вслух. Признание в том, что да, как бы ни были сильны и упрямы, быть может, они оба, отойти в сторону и не тянуться поддержать, подхватить - невозможно. Да и не нужно наверное. Ведь это - не про слабость. Это про жизнь. Про то, что каждый, каждый - живой. Про не-одиночество и стремление навстречу.
Пауза, несколько секунд молчания. Легких, почти что невесомых, прежде хрустнет скипуче снег, отзываясь движению, когда Ледяной садится, встряхивая головой, отбрасывая волосы с глаз, прежде чем он поднимается на ноги, протягивая брату руку, помочь подняться тоже. Нет, не потому, что это действительно нужно, а потому что это - тоже "рядом", естественное и простое, как и в чем-то немного повод прикоснуться снова.
- Пышек так пышек, - внутренние часы, чувство времени, почти что такое же острое, как и чувство равновесия, немного удивленно отзывается в ответ, и Джей лишь улыбается, - Только придется немного прогуляться, рано еще.
Рано, ранее, еще сумрачное, почти что темное утро, наполненное тишиной, но уже встающими над горизонтом яркими алмазами звезд с постепенно светлеющей полосой на горизонте, сквозь которую вот-вот брызнет рубиново-алый зимний солнечный луч. Еще немного.  Совсем немного. И короткая прогулка с пустыря к переплетению кривых и сонных улочек - достаточное время, чтобы этот розовато-янтарный отблеск заполнил собой мир. Достаточный, чтобы тихий и пустынный городок, зевая и потягиваясь после праздничной ночи, наполнился сначала гулким боем колокола на башне, отсчитывающим часы, редкими тихими шагами, подслеповатыми, заспанными огнями в окнах, и - запахом свежего кофе.
Выбрать маленькое кафе в хитросплетении переулков - совершенно несложно, если довериться ароматам, просачивающимся под дверь, манящим корицей и ванилью, чем-то тонким и сладким, горячим и мягким, даже в дуновении с улицы. И, толкнув стеклянную, разрисованную под снег краской дверь, буквально за руку втаскивая за собой в небольшое помещение брата, Джей мимоходом, неосознанно почти что добавляет к этому искусственному узору - настоящий, причудливым инеем. Просто так, без повода, и - почти незаметно, штрихом к "сказке".
- Точно чай? - снимая пальто, вешая его на вешалку, здороваясь с раскладывающей чашки и блюдца на полках хозяйкой, переспрашивает он у Гнева, бросая мельком взгляд на еще не выложенную даже на прилавок, на только-только вынутом из печи противне разложенную выпечку, - Не передумал?
Кофе. Хотелось кофе с молоком. И просто молока, и просто - побыть еще немного хотя бы - вот таким, живым и почти что обычным, пока это еще возможно. Упростить мир и жизнь до маленького и уютного заведения, до прозрачности утра и горячего напитка в чашках. Не часто, совсем не часто такое случалось. Слишком не часто, чтобы упускать редкую, словно тоже подарок, удивительную возможность тоже побыть простым, живым и настоящим. [icon]http://sh.uploads.ru/D4kg5.jpg[/icon]