Лето в Киото - знойная жара под ясным небом с лениво ползающими по нему редкими облаками. Время, пронизанное солнцем, стрекотом цикад, яркостью, золотом, запахами травы и дорожной пыли. Время розоватых бутонов лотосов в зеленой воде прудов, стрекозиных сетчатых крыльев, время тишины, спокойствия и неторопливости даже сейчас. Древний, по меркам людей, город, которому совершенно некуда торопиться, греющий чешую своих изогнутых черепичных крыш под жаркими лучами, подобный панцирю большой черепахи, звенящий ручьями в парках и садах. История не обходила его стороной, играясь, как играется капризная женщина со своим зеркалом, он горел в пожарах, в нем сплетались интриги и людские помыслы в коварные змеиные клубки, но... Наверное все же слова и имена имеют значение где-то там, где каждой вещи и каждому живому уготована своя судьба, и город Киото, он же Хэйан-кё, хранимый, как гласили легенды, всеми пятью стражами света, все еще был той самой "столицей мира и покоя", что и в его давней, тысячелетней юности..
Гармония. Вот, наверное, что больше всего привлекало сюда Джей, ледяное воплощение, щурящееся сейчас на солнце под давящим ей на плечи удушающим летом. Гармония, разлитая в воздухе, словно оставшаяся с тех времен, когда люди все еще играли здесь в магию с этим миром, переплетая ее со всеми своими творениями. Да, они же совершали ошибки, порой не по своей вине, но кто не безгрешен? Даже они, воплощения, которых обитатели земли порой путали с богами, на деле творили их едва ли не больше, чем сами люди... Но даже это порой не мешало на самом деле гармонии. Мир не может существовать без своей темной стороны, он пошатнется в своем бесконечно подвижном равновесии и обрушится в движении маятника в обратную сторону, скатываясь в пропасть. Может быть поэтому сама Справедливость, как бы ни манила ее утопия, понимала, что истинная гармония никогда не будет выглядеть как нечто исключительно светлое и чистое. Тени нужны этому миру также, как нужно ему солнце. Благословенные тени в жаркие дни, укрывающие измученных слишком ярким светом существ в своей блаженной, ласковой, обволакивающей и успокаивающей прохладе. Тени ночи, тени деревьев, камней и зданий, людей и животных, солнечных часов... Ее собственная тень, скользящая по траве рядом, как альтер эго, вечное напоминание о том, что у всего есть своя темная сторона, даже у самого светлого чувства, такого как Надежда, такого как Любовь... Что уж говорить о той, кого издавна принято называть еще и палачом, так часто забывая о второй ее стороне, что она и сама порой переставала о ней помнить.
Редкие моменты гармонии. Редкие моменты удовлетворения и спокойствия... Сотканные из запахов и звуков, из не зависящей от нее здесь и сейчас материальности всего существующего вокруг. Шуршанием ткани хакама, тяжестью веера в широком рукаве, поясом, плотной лентой обхватившим талию, настоящими, не из энергии ее сотканными, стуком и шорохом черных, пахнущих еще лаком гэта по мелким камням, деревянным, легким и звонким. И - ощущением гладкого, полированного, шелкового дерева в крепко сжатой руке. Катана - изящная, обманчивая красота, гладкая острота заточенного клинка - совершенство, воплощенное в металле. Любовь к оружию - такое простое и понятное чувство. Понятное и привычное для Ледяной, к холодному оружию, разумеется. В нем была жизнь, струящаяся и грозная, заставляющая быть в движении, чувствовать его всем телом, чувствовать каждый шаг, становиться с ним в бою единой, живым его продолжением и основой, слушать его свистящий голос, рассекающий в воздух... Ничего не знать о любви, и все же - по-своему любить это чувство.
Пешком от мастерской, пешком вверх по холму, через мост от раскинувшего свои крылья храма феникса, пешком по дороге, шлейфом прохлады, прикрывая глаза на слишком яркое солнце. Порой это так важно - просто притормозить бесконечный бег, полет через вечность, и окунуться в такое простое "сейчас".
В золотистые искры внезапно подмешивается оттенок алого, заставляя Джей остановиться, заставляя прислушаться к своим ощущениям, помедлить в раздумьях и сойти с дороги на траву, уже зная, кого увидит. Эту энергию, какой бы она ни была, она не перепутала бы ни с чем. От нее пахло еще не начавшейся горечью осени, жаром углей, ощутимым даже в разгар лета. Приглушенно сейчас, неторопливыми переливами оттенков, на удивление спокойно. Нужна ли она была ему в этот момент, или оказалась бы лишней в этом внезапном умиротворении? Ответа на этот вопрос не у нее не было никогда, но Огненный брат всегда был из тех, кто не станет звать просто так. Они всегда существовали с ним рядом и в то же время словно в вечных параллелях, изредка сближающихся друг с другом, чтобы сойтись в поединке и гораздо реже - чтобы просто поговорить. Да и, сказать по правде, разговаривать, кажется, не получалось толком ни у одного из них.
- Твои волосы сейчас похожи на перья феникса, - все еще сомневаясь, что поступает правильно, нарушая тишину, Джей остановилась в паре шагов от брата, невольно сжимая меч в руке, даром что в ножнах. Хватаясь за него, как за что-то простое и понятное, привычное куда больше, чем желанная необходимость начать разговор, чем неловкость, перемешанная с уверенностью, смущение и нежелание уходить просто так, пока не укажут на несуществующую дверь. Одиночество? Как же остро чувствуется оно на самом деле, когда есть с чем сравнить. Как же легко оно всплывает из подсознания, вот таким простым напоминанием о том, что на самом деле она вовсе не одна, но и "вместе" никогда не будет.
- Не думала, что встречу тебя здесь... Брат.[icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]

Лето - не самое подходящее для нее на самом деле время. Ледяному воплощению, привыкшему к холоду родного Чертога, к снегу и льдам, к свежему, почти обжигающему, прозрачному воздуху, казалось бы, следовало избегать душного знойного марева, поднимающегося от земли, скрашенного травой и мнимой прохладой ручьев, следовало бы прятаться в тени или же вовсе сбегать на другой край света такого разнообразного в своей сути мира. Вот только мало кто знал о том, что бескрайние, наполненные тишиной льды полюсов далеко не всегда прельщали Справедливость. Идеально спокойные, чистые, умиротворенные, кажущиеся незыблемыми и вечными в своей глубине, прозрачно-голубые в расколах и трещинах, они были отражением ее собственной души, стелились под ноги в кажущихся порой безграничными просторах родного Чертога, возвышались прозрачными стенами призрачным хрусталем, играли на солнце, всегда кажущемся скрытом в вышине, они успокаивали, умиротворяли и заставляли чувствовать тоску, радовали своим серебром на кромках, вьющимся на ветру, и пугали одиночеством. Но здесь, на земле, все было иначе. Здесь был теплый ветер и горячие пески, нагретые солнцем камни и полные свежести листья. Мир был полон жизни - звуков и запахов, и этим манил к себе. Ощущением настоящего, которого порой так не хватало.
Брат обернулся в ответ на ее голос так резко, что на секунду захотелось отступить, почувствовав себя не в своей тарелке, словно слова нарушили тишину. Она... Так редко видела его таким - спокойным и даже, казалось бы, умиротворенным, никуда не спешащим. Да и, сказать по правде, не часто видела вообще. Их встречи, казалось, даже за века, можно было сосчитать по пальцам, а вот такие, откровенно случайные, были тем паче редки. Алые и багряные всполохи силы, яркие в своих переливах, манили к себе, заставляя задерживать на них взгляд, прежде чем фокусировать его на реальности, на таких же алых длинных прядях, всмотреться в черты лица, заглянуть в глаза, словно пытаясь прочитать в них причину внезапной перемены, и все же отступая, перед тем, что, казалось, не было и никогда не будет ей доступно - чувствовать. Чувствовать так же, как он, как другие воплощения, даже так же как люди, чувствовать в полной мере самой и понимать чувства и эмоции других. Замечать - да, но никогда не разбираться. Может быть, поэтому ей всегда было неловко рядом, может быть, поэтому она так часто невольно, неосознанно, но все же старалась держаться в стороне, наблюдая издалека, и почти никогда не смея вот так просто нарушать уединение.
Но сейчас... Он был рад ей? Казалось, что да, и от этого осознания Джей терялась. Каждый раз терялась от того, что видела в его глазах, и никогда не могла понять. Теплый, почти обволакивающий взгляд, порой становившийся обжигающим, бережные, немного нерешительные порой прикосновения, словно он чего-то боялся. Но чего мог бояться Гнев? Ее вспыльчивый, всегда берущий от жизни все свое и даже чуть больше брат, полыхающий огненным костром и не признающий никаких рамок - чего он мог бояться? Ее саму? Думать об этом было горько, но, наверное, честно. Бояться палача - совсем ведь не странно. О, как бы ей хотелось, чтобы он не испытывал никогда перед ней страха, хотелось быть кем угодно, только не судьей для него, не той, кто всегда стоит рядом, чтобы погасить его пламя с самых давних времен, быть поддержкой, и, может быть, даже защитой? Но нужна ли она ему? Да и может ли она сама защитить хоть кого-то, или лед так всегда и останется льдом, не способным никого согреть?
Пальцы послушно разжимаются под его прикосновением, выпуская рукоять катаны, послушно и немного растерянно, виновато и словно оправдываясь сами касаются его руки, словно пытаясь сказать, что в этом невольном жесте, в попытке схватиться за оружие не было ни капли угрозы. Стыдно и неловко от собственных рефлексов и катана мягко падает на траву, не растворяясь в воздухе, как ее собственный меч, с приглушенным звуком, почти непривычно и очень по-настоящему, пружиня и приминая сочные стебли.
"Соскучился?" - признание неожиданное настолько, что даже оглушает, заставляет вскинуть голову от земли и снова встретиться с ним растерянным взглядом голубых глаз. Перестать удивляться такому... Невозможно. Как и его обращениям. Кому бы еще пришло в голову назвать ее так, что хочется оглянуться в поиске того или той, кому на самом деле адресовано это обращение.
- Я... Всегда приду к тебе, если ты позовешь, - ответить на это, тихо, и в то же время спокойно, без обещаний и неуклюжей романтики, говоря это просто как факт, как непреложную данность, смягченную, правда, немного неловкой улыбкой. Нет, она не хотела ему навязываться, вторгаться в его жизнь без спросу, вмешиваясь лишь изредка и снова уходя в тень, не претендуя ни на что, но знала точно - его призыв не услышать невозможно, - Правда, я не ожидала, что встречу тебя здесь, но рада этому.
Случайность ли, совпадение ли, это не было важно. И, пусть сдержанная, скованная растерянностью, но все-таки это была радость. Радость от встречи, постепенно согревающая изнутри, заставляющая отступать напряжение.
На вопрос, впрочем, она не успела ответить, ощутив сначала секундное прикосновение, а потом и горячие губы на своих губах. Каждый раз - как впервые, и каждый раз - неловко и странно, и совсем непонятно. И все же - каждый раз отвечая - все так же неловко, быть может, но никогда не отталкивая. "Если тебе от этого хорошо..." - простая в сущности мысль, которая снимала зачастую все излишние вопросы, - "Я не понимаю, но если тебе нравится..."
Понять это и правда было трудно, как трудно было понять и объятия, прикосновения, ласку. Как трудно было понять, почему это важно, и зачем это нужно. Трудно, но, наверное, возможно. Когда-нибудь, даже если не прямо сейчас. А здесь и сейчас было достаточно уже хотя бы просто доверия, странного быть может, но все-таки доверия, между ними.
- В порядке ли ты сам? - выдохнуть в его губы, когда поцелуй прервался, осознавая вдруг, как мало, в сущности, все-такие знает о нем. [icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]

Так странно это на самом деле: чувствовать себя одновременно чужой и принадлежащей этому миру, знать, что ты, твоя суть, все твое существо - это всего лишь энергия, облеченная в форму материального бытия, и все равно искренне, порой абсурдно стремиться чувствовать себя живой, настоящей, такой же, как мир вокруг, быть его частью, чувствовать, осязать, вдыхать его воздух, наполненный запахами, слышать звуки, прикасаться, по-настоящему, чувствовать жизнь на кончиках пальцев, в ветре, что зарывается своими невидимыми ладонями в пряди волос, ероша и растрепывая их, собранные лентой в пушистый хвост, словно играясь. Чувствовать, как переплетаются в единое целое здесь и сейчас две стороны бытия, словно кольцами невидимого змея, блестящего чешуйками мгновений дракона вечности. Золотая нежность солнечных лучей и стрекот цикад, прикосновения к коже - рук, дыхания, порой кажется, даже мыслей - не разобрать, что ближе, не понять, что чувствуешь, когда в этом "сейчас" время замирает, рассыпая щедрой рукой драгоценные камни ощущений. Так - непривычно, что напрягаются плечи, так остро, что хочется судорожно сделать вдох, чтобы только не задохнуться, забыв, как это на самом деле - дышать.
Наваждение, от которого так трудно отказаться. Когда весь мир вдруг плывет перед глазами, и в то же время обретает поразительную ясность и четкость, словно освещенный внезапным светом посреди пасмурной серости. Ведь даже в самый яркий полуденный зной на самом деле можно замерзнуть, если нечему согреть изнутри, ведь даже посреди летней жары может быть холодно до озноба.
Но рядом с братом, с воплощением огня, даже, казалось, совершенно спокойным сейчас, непривычно, странно сдержанным, таким вопреки его обычной манере осторожным и аккуратным, казалось, невозможно было чувствовать холод. Словно сама ее суть, смущенная его присутствием, сначала забиралась поглубже, чтобы собраться там с силами и расцвести легким прикосновением прохлады в ответ, поддерживая неуловимый баланс двух сторон бытия в легком, почти что нежном ощущении равновесия и страной гармонии. Непроизвольно. Как непроизвольно, с самого начала времен, вопреки здравому смыслу, ощущалось это кажущееся абсурдным доверие, заставляющее ее чувствовать себя так напряженно и в то же время так спокойно в его объятиях, знать, помнить о том, с чего все начиналось, тревожиться о том, что не имеет на них ни малейшего права, и все равно - доверять.
Негласное, никогда не произносившееся вслух, но от того не менее важное понимание, что, как бы ни было тяжело и смутно, как бы ни было больно порой, но каждый из них был в праве сам решать и сам верить в свою правду, в свое доверие и свои желания.
Нет, что бы ни происходило между ними с самого начала времен, ссоры, разногласия, споры, непонимания, никогда не возникало у Джей желания оттолкнуть от себя Рыжего брата, что бы тот ни творил, и порой она даже задавалась вопросом, а что же должно произойти, чтобы однажды ей захотелось отшатнуться от его огня, а не смотреть завороженно, как языки пламени касаются рук, тела, кожи, лаская и обжигая одновременно. Что должно случиться, чтобы захотелось ударить по-настоящему в ответ на слова или поступки, перейти ту грань, между возможностью остановиться в любое мгновение и истинным желанием стереть его со своего пути, пронесенного сквозь века и тысячелетия палачом, стремящимся во что бы то ни стало исполнить свой долг вопреки ее собственному желанию. Хрупкое равновесие природы, хрупкое равновесие огня и льда, жизни и пустоты, бережно и чутко оберегаемое в ее порой дрожащих от напряжения, а порой и от страха или отвращения руках. Равновесие бытия, этого безумного, бесконечно находящегося в движении мира, зародившегося по ту сторону вечности из первой вспышки, пронзившей абсолютное ничто.
Кем бы она ни была, судьей ли, палачом ли, воплощением ли, пытающимся быть частью материального мира, иллюзией ли, тенью или искрой холодного света в хаосе красок жизни, казалась ли она сама себе призраком и тенью, выходящим из глубин пронизанного абсолютным холодом Чертога, не признавать того, что только рядом с ним она была настоящей, не получалось никак. Ни в самом начале, когда от красок Верхнего Предела кругом шла голова, вызывая желание сбежать в межпространственную пустоту, ни на земле, среди людей, когда, казалось, все вокруг грозило рухнуть и быть погребенным под тяжестью человеческих страстей и невежества. Брат казался ей маяком, ярким, обжигающим и в то же время теплым светом, помогающим не заблудиться в темноте, тем, кто способен перетряхнуть мироздание до самых основ и придать ему смысл.
Восхищение, привязанность, благодарность и вечное чувство вины. Тщательно сбалансированное равновесие таких противоречивых чувств, похожее на замороженный для устойчивости карточный домик, кажущееся со стороны монолитной глыбой из цельного куска льда, но... Такое шаткое на самом-то деле глубоко внутри.
Вопрос, заданный Гневом, прозвучал, казалось, заставляя на мгновение замереть само время, стихнуть звуки, останавливая ветер, оставляя только ставшее внезапно давящим прикосновение солнечных лучей к плечам. Вопрос, на который она сама на самом деле безуспешно искала ответ, казалось, уже почти что вечность. Справедливость палача? Справедливость воплощений? Справедливость людей, мира, природы, физических материй, энергии? Иногда казалось, что найти этот ответ невозможно, что все это - жестокая, насмешливая шутка Мироздания над ней, вздумавшей потягаться с его желаниями: "Давай же, попробуй, рискни удержать, рискни придумать, а когда проиграешь совсем..."
О том, что надо бы выдохнуть и снова вдохнуть, пришлось себе напомнить, и, закрывая помрачневшие глаза, делая шаг назад, чтобы отстраниться, чтобы восстановить хоть небольшую, почти что иллюзорную, и в то же время порой кажущуюся пропастью, дистанцию между ними, Джей судорожно пыталась нащупать хотя бы те слова, которые окажутся если не правильными, если не верными, то хотя бы не вызывающими откровенного отвращения у того, ради кого ей порой так хотелось сделать этот мир хоть немного лучше.
- Справедливость... - посмотреть на свои руки, сжать и разжать пальцы, на секунду впиваясь ногтями в ладони: больно, настоящее, реальное ощущение. Парадокс - быть живым, настоящим, существующим воплощением того, чего на самом деле, казалось, не существовало в этом мире вовсе. Живым, разговаривающим, вдыхающим воздух этого мира воплощением самой настоящей иллюзии, - Это равновесие.
Слова, формула бытия для той, кого люди веками считали странным, отрешенным, зачастую слепым божеством, существующим где-то между этим и тем, доступным лишь мертвым, миром, вечно взвешивающую на свои весах поступки, мысли, чувства и стремления людей, бесстрастно и холодно и, казалось бы, равнодушно. Порой казалось даже, что весы эти - не такая уж и придуманная штука, порой казалось, что они материальны, и вот-вот можно будет дотронуться до них, заставить чаши покачнуться, и замереть в идеальном балансе, или отклонить в ту сторону, к которой на самом деле так стремится сердце. Но маятник ведь всегда качнется обратно...
- Это равновесие всего, что есть в мире. Закон маятника, что находится в вечном движении, залог того, что на любую силу всегда найдется другая, противоположная сила, которая сможет удержать это равновесие, сохраняя хотя бы... Относительную гармонию.
О, она могла бы говорить об этом так много, вкладывая в свои слова все то, что веками обретало, постепенно выстраиваясь, форму и суть из разрозненных мыслей в голове. Могла бы рассказать о том, что пустота и смерть на самом деле тоже по-своему справедливы, почти идеально, находящиеся в вечном равновесии, о том как трудно, порой до отчаяния, верить в то, что хаос может быть справедлив не меньше, но при этом справедливо само его существование, как противодействие "ничто", и это все - само по себе тоже уже парадокс. О том, что настоящая справедливость природы, отточенный, неумолимый принцип естественного отбора, дающий возможность миру крепнуть и развиваться, по сути - выживать, не имеет ничего общего с сентиментальность и жалостью, а, скорее, холодно и расчетливо жесток. О том, что... Гуманная справедливость, основанная на высоких идеалах и стремлении к оным, та справедливость, которой не существует и не может существовать в мире столь безгранично противоречивом, - это неосознанное стремление людей найти лучший путь. О, как многие из их учений пытались найти эту идеальную формулу, о как многие из них были в итоге развращены и использованы во зло... Идеальные идеи не живут долго, но передаются крупицами, яркими, светлыми, исчезающе хрупкими искрами сквозь поколения и время.

Поднять голову, задержать взгляд прищуренных глаз на ослепительном солнечном диске в кажущемся белом вокруг него небе. Обожествляемая людьми с незапамятных времен, дарующая жизнь звезда. Раскаленная и яростная на самом-то деле, но без нее - невозможна была бы здесь, на Земле жизнь. И это - тоже часть равновесия. И это тоже - по-своему справедливо.
Несколько секунд тишины, прежде чем ком в горле позволит заговорить снова, глядя в глаза Гневу, порой ослеплявшему не хуже солнечного диска. Брату, столь же далекому от ее холода и вечного расчета, сколь может хаос быть далек от равновесия, и само их существование, противостояние, и, кажущаяся порой абсурдной, но ощутимая тяга друг к другу...
В неосознанном жесте, в протянутой руке, в дрогнувших пальцах, когда она касается осторожно его щеки, слишком мало уверенности. В этом прикосновении к коже, столь редком проявлении нежности и желания быть рядом. Ловушка ли это их собственной природы или нечто более свободное? Джей не знала ответа. Как на самом деле не знала и ответа на заданный им вопрос.

- Мир находится в постоянном движении, и абсолютное равновесие не существует, как на самом деле не может существовать в этом мире и того, что будет абсолютно, по-настоящему справедливым. Как у любой монеты две стороны, так и то, что справедливо для одних, всегда будет злом для кого-то другого. Как и то, что может казаться злом здесь и сейчас, может открыть путь к свету... И каждый раз, решая чью-то судьбу, осуждая ли, благословляя ли чьи-то поступки, мы... Я... Должны думать о том, что будет дальше, обо всех, и всего, кого и чего это коснется, чтобы иллюзорное добро не становилось злом, а наказание за сотворенное зло не причиняло еще большего зла, ведь каждый шаг, каждого из нас, каждого из людей - это часть жизни, часть событий, способных изменить весь этот мир, привести как к гармонии, так и к краху...

Кажется, никогда она не говорила ни с кем так серьезно. Никогда не пыталась облечь в слова для кого-то свое видение этого шаткого мира. Ворох сплетающихся в бесконечный разноцветный узор вероятностей и путей, нитей, связывающих воедино прошлое, настоящее и будущее, призрачную надежду, что среди этого спутанного клубка возможно найти ту единственную, самую правильную нить и не дать ей порваться, не дать исчезнуть. Страх за то, что каждый шаг может стать непоправимой ошибкой, а каждое сотворенное чудо - обернуться катастрофой. Считать, думать, взвешивать, снова и снова. И - так редко позволять себе просто жить, ни о чем не сомневаясь. Так редко, что почти никогда. Позволять себе вмешиваться в ход бытия и снова и снова нести за это ответственность, никогда не зная до конца, чем обернется на самом деле проявленная слабость.

Блеск лакированных ножен на солнце, тихое шуршание ткани, щекочущее прикосновение травы к ногам, разгоряченная кожа под пальцами неловко, медленно, касающимися скул, обводящими черты лица, меняющиеся от перерождения к перерождению, но - каждый раз сохраняющие что-то неуловимое, узнаваемое, общее, что не спутаешь ни с чем. Нежность, в которой больше жизни, чем холодного расчета, от той, что вынуждена вечно искать кажущееся уже почти что проклятым, равновесие.

- Но... Кроме равновесия, есть и то, что справедливостью называют люди, когда говорят, что ее нет. Идеал, утопичный и недостижимый. Светлое "завтра", которое никогда не превращается в "сейчас". Счастливое, гармоничное, светлое настоящее, в котором всем хорошо, и каждый может быть счастлив, а любое зло получает по заслугам, а лучше - не возникает вовсе, - губы непроизвольно изгибаются на этих словах в грустной усмешке, которую скрыть бы, да не получается, ведь глупо скрывать - хотелось бы так, даром, что невозможно, кому как ни ей это знать, - Справедливость-иллюзия, которая позволяет идти дальше, во что-то верить и к чему-то стремиться, надеяться, что рано или поздно идеал настанет, что мир не такой прогнивший, каким порой кажется, что можно очень постараться, и тогда если не все, то многое будет хорошо... Нужна ли она на самом деле, или слишком опасна, я не знаю. Но, - опустив руку, почти что устало, Джей невольно поймала себя на том, что, кажется, стоит назвать неловкостью и смущением, и голос, звучавший до этого почти что спокойно, становится тихим и не слишком-то уверенным, - Мне самой порой слишком хочется в эту иллюзию верить. Просто чтобы жить дальше.
[icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]

Пожалеть обо всем том, что было сказано, вопреки тому, насколько правдивы и честны были эти слова, - дело нескольких секунд, словно постепенно выцветает реальность, тускнеет под грузом забот, кажущейся порой непосильной ответственности, и желание обхватить себя руками за плечи, словно защищаясь, опустить голову, на несколько секунд становится нестерпимым настолько, что вздрагивают пальцы. Секундная паника, подступающая к горлу, перехватывает дыхание, в отчаянном и безнадежном ощущении, что не получается на самом деле ничего, и никогда не получится, что она взялась за то, что никогда и никому не будет под силу... Волна, подобная цунами, смывающая, слизывающая жадным, разрушительным языком напускное хладнокровие, словно хрупкие постройки, оставляя после себя опустошенный и разоренный берег, ставшая уже почти что привычной, настолько, что только дрогнули пальцы на секунду, так и не взлетевших в защищающемся жесте рук, только потемнели глаза, выдавая волнение и тревогу. Но кому вообще в целом мире, казалось, было дело до того, что она чувствует? Кому было дело до того, что на душе у Ледяного воплощения, до того, что она вообще есть? Холоду правосудия не пристало метаться в поисках истины и идеальной правоты, а, может быть, только так, в бесконечном поиске себя и можно найти наконец-то истину, ту самую, с которой потом не придется спорить, на которую можно будет однажды опереться, как на что-то настоящее, надежное, принадлежащее только тебе? Она не знала.
Вопросов так много, так много непонимания, и кажется, мелькает где-то впереди вечно ускользающий хвост - поймай, удержи, и получишь наконец тот самый,единственно верный ответ, но все это превращается всего лишь в бесконечную погоню за призраком в лабиринте из острых осколков зеркал, где вместо спасительной нити - следы, нарисованные собственной кровью, предательски плутающие среди теней и отражений.
Скалящийся хищно провал воспоминаний и смятения щелкает разочарованно в ответ на такое внезапное прикосновение, выпуская свою добычу, и Джей невольно вскидывает голову, не пытаясь вырвать руку, но глядя на брата с той растерянностью, с какой долго просидевший за запертыми дверями человек смотрит на солнечный свет. Улыбка, не уверенная, смущенная и нерешительная касается губ, пока мир снова обретает краски, словно окутывая ее своим присутствием, возвращая в реальность, словно шепотом напоминая о своем присутствии, о том, что настоящее - не там, оно здесь. Тепло, согревающее, яркое, подобное солнечным лучам, в этом внезапном ощущении "рядом", и не менее внезапном в своей остроте ощущении принятия.
Гнев, ее Рыжий, всегда казавшийся таким самоуверенным, брат продолжал говорить, и от его слов хотелось сбежать и остаться одновременно. Смущение, смятение, неловкость и благодарность, теплая, немного терпкая смесь нежности и чувства вины, словно приправленные травяной горечью чувства. Сколько раз вот так, почти что за руку, как маленькую девочку, одним прикосновением, одним словом, взглядом, жестом даже, он выводил ее из темноты за прошедшие века и тысячелетия? Сколько раз яркий и непокорный его образ становился для нее искрой света, согревая изнутри, когда не оставалось ничего, кроме холода и пустоты?
Слова-слова, как сосредоточиться на них, когда разум отказывается воспринимать хоть что-то, кроме голоса, интонаций, пропитанных сдерживаемым теплом, кроме ощущения горячего прикосновения губ к ладони, кроме странной, такой непонятной ей нежности во взгляде, словно отсекая все, что существует кроме. Сосредоточиться трудно настолько, что хочется, одновременно  плеснуть водой на внезапно кажущиеся горячими свои щеки, глотнуть студеного, отрезвляющего зимнего ветра, и в то же время - потянуться еще ближе, обнять, не просто доверять, но довериться, почувствовать защиту и - попытаться уберечь самой.
Не понимать собственных чувств, не понимать чужих, замечать, ощущать, но не осознавать до конца, не быть в силах распутать происходящее на простые и объективные истины. Почти привычно, настолько, что уже не пугает, лишь оставляет ощущение потерянности и страха оступиться, сделать что-то не так. Замешательство, в котором хочется задать только один вопрос: "что это за чувство?" Да только кто же даст ответ?
- Я не хочу и не хотела ссор с тобой, брат, - ответить все же, находя наконец хоть какие-то слова, еще оставшиеся в голове после собственного непривычно долгого рассуждения, те, что еще не разлетелись, словно перепуганные птицы в ответ на ее настроение. Дыхание подчиняется с трудом, и Джей заставляет себя сделать глубокий вдох и медленный выдох, чтобы ком, вставший поперек горла, если не исчез, то хотя бы позволил говорить, - Ведь каждый раз кажется, что мне больше никогда не позволено будет к тебе подойти. Это... Страшно. Я боюсь однажды тебя потерять.
Признание дается с трудом, но почему-то кажется очень правильным сейчас, вот так, глядя снизу вверх глаза в глаза, почти легко и странно даже для себя самой доверчиво и открыто, не прячась, быть может впервые за долгое время за холодной и отстраненной маской, словно отводя ее в сторону, в нерешительности, то ли оставить и закрыться снова, то ли снять совсем. Доверие и доверчивость, круто замешанные на серьезности, сплетенные в прочный жгут, не позволяющий ответить ни да, ни нет, даже если хочется сказать простое "спасибо" на его слова, опереться, принять поддержку, которой так не хватает, как не хватает воздуха порой. Но почувствовать только, как оно застревает в горле, как болезненно сжимается сердце. Вдох. И снова выдох.
- Миру нужен не только порядок, но и хаос, иначе в нем не будет жизни, не будет движения... - договорить, прочем, окунуться с головой в очередной тихий, но бездонный философский омут Ледяная не успевает, оказываясь пойманной в сильные руки и почти что объятия. Земля исчезает из-под ног, когда Гнев подхватывает ее на руки под коленями, таким быстрым, почти-то неуловимым движением, что она не успевает, ни отстраниться, ни задать и задаться вопросом, что он придумал, что делает и зачем.
Тихий возглас - вот и все, что она успевает в ответ, невольно напрягаясь всем телом, в инстинктивном, естественном для любого живого существа страхе упасть в первые мгновения. Кажется, вот-вот рванутся на эту потерю опоры крылья, а сердце пропускает удар, но... Это ближе чем объятия, и уже на выдохе доверие берет верх над замешательством, растерянностью и легким испугом, дает возможность расслабиться, выдохнуть, успокаиваясь и даже - улыбнуться в ответ, немного неловко, неумело, все еще совершенно растерянно, с головой выдавая полное отсутствие привычки к подобному обращению, обнимая все же брата в ответ за шею, интуитивно чувствуя, что именно так сейчас будет правильно: не спорить, не отказываться и не отталкивать.[icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]

К этому невозможно привыкнуть за несколько секунд. К этому ощущению себя хрупкой маленькой девочкой, которую на руках уносит куда-то в безопасное место старший брат. Невозможно просто расслабиться совсем и принять это как должное, как заслуженное, вместе с его лаской и нежностью, вместе с этой заботой, и каким-то с трудом распознаваемым на самом деле порывом, невысказанным, но, казалось, почти прозвучавшем - насколько силен мысленный посыл, настолько в какой-то момент становятся крепче эти объятия. Ему хочется потянуться навстречу, обнять самой также крепко, словно это чувство отдается в собственной груди, не имея названия, непонятное, кажущееся то иллюзией, то наваждением, то чем-то неуловимым и непонятным,  в то же время почему-то таким знакомым. Кажется, что вот-вот и станет понятно, если только он скажет, объяснит вслух, если только она сможет его услышать по-настоящему. И почему-то в то же время страшно, до кома в горле страшно, что понять не сможет никогда. Страшно ранить, страшно оказаться неспособной принять или почувствовать, страшно причинить собой, своей сутью, такой отличной от него самого, яркого, искреннего и откровенного, боль. Страшно подвести, разбить его иллюзию, доверие и веру.
Ее брат, что значит для нее больше, чем вся остальная семья вместе взятая, чем весь этот мир, в котором так легко разочароваться, и который все равно прекрасен в своем несовершенстве, но такой неполный и тусклый в его отсутствии, словно лишенный света и энергии, какой-то силы. Ее брат, которым она восхищалась столько, сколько вообще помнила для себя это чувство. Гнев - такая далекая от ее собственного холода порой, разрушительная эмоция, и в то же время порой необходимая, нужная как воздух, как энергия, как сама жизнь. Так сложно это понимать даже для себя самой, признаваться в этом, и еще сложнее кажется произнести вслух, не боясь того, что он не поймет, что не подумает, что она просит от него слишком многого, и слишком ко многому обязывает такими мыслями, таким отношением. Бояться навязываться лишний раз, и в то же время ценить каждое проведенное вместе, такое редкое мгновение. Запоминать и беречь для себя, как сберегают память о солнце и лете для долгой, кажущейся бесконечной, зимы, его улыбку, взгляд, жесты. Запоминать их и помнить, как капли драгоценного пламени, о которое можно согреть руки в темноте и холоде глубин Чертога, когда в очередной раз отчаяние и безнадежность берут верх, заставляя сомневаться в собственном праве жить. Так - важно и так неловко, что почти что стыдно, словно даже это - незаслуженная, украденная память.
Переход через врата - всего лишь мгновения, с яркого зноя под крышу, наполненную рассеянным, сквозь обтягивающую каркас сёдзи тонкую, белую, даже на вид имеющую свою, почти-что зимнюю текстуру, рисовую бумагу. Здесь, на контрасте почти что прохладно, и на удивление тихо, а звук его шагов, а потом и мягкий стук гэта, коснувшихся гладкой поверхности сплетенных из стеблей татами - вот и все звуки во внезапно наступившей тишине и кажущихся такими крепкими сейчас, почти что судорожными, объятиях.
Джей даже не успевает понять, что происходит, когда Гнев начинает говорить снова, а его голос почти что срывается, словно он не в силах с ним совладать, когда он чуть ли не вцепляется в нее руками, не то пытаясь удержать, не то удержаться самому. Несколько секунд - таких долгих, что, кажется, в них останавливается время. Принимать его таким. Принимать его силу, его заботу и защиту - смущенно, почти что испуганно, почти незаслуженно, словно каждый раз оглядываясь назад, спрашивая саму себя и весь мир, а можно ли ей такое вообще. И принимать его слабость, такую сдержанную, но сквозящую порой в каких-то неосознанных жестах и - тянуться навстречу, в порыве уберечь, успокоить, унять боль, если больно, и отогнать сомнения и страхи, что мешают ему гореть ярко и свободно.
Слова, простые и тихие, но в них, кажется, прячутся, путаются слезы, которых нет в зеленых глазах. В ответ накрывает чувством вины, и Джей успевает лишь протянуть было руку, попытаться удержать за запястье, но - бесполезно. И на короткое мгновение уход брата кажется почти что бегством, от которого у Ледяной у самой перехватывает дыхание.
Вдох и медленный выдох. Заставить себя успокоиться, заставить провести пальцами по своему лбу, легким, ледяным прикосновением, в почти что бессильной попытке остановить метание мыслей и эмоций. Посмотреть себе под ноги, спохватиться и отступить назад, разуваясь, ставя обувь к стене с неловким чувством незванной нежданной гостьи в доме, смешанным с желанием хоть как-то отблагодарить за внезапное приглашение, на которое она, казалось, навязалась, напросилась невольно. Осмотреться по сторонам, скользнуть взглядом по свиткам и росписи ширм, подушкам на полу. И успеть обернуться на возвращение Огненного, чтобы встретиться с ним взглядом и поймать улыбку - еще одну, смущенную, неловкую, отражением ее собственной.
- Зеленый, - произнести в ответ, чувствуя растерянность, казалось, не меньшую, словно впервые в ее жизни кто-то задался таким вот вопросом, и поэтому даже немного стыдно признаваться в своих вкусах.
- Но подойдет любой. Я не хочу доставлять тебе хлопот. Поэтому... Пусть будет так, как нравится тебе. А мне будет принято это о тебе узнать.
Тысячи лет, казалось, бы они знали друг друга, столько раз сталкиваясь друг с другом то во времена великих потрясений, то просто так, как сегодня. Воплощения, бессмертные сущности, которым так много можно было сказать друг другу, и не знающие друг о друге даже такой малости.
- Я могу помочь тебе приготовить чай? - не спросить, попросить почти что, как просят разрешения, неловко, боясь отказа, но не надеясь на согласие. Когда они последний или вообще хоть раз что-то делали вместе такое простое? Когда делились вот такими радостями? Было ли это, а если было, то будет ли еще? И страшно было упустить такое редкое мгновение.
[icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]

Как непривычно было видеть Огненного брата таким, смущенным, сдерживающимся, почти что напуганным. Непривычно настолько, что несколько долгих секунд, наблюдая за ним, Джей растерянно молчала, стоя с ним рядом, слушая сбивчивый, еле слышный шепот, и почтти что не слыша в нем слов, скользя взглядом по его напряженному лицу, пытаясь поймать взгляд, понять, почувствовать, о чем он думает, пытаясь приготовить для нее чай напряженными и все же заметно вздрагивающими руками.
Не получается. Почему не получается? Почему она не может понимать кажущиеся такими простыми и в то же время совершенно недостижимыми вещи? Почему ей не дано это от природы? Почему каждый раз, пытаясь распутать собственные чувства, она словно бредет в темноте на ощупь? Почему кажется, что вот-вот все станет ясным, простым, и сложится в единую картину, что все нити сплетутся наконец в единый узор, но они лишь ускользают предательски, оставляя невидимые порезы на пальцах, и какой-то странно горчащий привкус, желание потянуться навстречу и отшатнуться одновременно. Обнять, быть рядом, и в то же время - уйти и не мешать никогда.
"Все можно", - слова отдаются эхом в голове, заставляя вздрагивать, чуть ли не побледнеть, перехватывают дыхание, и не отпускают, словно вцепляясь липкими пальцами страха в горло. Все можно? А что, собственно, все? Где тот предел, та граница, которую нельзя переступать, чтобы не разрушить до основания и без того хрупкую реальность, которая и так, кажется, не понятно, на чем держится. Не то на честном, неизвестно чьем, слове, не то собранная воедино каким-то чудом. Все можно? А как хотелось бы, чтобы хоть раз было сказано "нельзя", чтобы хоть что-то стало наверняка понятным и ясным. Как не хватало ей, той, кто хранит равновесие и законы, порой того, чтобы хоть кто-то поставил ей правила, и сказал "нет", объяснил, подсказал, не дал совершить ошибку, предупредив о ней заранее, чтобы после, когда-нибудь потом, не приходилось собирать, складывать мучительно мир и жизнь из осколков. Учиться на собственных ошибках конечно же стоит, от этого некуда деться, но как же хочется порой их избежать.
"Все можно..." От этого одновременно тепло, и страшно, и грустно, и в то же время - так просто, если провести в воздухе мысленно невидимую черту, словно очерченную клинком, развернуть кажущееся зеркальным лезвие, всмотреться в отражение, задуматься о нем хоть на мгновение и понять: все можно. Ему, рыжему, тоже все можно. С самого первого мгновения и до конца - все, что касается ее самой, ее собственной сути, ее существования. Смогла ли они бы хоть в чем-то отказать ему? А если бы и смогла, то захотела бы? И как же хочется послушаться порыва и сказать "нет, не смогла бы, да и просто не стала бы", обнять сейчас брата, уткнуться в его плечо лицом, вцепиться пальцами в одежду, почувствовать его так близко: тепло, дыхание, слушать стук сердца - не звуком, но чувством, рядом, почти что физически, позволить самой себе признаться наконец в том, как ей его не хватает... Нельзя. Разум упрямо твердит "нельзя"... Как сложно бороться с самой собой, разрываясь между желаниями, которым нет объяснений, чувствами, которым нет названия, и собственным страхом сделать что-то не так. Причинить боль, разочаровать брата, увидеть отвращение и презрение в его зеленых глазах...
Взять себя в руки трудно, и Джей переводит дыхание, несколько секунд молча глядя на геометрический рисунок ширм, на то, как падает сквозь них рассеянный свет на татами, оставляя едва заметную паутину смазанных теней на циновках. Линии, как линии реальности, паутина жизни, путей, дорог. И как не хочется думать о том, что Гнев, олицетворение той силы, что движет миром с незапамятных времен, лишь терпит ее присутствие в этом мире, из необходимости, из-за того, что она выполняет свою, ненавистную ему на самом деле функцию... Но ведь это не так? Не так же?
Прикрыть глаза на несколько секунд и вслушаться в собственные чувства, всмотреться в их оттенки, почти что коснуться, нерешительно. Нежность, тепло, привязанность, что-то легкое и неуловимое. Похожее на прикосновение солнечных лучей к коже, ласковому ветру, доверием и искренним желанием быть. Просто быть, просто жить, рядом, дышать, улыбаться, разделить с братом мир с его болью и радостью, со всем, что радует, и что огорчает. Быть не по разные стороны, по одну. А можно ли? А все ли на самом деле можно?
Шаг, еще. Почему так трудно сделать эти шаги, преодолеть кажущееся смешным расстояние между ними? Почему ноги не слушаются так, что приходится их заставлять? Что это, смущение или страх получить по рукам? Но губы сами изгибаются в улыбке - неуверенной нерешительной и какой-то смущенной, когда она подходит со спины к Гневу, когда кладет руки ему на спину, осторожно, легкими прикосновениями пальцев, ладонями по лопаткам, чувствуя напряжение мышц и жар его кожи даже сквозь ткань. Боги и демоны, как же трудно решиться на такое. Но как же хочется, словно наваждением в тишине, в которой только и слышно, как закипает вода, с тихим шипением кружась в невидимом глазу водовороте в котелке, в которой пахнут терпко, по-осеннему чайные листья, а керамика одновременно гладкая и шершавая даже на вид. Реальность, к которой хочется прикоснуться, ощутить и запомнить, записать в памяти, вместе со свитками, на которых тушью, словно линии судьбы, выписаны нежные, усыпанные цветами ветви, вместе с тишиной и пением цикад, вместе с этим ощущением "рядом" и "можно", как редкое, подобное драгоценному камню, среди пустой породы мгновение.
Вверх - пальцами, вздрагивающими словно от собственной дерзости, слегка сжать, почти заставить выпрямиться, расправить зажатые плечи, выдохнуть, задержать это прикосновение, кажущееся уже слишком личным, настолько, что невольно возникает мысль отшатнуться. Вдох, и все же решиться - обнять вот так, со спины, прижаться, накрыть его руку своей, словно чтобы унять дрожь - обоих.
- Я... Не знаю, можно ли мне приходить, - ответ звучит честно, и на секунду Ледяная умолкает, вдыхая запах волос брата, непокорных рыжих прядей, щекочущих кожу, почти дразнящих, - И боюсь навязываться тебе, боюсь помешать. 
Признание - такое простое, но дается тяжело, словно вскрывая разом все то, что на душе. Неуверенность, смущение, нежелание вмешиваться и своим присутствием нарушать привычное течение жизни. Страх быть неправильно понятой, страх и откровенное неумение, непонимание, как себя вести рядом. Страх, что придется прийти "по делу", почти отвращение к самой себе, и - незнание, а можно ли как-то еще по-другому. У каждого из них, у воплощений, так или иначе своя жизнь. Что они, в сущности, знают друг о друге, свободные в собственном выборе, способные в любую секунду оказаться где угодно в мире или исчезнуть совсем, уйти туда, куда никто за тобой не придет. У каждого - своя функция, свои привязанности, свой долг и обязательства, свои желания и развлечения, а ведь они даже не люди.
- Ведь ты, - вопрос встает поперек горла, и Джей заставляет себя все же отстраниться немного, не зная, как закончить. Сражаться кажется проще, чем говорить. Все боевые искусства мира и все устройство вселенной кажется в этот момент проще, чем слова, которые хочется произнести вслух. Глупо, нелепо, живя тысячи и тысячи лет на этой земле, стесняться, словно маленькой девочке перед старшим братом. Странно и стыдно почти что за себя - такую. Не способную даже задать вопрос, не знающую, как найти правильные ответы, живущую словно в другой реальности и отчаянно цепляющуюся за краешек этой. Кровь приливает к щекам - такое странное ощущение, словно плеснули горячей водой, только сухо и жарко, - Ты... Тоже почти никогда не приходишь.
Как сложно понять, разобраться в таких тонкостях. Как сложно понять, что можно, а чего нельзя, и страшно решиться самой, когда с самого начала не уверена в своем праве хоть на что-то в этом мире. Слова невольно звучат не то вопросом, не то упреком, и Ледяная тут же успевает пожалеть о них, не зная, как смягчить сказанное, как исправить неловкость.
- Я была бы... Очень рада, если бы ты пришел. Просто так... Когда-нибудь, если ты только захочешь.
[icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]

- Ты можешь, - почти что шепотом в ответ на смущение брата, на его слова, почти что прозвучавшие отказом. Вломиться... Да если бы он только знал, как она хотела бы этого. Как была бы рада, если бы однажды он просто пришел, без приглашения, в ее Чертог, в котором вечно идет снег, а лучи света касаются нежно и ласково прозрачного льда, в ее дом, здесь, на далеких восточных островах, куда, кажется, не заглядывало ни одно из воплощений, справедливо... Да если бы, справедливо, но на деле просто по какому-то предубеждению полагая, что не стоит соваться к ней, к Ледяной, лишний раз. Если бы он только знал, как хотелось ей иногда проснуться утром, среди забытых, не свернутых перед тем как окончательно сморит сон, свитков, от его такого знакомого, искрящегося даже в звучании яркими алыми искрами, голоса, услышать шаги по деревянной веранде, отодвинуть со скрипом тяжелые ширмы, впустить в комнату вместе с ним солнечный свет, свежий ветер, а вместе с ним и ощущение нужности и не-одиночества, улыбаться смущенно и неловко. Говорить с ним не о судьбах всего мира, не о том, что правильно, а что нет, не раскладывать с холодным спокойствием словно узором созвездий по раскрытому экрану веера линии судеб, распутывая змеиный запутанные клубок перепутанных ниток истории, отчаянно сопротивляющийся и шипящий, скалящий ядовитые зубы, а читать стихи, смотреть, как лижет пламя закаленную сталь, танцевать под дождем, чувствовать себя живой и жизнь в своих руках, сотканную, собранную из простых мелочей, о которых им, воплощениям, кажется, порой приходится только мечтать. Суждено ли однажды всему этому сбыться, или эта нить будущего навсегда затеряется среди остального сплетенного в жгут кнута бытия?
- Ты можешь, потому что для меня это станет не оскорблением, а радостью... - перейти этим признанием через какую-то очень важную черту так трудно, что в горле встает ком и на несколько секунд Джей прикрывает глаза, все еще стоя рядом с братом, прижавшись щекой к его спине, чувствуя всем телом, как он вздрагивает, каким неровным и напряженным кажется его дыхание, и внезапно чувствуя себя виноватой в том, что посмела чего-то такого желать. Не положено, нельзя, не стоит обманывать других и самих себя. Она - воплощение Справедливости, спокойствия и беспристрастности вечности и холода, та, кто ни для кого не должна делать исключений, кто не должна испытывать привязанности, ледяная статуя на страже мирового порядка, защищающая реальность от окончательного погружения в хаос... Но почему же тогда так тоскливо и больно? Почему так отчаянно хочется жить и чувствовать тепло, держать в своих руках хоть что-то кроме меча, который, кажется, однажды и вовсе прирастет к ладони, да вечно покачивающихся и не находящих равновесия весов, на чашах которых так страшно порой взвешивать собственную душу. Держать в руках, прикасаться, и не бояться, что в ответ посмотрят косо, не покрутят пальцем у виска, не напомнят, где и с чем ее место, функция и долг. Отчасти поэтому она так любила бывать здесь, на земле, жить среди людей, не знавших о ее истинной природе и сути. Среди тех, для кого она была просто странной девушкой, живущей по соседству, а не вечным воплощением порядка и законности.
Сесть... Это не затруднение, это - откровенное не желание, в котором стыдно признаться сейчас даже себе самой. В котором так сложно заставить себя разжать руки, отстраниться, отступить на шаг, что она медлит несколько секунд, прежде чем сделать над собой усилие и выдохнуть, отступить, отводя взгляд, медленно и сдержанно выдохнуть, с сожалением, стараясь, чтобы не дрогнул от смущения и какой-то внезапной горечи голос. Выпустить из рук это ощущение тепла, к которому так трудно было решиться прикоснуться и от которого так тяжело отказаться теперь. Но нет, она не в праве так поступать, не в праве заставлять его, не в праве мешать. Гнев... Рыжий, вот уже почти что вечность как вызывающий неизменно чувство восхищения, брат. Восхищение и какое-то мягкое, непонятное, очень теплое чувство в груди, заставляющее неизменно губы изгибаться в улыбке. Рядом с ним тепло и почти что стыдно за себя - такую. За ограниченность собственных чувств, за холод и, признаться честно, за собственный долг и функцию. О, казалось, с самого начала времен он, словно воплощение всего живого, естественного и открытого, был почти что недосягаем. Не дотянуться, не достичь, не встать рядом с ним, как бы ни хотелось. А хотелось. Встать спиной к спине, плечом к плечу, понять, почувствовать его стремления и идеалы, разделить их, и, быть может, посметь рассказать о своих. Помочь, уберечь, предложить ему свою руку, не боясь, не думая о том, сколько на ней крови. Стыдно. Неловко. Кто она рядом с ним? Судья, палач... Мысль отрезвляет, заставляет сделать шаг назад, восстанавливая дистанцию. Палач - каста отверженных. Тот, кому не подадут руки, тот, за спиной которого святой водой кропили в темные века оставленные им невидимые следы. Тот, кто так часто мог похвастаться тем, что у него есть все, но в то же время на деле не было ничего...
Несколько шагов до низкого столика, на ладонь от пола в высоту кажутся долгой и трудной дорогой, тихий скрипт татами под ногами умиротворяет, помогает взять себя в руки, совладать с внезапно нахлынувшей безнадежностью, возвращая ей сначала похожую на маску сдержанность этикета, подчеркнутую правильность сэйдза, когда ее колени касаются напольной подушки, а затем и равновесие, почти что гармонию, на глубоком вдохе, медленно наполняющем легкие ароматом чая и цветущих в саду цветов, а сознание - прохладой. И словно последним штрихом, последним жестом, возвращающим спокойствие и мягкость - посмотреть на брата, словно застывшего с чашками в руках, снизу вверх. Так удивительно правильно, что хочется коснуться кончиками пальцев пола перед собой, склониться перед ним в церемонном поклоне, и рука уже соскальзывает было с колен, когда что-то во взгляде этих зеленых, обращенных на нее глаз останавливает от этого, удерживает, почти заставляет ограничиться одной лишь улыбкой.
- Спасибо, - произнести это тихо, принимая чашку в ладони, покачивая в ладонях ее тяжесть, чувствовать, как теплый пар касается почти что нежно кожи. И, глядя, сквозь него на Гнева, словно пытаясь понять, что же настолько его гложет, что заставляет его почти что вздрагивать и отводить взгляд, Джей не могла не задаваться вопросом, не затем ли она здесь, чтобы, быть может, хоть раз сказать ему правду хотя бы за саму себя. Даже если понимания этой правды, быть может, окажется слишком мало.
- Это взаимно, - хотелось бы сказать, что во всех смыслах, да только знать бы еще, в каких, - Во всяком случае в том, что касается меня. Ты дорог мне, брат мой. Даже если мне трудно называть себя частью той семьи, о которой ты говоришь. И я всегда жду тебя, и всегда тебе рада. Ты заботишься о них столько, сколько я тебя знаю, и, даже если я часто не понимаю, почему, меня всегда это в тебе восхищало. Твоя способность принять и защитить каждого, вне зависимости от того, стоит он этого или нет, кем бы он ни был, даже такую как я, - глоток чая, словно в безнадежной попытке скрыть смущение, от которого хочется отвернуться, от этого ощущения, с которым кровь снова касается щек, и не понятно, от чего становится жарко, от чая ли или от неловкости, - И ты... Нужен мне. И, не только и не столько для того, чтобы готовить чай.
Смущенная улыбка получается мягкой, почти что теплой, насколько для нее это возможно. И Джей аккуратно опускает с тихим стуком на стол чашку, задерживая взгляд на золотистых прожилках в керамике. Вопрос напрашивается сам собой.
- Ты позволишь мне в следующий раз сделать это для тебя? - желание сделать для него хоть что-то, какое-то беспомощное желание подарить брату хоть что-то хорошее взамен на все то, что он делал и продолжает делать для нее самой, приправленное безнадежным ощущением, что как ни старайся, все равно этого будет мало. Да и будет ли вообще этот следующий раз, чтобы об этом сейчас говорить, захочет ли он видеть ее рядом?
- Мне... - чай способствует к откровенности, или это просто желание говорить, пока есть возможность, не зная, представится ли она когда-нибудь еще, - Всегда хотелось чем-то тебя порадовать. Скажи... Чего бы ты хотел? [icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]

Гнев, странно тихий, почти что робко прикасавшийся к ней сейчас, вызывал у Ледяной смешанные чувства тревоги и нежности, беспокойства за него, такого Рыжего, сильного, несдержанного порой в проявлениях своей стихии настолько, что все Чертоги и миры, казалось, ходили ходуном, а кроулеры в междумирье боялись даже нос и хвост высунуть лишний раз, когда яростное пламя рассекало темноту. И в то же время ее брат был живым, искренним, и, пусть почти незаметно для окружающих, но все же по-своему ранимым. Настолько, что часто казалось, что старые шрамы на его сердце, раны прошлых ошибок и потерь не затянутся никогда, и всегда будут тревожить, заставлять совершать еще больше необдуманных поступков, метаться, подобно загнанному зверю. И, каждый раз восхищаясь им, его свободой и силой, его бешеным нравом, его яркостью, пламенем, способным, казалось, отогреть даже вечные льды полюсов этой маленькой планеты, если бы только это не стало причиной нового потопа, каждый раз Джей невольно задумывалась о том, чего ему это стоит. Ведь каждый, абсолютно каждый из них, волей или неволей вынужден был платить по счетам, которые так часто выставляет судьба и жизнь. И также, как сильно было ее восхищение, всякий раз столько же сильно хотелось ей и уберечь его от очередной расплаты, защитить, укрыть крыльями... Да разве от самого себя спрячешь и укроешь? Разве не знала она по себе слишком хорошо о том, что от самой себя не сбежишь и не спрячешься, от груза собственных страхов и ошибок не защитит никто, и даже за протянутую руку уцепиться, ухватиться, чтобы не упасть порой бывает слишком трудно. В глубине бескрайних ледников Чертога разве не она снова и снова запирала в безнадежной попытке похоронить навсегда ту сторону себя, что стремилась к разрушению всего и всех, разве не ее руки бессильно пересыпали из ладони в ладонь там снежную крупу в те долгие, бесконечно долгие дни, когда, казалось, что ее существование всего лишь досадная, рано или поздно способная привести к катастрофе ошибка, незаслуженный подарок от того, кто попытался, даруя такой как она имя и жизнь, обмануть само Мироздание...
Нежность. И, слово когда-то давным давно, в воспоминаниях о прошлом, которого, быть может, и не было никогда, было страшно порой даже просто прикоснуться в ответ на эти объятия, в которых собственное тело ощущается вдруг странно хрупким. Страшно причинить боль там, где больше всего хочется от нее же и уберечь. А дано ли ей это вообще? Дано ли ей хоть что-то кроме того, чтобы вечно хранить и беречь равновесие, которое рассыпается в руках, утекает сквозь пальцы, и упрямо отказывается становиться прочнее... Дано ли ей хоть что-то кроме того, чтобы приносить с собой холод и смерть, или все остальное просто бесплодные попытки обманывать других и саму себя? Но, даже если и так, как же страшно признать поражение и смириться, что никогда и ничего не будет. Как же страшно отказаться от попыток сделать хоть что-то хотя бы для одного того, кто до сих пор не отталкивает ее, такую, от себя.
Справедливость... Равное отношение ко всем и каждому, холодное, отстраненное, почти равнодушное спокойствие расчетливой объективности. Беспристрастность, лишенная эмоций, проходящее мимо чередой событий, лиц, голосов, криков боли и смеха радости, время, оборвать которое ничего не стоит простым взмахом меча, остановить вращение калейдоскопа, разбить зеркала, рассыпать, перетереть в цветную пыль тонкие и хрупкие стеклышки, развеять их среди остывающей вселенной, пока не погаснет последнее из них... Крайность, та крайность, в которой истинной справедливостью и истинным равновесием становится только смерть, единственно равная для каждого и всех, пустота, в которой некому и нечему поколебать баланс, в которой застынет и сломается, исчезнет в своем полете даже стрела времени. Нет, не к этому она стремилась, не такого финала желала ее упрямая личность, отказавшаяся однажды погасить сияющие среди этого ничто прекрасные и яркие звезды, не ради этого она день за днем спорила с самой своей сутью, мучительно медленно, но находя, выстраивая, ломая, начиная с начала, вновь и вновь, собирая из осколков и туманных намеков свой собственный путь, свой собственный хрупкий и тонкий, покрытый трещинами, но отливающий серебром мост через вечность. Не для того, она училась жить и улыбаться, ценить мгновения, в которых находилось и найдется место всему, солнечным лучам, ломающим деревья как щепки бурям, глубоким водам океана и высокому небу, людям и воплощениям, спокойствию сознания и - эмоциям и чувствам, которые, пусть и ставят порой собою в тупик, но так... Нужны, словно второе дыхание, то, которое не даст провалиться, захлебнуться во всем этом водовороте, застыть, заплутать и исчезнуть навсегда.
- Я всегда выделяла тебя, - ответ был прост и честен, даже если Джей не смогла бы объяснить сейчас словами все то, что связывало ее с Огненным, всю ту глубокую, почти безграничную важность его присутствия в ее жизни, словно только один и был способен примирить ее если не со всей остальной действительностью, но хотя бы с ней самой, словно само его присутствие уже уравновешивало, удерживало ее от того, чтобы все бросить, отпустить из своих рук, придавало сил быть именно той, кто она есть, вдохновляло, заставляло идти дальше, пусть спотыкаясь, но все же не сдаваться. Как было объяснить, что справедливость и равновесие, гармония - все таки не совсем одно и то же, и что то, что кажется порой несправедливым, нечестным в глобальном смысле, может оказаться единственно правильным изнутри. Увязать, сложить все это воедино порой невыносимо сложно, но... Если не сможет даже она, то кто же?
- Ты всегда был для меня особенным, и всегда был и будешь вправе, - говорить такое вслух легко и трудно одновременно. Трудно признаваться в этом, трудно почти что навязывать ему такое свое видение и не знать, как оно будет воспринято, трудно перешагнуть через себя и сказать прямо о том, что в душе, когда за такую безмерно долгую жизнь стало привычным держать слова, мысли и чувства глубоко внутри. И в то же время легко, как легко говорить о том, что является правдой, почти само собой разумеющейся истиной. Как было объяснить ему, что он действительно вправе? Приходить, спрашивать, просить почти что о чем угодно? Как объяснить, что он всегда был и будет для нее исключением? Тем, кому можно если не по отношению ко всему остальному миру, но к ней самой, что угодно? Знал ли он вообще, что лишь ему одному ей действительно хотелось улыбаться, по-настоящему, что лишь он один мог прикасаться к ней вот так, и лишь его одного не хотелось тут же от себя отстранить?
"Это ты всегда был добр ко мне... Слишком добр, с самого начала, с самого первого мгновения..." Невозможно не вспоминать, не думать об этом каждый раз, не чувствовать себя вечно виноватой перед ним, с самого начала времен. Невозможно переоценить то, что он сделал когда-то и продолжал делать для нее, для той, кто лишь благодаря ему продолжает жить и дышать, не говоря уже о большем.
- Остаться? - только и успела переспросить она, оказываясь с братом так близко, что на мгновение показалось даже, что в один ритм сливается пульс, что биение его сердца можно ощутить всем телом, всем ее существом, что можно утонуть в его глазах, в которые приходится смотреть, почти что запрокидывая голову, ловя его частое дыхание на своих губах. Волнение? Как же трудно понять и осознать такое, принять подобное по отношению к себе, совершенно не понимая причин. И проще, казалось, было бы принять от него снисхождение, позволение быть рядом, чем вот такое... Стремление и желание? Которым Джей не могла, не в силах была найти объяснений. Кто он, и кто она в конце концов, чтобы Гнев так вцеплялся в нее, словно она не палач и не судья, чьи решения и деяния так расстраивали его и причиняли боль, а последнее, за что вообще можно ухватиться в жизни, - Конечно, я останусь, если ты этого хочешь.
Улыбка выходит против воли мягкой, и почти что счастливой, несмотря на смущение. Нет, она и не смела рассчитывать на подобное приглашение, и тем более не посмела бы попросить его уделить ей больше времени, чем он сам захотел бы. Быть рядом, пусть несколько часов, - уже само по себе подарок. Для нее самой. Вот только следующая его просьба заставляет вздрогнуть, отвести смущенно взгляд, с трудом перевести дыхание. Крылья... Боевая форма ее сути, столь редко проявляющая себя просто так, крылья, которые, казалось, порой жили своей собственной жизнью, не очень то стремящейся подчиняться ее желаниям и воле. Крылья, которые большинство воплощений видели лишь в бою или в случае смертельной опасности, крылья, не раз спасавшие ей жизнь, способные как сделать ее саму опаснейшим из противников, и в то же время способные укрыть, защитить и уберечь, словно щитом. Отражение ее сути, той ее части, что никогда не была подвластна истинной природе, отражение ее личности и почти что души... С которым она при этом никогда не была в ладах. Сложно, запутанно, и почему-то очень неловко, почти что стыдно.
- Нравятся? - растерянность в голосе такая, что кровь приливает к щекам, но Ледяная этого даже не замечает. Нравятся... Но ведь видеть их чаще всего ему, Огненному, доводилось в бою, и вовсе не всегда это предвещало для него, для них обоих, хоть что-то хорошее. Исключения, конечно же были, но были редки. Нравятся?..
- Я... Попробую, - выдохнуть, медленно, стараясь успокоить уже собственный сбившийся ритм сердца, участившееся смущение, отстраниться аккуратно, поднимаясь на ноги, отступая на шаг, и только теперь понимая, что выполнить его просьбу будет не так уж легко. Человеческая одежда... Настоящая, не из энергии, а из нитей сотканная ткань. Вспомнить об этом в последнюю секунду и в некотором замешательстве посмотреть на брата. Поймет или осудит? Дрогнув, руки все же тянутся к вороту, легкое хаори стекает по спине, падает на пол, оставляя только белую ткань косодэ, но и ее приходится раскрыть, спустить до локтей, дать сползти по предплечьям, обнажая спину. Нет, это не совсем то смущение, с которым иная девушка постеснялась бы самой себя, своего тела и излишней откровенности, и не то, с которым иные люди требуют соблюдать неписанные, но издавна придуманные правила приличия. Это смущение и неловкость воплощения, заигравшегося в человеческую жизнь, смущение перед братом за эту путаницу и неловкость, с которой приходится делать подобное. Но кто мог подумать, что в этот тихий, ничем не примечательно начинавшийся день, ей придется делать подобное? Конечно, будь ситуация иной, она не пожалела бы этих тряпок, этого хлопка и шелка, разорванных в любой другой момент ее энергией, как чего-то лишнего, мешающегося ее природе и сути, но...
Крылья раскрываются не сразу, на этом приходится сосредоточиться, зачерпнуть для них энергии, серебряной и прохладной, позволить им принять форму, обрисовать контуры перьев, окрепнуть, наполняясь энергией и - материализоваться полностью, холодом по спине в первые мгновения, неторопливо сменяющимся теплом, до кончиков маховых перьев, теперь метущих гладкие циновки татами. Холодные, как снег, как лед... На это приходится обратить внимание, встряхнуть их слегка, дать наполниться живым, настоящим теплом также, как и всему остальному телу. Сложно... Сложно контролировать это, почти что также, как порой и собственные руки, чтобы не обжигать холодом своих прикосновений. Сложно, но только так ей хотелось этого сейчас: если уж показывать их, ее крылья, Гневу, то пусть они будут живыми... [icon]http://sd.uploads.ru/gkGiL.jpg[/icon]

Неловкость, смущение, даже легкий стыд такие, что от них почти больно, и встретившись с братом на несколько мгновений взглядом, Джей невольно вцепилась пальцами в спущенный с плеч ворот одежды, не замечая даже, как слегка, но ощутимо вздрагивают руки и пальцы, как стискивают они ткань, выдавая ее собственное волнение. Что было в этом его обращенном к ней взгляде, в этих сияющих восхищением и безграничной верой глазах? Как может он так смотреть на нее, словно на сошедшее с неба божество, зная о том, кто она есть на самом деле? Как может он вообще восхищаться такой, как она?.. Сила... Почти безграничная сила этого чувства, словно звенела в воздухе, и от нее становилось одновременно очень тепло и в тоже время очень и очень трудно дышать, словно каждый вдох давался с усилием, словно о нем нужно было себе напоминать.
- Я далеко не ангел, - в голосе невольно прорезается горечь в ответ на слова Гнева, а пульс, кажется, сбивается окончательно на такое признание. Молиться? На нее? Да он с ума сошел? Как можно молиться на палача? На того, кто не раз и не два обрывал чью-то жизнь, кто должен был когда-то давно стереть даже само упоминание о том, что во Вселенной когда-то была жизнь? Он что, думает, что она святая?.. Забрать душу... Да в этой рыжей голове, казалось, перепутались все верования разом. Да, казалось, Гнев верил в нее так, как верят одновременно и в бога, и в дьявола, как в ту, кто может даровать одновременно и прощение, и покарать за все грехи разом. Достойная, казалось бы, ирония над понятием равновесия и гармонии, и, как ни горько, как ни больно было это признавать, не так уж и далеко ушедшая от истины, и даже сама Ледяная это вынуждена была признать. Свет, сияние серебра, стремление к бесконечно светлому и гармоничному будущему переплетались прочно, неразрывно с той ее сутью, что всегда знала о том, как легко на самом деле оборвать в один миг настоящее, словно перерезать одним взмахом все судьбы и нити. Ирония и насмешка судьбы. Стыдно, неловко, так, что щеки горят, но не ответить на это невозможно, потому что даже в ответ на само предположение такого сердце словно сжимают острые когти подступающей паники, а горло перехватывает спазм.
- Мне нужна не твоя душа, а ты сам...
Договорить, впрочем, Джей не успевает, провожая взглядом поднявшегося на ноги Гнева, обходящего ее вокруг. Восторг, почти что детский, буквально написанный на его лице, понятный даже ей, не способной в полной мере разбираться в тонкостях и чувствах, заставляет замолчать на полуслове, ловя на себе его взгляд, инстинктивно подбирая крылья, с шелестящим звуком прошуршавшие при этом по полу. Как же трудно. Заставить себя расслабиться, перестать вести себя как смущенная человеческая девочка, которую в первый раз в жизни видит полураздетой мужчина, как перепуганная птица, к которой тянутся чьи-то теплые ладони. Как перестать вздрагивать от каждого шороха и скрипа циновок под его ногами.
"Что ты задумал?" - мысль не успевает сорваться с губ, обрести законченную форму. В ней нет ни капли страха или недоверия, только смущение и неловкость от себя самой. От этого такого странного, такого непривычного пристального внимания к ней, от этого острого ощущения "рядом", так близко, на расстоянии вытянутой руки, на расстоянии дыхания. И отвести взгляд от него трудно, не восхищаться им, братом, его красотой, внешней и внутренней, отливающей алым энергией, его силой и его чуткостью, каждым его движением... Как не вспоминать о том, насколько прекрасен он в бою, когда никто и ничто, кажется, не может его остановить, каким озорным и ярким он может быть, когда радуется, пусть его радость и не всегда безобидна и безопасна для этого мира. Как не думать, не чувствовать, не тянуться к его присутствию?
От прикосновения к крыльям, внезапного, острого, Джей невольно вздрагивает всем телом. Это так странно, так непривычно, настолько... Чувствительно и открыто, что по спине от лопаток, словно мелкими морозными иглами вдоль позвоночника проходит дрожь. Никогда прежде никто не прикасался к ним, к ней самой, вот так... Нежно, почти что бережно, так осторожно, словно боясь повредить хоть малейшее перышко. Так странно, что, на несколько долгих секунд она невольно задерживает дыхание под этими нежными, внимательными, такими заботливыми и теплыми ладонями. Прикосновения к ним, к крыльям ощущаются так остро, так чутко, словно по обнаженной коже, от них хочется прикрыть глаза, довериться им хоть на мгновения... Крылья - часть ее самой, материальное отражение той ее сути, что отлична от природы пустоты и палача. Воплощенное в прохладных, мягких, серебристых, словно сотканных из инея перьях то, что можно было бы назвать ее сознанием, личностью, почти душой... Стремления к свету, отраженные в сиянии в незапамятные времена рассыпанной звездной пыли... Сколько раз они защищали ее саму? Сколько раз укрывала она ими тех, кто нуждался в ее защите?.. Да, в них была ее сила, и в то же время в них же был ее холод. Способные защищать, они в хранили в себе и большую опасность. Джей и сама не смогла бы объяснить себе, почему у нее самой они, крылья, чаще всего вызывали дрожь и почти что оторопь, почему они, будучи ее частью, на деле слушались ее столь неохотно, и, словно жили своей жизнью, что даже "договориться" с ними, казалось, было едва ли не сложнее, чем с пустотой. Казалось, чувствуя ее сомнения и страх, ее неуверенность в себе, они словно сами избегали ее, не признавая в полной мере своей хозяйкой... Или это она на самом деле отвергала их, блуждая между чувством вины и стыда, не считая себя их достойной? Джей и сама не знала ответа на эти вопросы. Непослушные, шуршащие, чуть ли не поскрипывающие, как только выпавший снег, ловящие на грани своих перьев блики света всех оттенков... Она и сейчас не была уверена до конца, до последнего мгновения, что они откликнутся ей, захотят появиться, раскрыться, показать себя... Не была уверена, но не попытаться хотя бы исполнить желание брата было выше ее сил и страхов, выше ее непринятия себя. И сейчас, стоя в его объятиях, ощущая его горячее дыхание каждым перышком, трепещущим от напряжения и теплых, нежных прикосновений, Ледяная невольно, пусть неловко и смущенно, но все же улыбалась в ответ на его ощутимое всем телом тепло, и странную, совершенно не понятную ей, но буквально всем существом осязаемую радость.
"Когда хорошо тебе, спокойно и радостно становится и мне..." - такая простая в сущности мысль, способная, кажется, примирить в это мгновение ее со всем миром, с самой собой. О, она стояла бы так долго-долго, если бы только это задержавшееся мгновение только было способно бы придать ему сил, отогнать его страхи и темные и тяжелые мысли. Если бы только ее сил, ее крыльев было бы достаточно для того, чтобы успокоить боль и согреть, уберечь от навалившегося груза прошлого... Если бы только...
- Я... Не умею летать, - признаваться в таком как-то совсем неловко. И даже самой себе это кажется странным, почти что нелепым, но от правды не сбежать и не скрыться. Крылья, такие легкие в бою, такие отзывчивые и послушные, когда речь шла о жизни и смерти, когда они словно были продолжением ее мыслей, желаний и стремлений, в остальное время казались тяжелыми, почти что неуклюжими, не способными даже на то, чтобы просто поймать ветер. Неловко и стыдно, словно обмануть ребенка в лучших чувствах. Настолько, что на мгновение даже хочется отстраниться, спрятать их, как что-то не настоящее. Это почти что паника, перемешанная со смущением, от которого не сбежать и не скрыться.
- Прости... - кажется, не слушается даже голос, а разочаровать его сейчас так страшно, что даже больно, и Джей невольно обхватывает себя руками, словно пытаясь защититься от накрывающего с головой чувства вины. [icon]http://sd.uploads.ru/gkGiL.jpg[/icon]

Нет, она ожидала чего угодно, но только не этого, когда Гнев резко, чуть ли не падая с ног, сел на пол, глядя на нее недоверчиво снизу вверх с такой растерянностью, словно ее слова выбили у него почву из-под ног. Стыдно, неловко, словно ее уличили во многовековом обмане, и хочется сбежать, исчезнуть, открыть врата и провалиться в холод собственного Чертога, лишь бы не... Что "не" - Джей и сама не знала и не смогла бы объяснить. Неловкость, смущение, жгучее желание спрятать и сами крылья, которые вздрагивают даже, маховыми перьями скользят по полу, спрятаться самой, почти что откровенно сбежать, не искать слов оправданий, не сделать еще хуже, не расстроить сильнее. Отступить бы хоть на шаг... Мысли мечутся чуть ли не в панике, сталкиваются друг с другом, и, кажется, что такое состояние, люди и воплощения и называют смятением, когда совершенно не ясно, что делать, и куда себя деть, и остается только принять как данность собственную беспомощность, несостоятельность даже в этом, почувствовать в полной мере собственное бессилие, принять тот факт, что ее существование даже в такой, казалось бы, малости, не приносит ничего, кроме разочарования, как ни старайся, как ни стремись выше. Поддельное, ненастоящее воплощение с поддельными крыльями... Дитя пустоты, изо всех сил старающееся стать живым и настоящим, словно кукла, марионетка, вырвавшаяся из рук кукловода, но так и не научившаяся толком самостоятельно ходить, самостоятельно двигаться, дышать и говорить. И, кажется, даже приглушенный солнечный свет темнеет стремительно в глазах, сменяется мутной темнотой.
Голос Гнева доносится издалека, отрезвляет, возвращает в реальность, заставляет сфокусироваться, посмотреть в глаза брата с плохо скрываемой грустью и какой-то неловкой усталостью, неловко сжимая пальцами собственные плечи. Как объяснить ему то, что она и сама понимала не до конца? Как рассказать, на что на самом деле похожа ее жизнь? Как объяснить, что она и близко не такая, какой он с почти что детским и наивным восторгом ее видит? Как рассказать про палача, про ту ее часть, что все еще жива, все еще следует за ней неотступной, холодной и бездушной тенью, как ни стремись вверх, как ни беги по этой дороге жизни вперед, сбивая ноги об острые камни, падая и разбиваясь снова и снова. От собственной тени не сбежать, от собственной сути не скрыться, и крылья, белые, чистые, крылья, кажется, не в силах поднять в воздух их двоих.
- Летала... - собственный голос звучит так тихо, что Ледяная делает над собой усилие, чтобы говорить громче, - Но в бою это... Иначе. Совсем иначе.
Как это объяснить? Как рассказать словами то, как в бою раскрывается в полной мере та ее сторона, что не знает ни сомнений, ни страхов, а серебро перестает ощущаться жалкими крохами, рассеянными по ветру в шатком и непрочном мире, и расцветает легко и свободно морозным глотком свободы, обжигающе ярким и чутким, словно второе дыхание. Но в жизни, в простой, каждодневной жизни все совсем иначе. В ней - шепот пустоты за спиной, в ней - одиночество и непонимание.
- Когда я сражаюсь, когда я закрываю ими тех, кто нуждается в моей защите, когда они - часть моей боевой формы, они часть меня, часть моей силы, моего серебра, но в остальное время... - слова даются с трудом, признаваться в этом неловко, а объяснение кажется неубедительным даже ей самой, - Они меня почти не слушаются. Я... Даже не была уверена, что смогу призвать их сейчас, для тебя.
Смотреть на него с невольным смущением на такой энтузиазм, способный, кажется, пробиться через любую тоску и грусть. Рыжий, Огненный, не признающий никаких препятствий, ни надуманных, ни реальных, Гнев, казалось, способен был отогнать своим присутствием любые страхи и холод, любые сомнения он отметал своим "ну так же естественно". Аргументы? Слова? Какие аргументы, если в его блестящих глазах все аргументы почти что плавятся беспомощно в пламени его решительности как лед на палящем солнце? Сдаться этому пламени, сдаться этому желанию во что бы то ни стало сделать ее счастливой, и улыбнуться в ответ, неловко, неуверенно, но переводя дыхание и словно отогреваясь в его тепле, в его руках, упрямо и в то же время почти что робко тянущихся прикоснуться к ней.
- Но, может быть, если им нравится твое присутствие, они не будут против появляться чаще, - успевает начать было Джей, даже не отдавая себе отчета в том, какой навязчивой со стороны может показаться эта фраза, когда брат потянул ее к себе, касаясь губами ее рук, ладоней и кончиков пальцев. От этих прикосновений, таких не похожих ни на ставшие уже почти что привычными, объятия, ни на до сих пор не понятные поцелуи, по всему телу проходит дрожь, отдается глубокой растерянностью, заставляющей замереть, не сопротивляясь, не вырываясь из его хватки, но и не зная - как ответить. А Гнева продолжал говорить, сыпать словами, выливать их подобно цунами, так что не выхватить, кажется, толком смысла. Полюбить? Что это значит? Что это значит для него самого? "Заботиться" и то звучит проще, даром что представляется с трудом.
- Хочешь? - переспросить, переставая понимать что либо вовсе. Так, столкнувшись с незнакомым словом тянет заглянуть в словарь. Растерянность все глубже, словно волнами одной за другой захлестывает, не дает выбраться, не дает даже толком вздохнуть, а ниточки смысла так и норовят выскользнуть из рук, увернуться от пальцев, не дают ухватиться.
- Ты дорог и важен мне, - отозваться на его слова почти что эхом, потянуть к себе, растрепанного, полыхающего огненными прядями волос, взволнованного и похожего на мальчишку, которому пообещали полцарства и пару новых коньков в придачу, улыбнуться неловко, пытаясь нащупать, словно дно водоворота, какой-то ответ. Ближе, по своей инициативе, словно оттолкнуть сейчас, после таких слов станет почти что катастрофой, ближе, перехватывая за руку, потянуть ладонью к себе, к своей щеке, повторить отражением его же жест, неуверенно, непонимающе, но прикоснуться губами к ладони, к его руке, почувствовать его уверенность, его силу, почувствовать странное, почти что нежное тепло в самой себе ответ. Странно, почти что больно, но как-то очень правильно. Почему? Не понять...
- Ты дорог мне таким, какой ты есть, - повторить это снова, боясь обидеть и в то же время почти что отчаянно надеясь донести, - Не частью меня, не моим оружием, но живым и настоящим. Свободным пламенем, к которому я могу прикоснуться. Мне дорога твоя улыбка и твои объятия. Ты сам, со всеми твоими подвигами и со всеми выходками, от которых ярче становится этот мир. Я вижу тебя, я могу с тобой разговаривать, я могу тебя слушать, и уже это - гораздо больше, чем я смею рассчитывать, и уже это - для меня хорошо.
Откровением на откровенность. Но что-то царапается при этом внутри, что-то тревожит, словно невольный страх, что ее поймут не правильно, что даже такой мягкий отказ будет воспринят превратно, заденет, обидит незаслуженно, причинит боль там, где, наоборот, хочется выразить благодарность и заботу. Уметь бы еще. Не оттолкнуть, не отпустить, в поисках какого-то правильного не то ответа, не то вопроса.
- Я... Могу попросить тебя? - все же немного неуверенно начинает она, чувствуя, как вздрагивают за спиной крылья, словно подталкивая в этой странной просьбе идущей из глубины души, словно из далекого прошлого, когда в воздухе перед глазами летали огненные искры, а впереди только начинался далекий-далекий путь, - Я люблю смотреть, как горит твой огонь.
Что это, зеркало ли просьбы показать ему крылья, или почти что признание? Джей и сама не знала, чего в этих неловких словах больше, странного, неподдающегося осознанию чувства, или просто желания прикоснуться снова к яркому и живому пламени. Но молчать здесь и сейчас об этом почти что выше всяких сил. Да и когда еще будет все-таки можно? [icon]http://sd.uploads.ru/gkGiL.jpg[/icon]

Гнев, как всегда порывистый в своих стремлениях, желаниях, поступках, не дал ей опомниться, не дал даже сложить и спрятать крылья, вернуть на плечи ткань кимоно, потянув на улицу, и Джей только и успела, что наскоро обуться на пороге, чуть не спотыкаясь, но не сопротивляясь брату совершенно, растерянно, и в то же время совершенно доверчиво улыбаясь.
Рядом с ним она чувствовала себя одновременно и маленькой девочкой, опекаемой заботливо, порой чрезмерно, сильным и решительным старшим братом, и - серьезной и взрослой женщиной, слова которой, ее мнение, одобрение даже, Огненный ждал, словно каждый решалась едва ли не вся его судьба. Странный контраст, и в то же время - странная, тонкая, хрупкая, удивительная гармония, приправленная каким-то ощущением нерешительности, неловкости и смущения, предельной аккуратности, сквозь которую прорывалось порой слишком многое, резкое и требовательное... Да, их отношения на протяжении не веков даже, а тысячелетий, десятков их и сотен, были столкновением и переплетением двух стихий, таких не похожих друг на друга, если смотреть с человеческой точки зрения, и даже на взгляд иных воплощений, таких полярно разнящихся во всем, насколько только могут отличаться лед и пламя, яростное бешенство и холодное спокойствие, хаос и равновесие, и в то же время... В то же время кому как не ей самой, держащей в своих ладонях вечно покачивающиеся в поисках идеального баланса чаши весов, было знать, что именно в такой противоположности, куда более близкой, чем природные условности, и заложена истина. Две стихии, жизнь и смерть, яркое и светлое, огненное и солнечное, и - смерть, темнота ночи и отраженный свет луны, две части единого целого, переплетающиеся друг с другом в бесконечном движении, несущие в себе частицу своего отражения. Когда-то давным-давно с ее собственных слов, с ее собственных рассказов о пустоте и рождении мира и равновесия записанное учение о гармонии. И, словно не прошли столетия, все также перед глазами тонике листы рисовой бумаги, по которым, танцуя, выписывает, оставляя за собой чернильные следы, словно хвостом, кисть, переплетаясь в причудливые знаки, рисунки и схемы, не имеющие почти ничего общего с реальной действительностью, кроме одного - основы, самой идеи о том, что все в этом мире связано, каждый шаг, каждый вдох, каждое движение, все стихии и все мысли и чувства, и ни одно из них нельзя отрицать, и ни одно из них не абсолютно, и несет в себе гораздо больше скрытого, чем явного, и нужно лишь научиться видеть, смотреть в глубину...
Трава щекочет по ногам сквозь ткань, хрустит под торопливыми шагами мелкая каменная галька дорожек, отзываются еле слышным поскрипыванием доски моста, потертые, и от того - еще более настоящие, словно прожившие уже какую-то свою жизнь, хранящие в себе воспоминания о тех, кто ходил по ним, о том, что было загадано, о словах, о дыхании, о каждом, кто ступал по ним, кто смотрел с них на водную гладь, опираясь на перила. О, как многое, наверное, могли бы они рассказать, если бы только могли говорить, но даже воплощениям не всегда дано услышать их тихий голос, прикоснуться к не-их истории.
Прохладный ветер касается обнаженной кожи, ласково проводит по гладким перьям за спиной, подметающим своими кончиками пыль с моста. Это не холодно, это - почти что отражение жизни, ощущение собственной причастности ко вселенной и в то же время - одиночества. Легенды о крылатом народе, некогда спустившемся на землю, раса бессмертных... Легенды, в которых вымысел переплетается с правдой, легенды о девушке, чьи крылья - отражение ее собственной свободы, ее души, но лишь тянущие к земле и не дарующие счастья. Всего лишь легенды, почти что забытые, но все еще живые, расписными досками затерянные где то в святилищах этой страны. Легенды, сказки, обряды, ритуалы, переплетение красоты глубокой древности со стремлением вперед, как у летящей стрелы, стремительным и свободным.
- Люди надевают маски своих внутренних демонов, но в этих масках зачастую проглядывает и их собственное лицо, отражение их сути. И это - тоже хорошо, брат. Кем бы мы ни были, бессмысленно отрицать свою природу, но то, чем она станет, зависит от каждого из нас самих, - между ними, кажется, здесь всего лишь один шаг, но этот шаг - почти что пропасть, так близко и в то же время кажется, не дотянуться, как ни старайся. И как же хочется прикоснуться, подойти ближе, обнять его, Огненного, сейчас, заглянуть в его глаза, найти в них ответы на все вопросы, понять, почувствовать, о чем он думает, что гложет его изнутри, с какими внутренними демонами сам Гнев ведет нескончаемую борьбу, оставляя в ней капли своей крови, яростные вспышки пламени.
- Я... Нарушила правило своего рождения в самом начале, - провожая взглядом планирующий к воде лепесток, Джей невольно улыбается, легким движением руки прослеживая его путь над ручьем касаниями расцветающих на зеркальной глади и тут же увядающих цветов инея, закручивающихся и опадающих узоров, - Разве ты этого не знаешь и не помнишь? Вся моя жизнь - уже сама по себе - нарушение.
Улыбка получается немного грустной и в то же время почти что счастливой. Так улыбаются те, кто давным-давно смирился, и этому смирению рад, ни о чем не жалея, ничего не желая изменить в том, что изменить не дано, в прошлом, которое уже растворилось во времени.
Огненные лепестки взлетают, кружатся в ночном воздухе, от них рождаются и трепещут неверные тени, танцуя. Зрелище завораживает, и на несколько секунд Джей замолкает, глядя на них, не скрывая своего немного грустного восхищения, подставляя ладонь, не ловя, но лишь позволяя себе коснуться. То, что никогда не будет принадлежать ей, но так и должно быть, бесконечно прекрасное, чудо, не изменившее даже, а даровавшее жизнь одним своим появлением, отражение первородного огня, пробудившего ее саму... Горько. Думать о том, для чего - горько, но улыбка все равно остается улыбкой, полной благодарной нежности по отношению к Брату.
- Ты всегда был прекрасен в своем стремлении сделать для этого мира, для каждого, больше, чем нам отпущено по рождению. Но и ты тоже живой... Не забывай об этом, прошу тебя. Помни о том, что ты дорог, и нужен. И не только, как защитник, но и просто, как ты сам, - молчание повисает неловко и тихо, пока она провожает капли огня взглядом, прежде чем снова посмотреть в глаза Гнева. Договорить это трудно, словно для того, чтобы эти слова прозвучали, приходится сломать прячущий их под собой слой вечной мерзлоты, но все-таки почему-то кажется, что очень важно и правильно, именно здесь и сейчас, в этой тишине, стоя рядом на мосту, глядя на него, кажется, в какой-то безнадежности загадывающего совсем по-человечески желание, которому... Суждено ли сбыться?
- Ты дорог и нужен мне... Не только твой огонь, но и ты сам, каким бы ты ни был.
Немного неловко Джей все же поправляет ткань одежды в нерешительности, крылья вздрагивают, но не исчезают, словно чувствуя важность момента и этого странного во всех смыслах откровения, отзываясь на него серебром, мягким почти что теплым переливом серебра, а в ладонь стекает энергия, обретая форму, раскрываясь с тихим хлопком в бумажный с серебристо-ледяными прожилками веер.
- Я... Не стану спрашивать о твоем желании, если ты сам не захочешь рассказать мне, - огненные лепестки кружатся в воздухе и она отступает на шаг, движением веера увлекая их за собой, - Но я... Желаю, чтобы оно исполнилось.
Прикосновение веера к губам выходит легким, в нем почти что задумчивость и сосредоточенность с которой в древности те, кто называли себя магами, обращались к богам и духам, читая заклинания, в те времена, когда танец был священным обрядом, в котором каждый жест имел значение, каждый шаг, каждое движение веера, каждое слово и каждый звук.
Да, это останется только между ними, в этом "здесь", и в этом "сейчас". Только для него одного, в ласковых касаниях его огня и ее собственного льда. Кагура - ритуальный танец, веками исполняемый жрицами древнего и все еще живого культа, в котором так много на самом деле почти что правды, танец в котором земное переплетается с небесным, танец, который по легенде однажды вернул в этот мир солнце, радость и жизнь.
Движения - легкие, отточенные веками, в них плавность и резкость сплетаются воедино, и даже крылья за спиной не мешают, а лишь дополняют движение ветра, в котором огонь переплетается, подхватываемый серебром и янтарем. Для людей это - состояние почти что транса, для нее, воплощения - та открытость, что находится где-то по ту сторону, и то доверие, в котором нет и не будет границ. Это - молитва в той ее форме, в которой искренности совершенно не нужны слова, в которой нет времени и нет пространства, нет условностей, а есть только чувства, и - полная откровенности просьба к тому, что, быть может, выше их самих.
Встретиться взглядом, глаза в глаза, и - протянуть руку, останавливаясь и улыбаясь, ладонью вверх, на которой трепещет пламенем лепесток подаренного им огня, окутанный бережно переливающимся от его тепла и света оттенками янтаря серебром, задержать на мгновение и - отпустить его спланировать к воде. Никогда до сих пор ничего не загадывать, но... Правила можно ведь нарушать для самой себя еще и вот так.
[icon]http://sd.uploads.ru/gkGiL.jpg[/icon][sign]Flute[/sign]