Верхний Предел - это не только яркие пятна, и энергия пронизывающая его насквозь далеко не всегда сводит с ума. В ней есть прикосновения прохлады, есть дыхание ветра, свободного и вольно, здесь есть места, окутанные сумеречным полумраком, и сквозь потоки всех цветов, казалось, сходящих с ума, буйствующих и беснующихся радуг, проглядывает легкая, не скучная даже, а какая-то успокаивающая сознание серость. Она кажется мягкой, и в чем-то по-своему тоже красивой. Так, спустя бессчетные тысячелетия где-то на земле будут восторгаться изяществом черно-белых фотографий, а здесь и сейчас, в этой обители воплощенных, что каждый из них перекрашивает на свой собственный лад, лес, по которому она шла, радовал взгляд своей почти что тусклой, увядающей, осенней и мягкой красотой, почти что пепельной, как та, что остается от перегоревшего пожара. Не в буквальном смысле, конечно. Но восприятие играло со Справедливостью именно в такие вот игры, не давая в полной мере сосредоточиться на материальном, разворачивая перед глазами переплетение уходящих в бесконечность нитей, всегда неповторимым, постоянно меняющимся узором, над которым то приходилось усердно работать, когда, казалось, полотно вот-вот разорвется от собственных противоречий, распадется на сотни и тысячи угасающих клочков, каждый из которых рванется в свою сторону бесконечной вселенной и там угаснет в одиночестве, то стоят в стороне, наблюдая, как вполне без ее непосредственного участия и вмешательства этот шелк мироздания переливается, подставляя свои узоры ласковым солнечным лучам, прохладными тенями укрывая мир на своем обороте. И также, как у любой поверхности две стороны, силы каждого из них, каждого воплощенного, многогранны и неоднозначны, особенно сейчас, когда, казалось, каждый из них все еще искал себя, свое место в этом мире, и в чем-то, быть может, так и не мог найти, как не могла, наверное, и она сама.
Верхний Предел для нее, Ледяной, для той, кого Старший, Огненный, назвал Справедливостью, Верхний Предел был куда как менее гостеприимным местом, нежели даже только-только формирующийся реальный, материальный мир, в атмосфере которого парниковые газы еще способны были отравлять дыхание, в котором взрывались молодые вулканы, заливая своей лавой плато, чтобы когда-нибудь в будущем они стали плодородной землей, вынося из недр на поверхность саму кровь этой маленькой, но упрямой планеты, неуклонно менявшей свой внешний облик, словно в вечном поиске какого-то идеала.
Материальный мир, медленный, неуклюжий, неповоротливый на фоне их обители, подвластной, казалось, даже не слову, не дыханию, ни движению их рук, а самим мыслям и чувствам. Материальный мир, суровый, неприступный и в чем-то жестокий, грубый, казался ей привлекательнее этого сплетения разноцветных ветвей и листьев, пышных цветов... Здесь было душно и почти что больно находиться. Здесь каждый шаг по разноцветному ковру отдавался пульсом бесконечного холода и пустоты под кожей, бьющихся в плену материальности ее собственного тела, внутри сети, сплетенной из чистого серебра. Плененная, но непокорная, хищная и опасная для всего живого ее внутренняя суть и тихий, вкрадчивый голос не спешили умолкать, и что-то подсказывало, ей, Ледяной, от прикосновений которой, казалось, даже раскаленный до красна металл мог подернуться пленкой инея, что эта борьба будет длиться сотнями и тысячами лет, почти что вечно, как бы она ни старалась, сколько бы сражений ни случилось в этих столкновениях с самой собой.
Память, подернутая было мутной пленкой, пробивалась на поверхность сознания, словно черная земля из-под талого снега. Память о том, что было до. До начала времен, до того, как все они оказались здесь, словно в новой точке отсчета, отбросив часть самих себя, растеряв, отринув даже сами знания о собственном рождении, о своей собственной природе. Личности, что словно растерянные и озорные дети, бросившиеся врассыпную в волшебном замке, но забывшие о том, откуда они на самом деле пришли.
Шепот, шепот, голос изнутри, тихий, спокойный, бесконечно холодный, знающий правду, знающий больше, чем следовало бы знать. Память, хищная, почти что нежно перебирающая своими острыми коготками душу, оставляя на ней кровоточащие царапины понимания. Память о том, что было "до", и память о том, что могло случиться, но не свершилось "после", а серебра слишком мало, его здесь крупицы, и эти крупицы - хлопья снега в ее руках. Пустота зовет и манит, и в ее голосе слышится порой почти что насмешка: "Вернись. Вернись ко мне, ты никому не нужна здесь, ты здесь лишняя. Посмотри на них, посмотри на себя. Ты другая, ты чужая. Ты никогда не станешь такой, как они. Вернись, и больше никогда не придется чувствовать тебе эту боль. Никогда больше тебе не придется мучиться, сгорая от каждого вдоха, ты станешь той, кем тебе предначертано было быть. Вернись, и познаешь свою истинную силу, свою настоящую свободу. К чему тебе это? К чему тебе все эти краски, все это серебро? Истинное равновесие может быть только одно, все остальное - ложь".
Лесной полумрак окутывает, сгущается, и в его тенях вопреки всякой логике и здравому смыслу становится легче дышать и голос умолкает, выжидательно, сливаясь с сумерками, окутывающими и успокаивающими, почти что раскрывает свои ладони в приглашающем жесте. Кажется, только протяни руку, и все закончится, только коснись его, и вся боль пройдет, как растают сомнения и страхи в темноте, как все вернется на круги своя, и все это хрупкое, нежное, чуткое и живое, растворится в ней бесследно, проваливаясь в ничто, туда, в некий совершенно абстрактный "низ", в бездну, из которой они все вырвались первозданным чудом, и все... Начнется с начала, или умрет навсегда?
Джей не знала ответов, а вопросов было так много, что от них порой начинала безнадежно раскалываться голова, и хотелось зажмурить глаза, закрыть ладонями уши, не видеть, не слышать, не чувствовать, не прикасаться ни к кому и ни к чему. Исчезнуть, просто исчезнуть, вместе с холодом, вместе с пустотой, если бы только это было возможно. Слить серебро и пустоту, слить их, позволить уничтожить друг друга, избавиться самой от себя и избавить от своего присутствия всю эту реальность. Вот только нельзя. Нельзя, потому что на этом все действительно закончится. И закончится не только для нее самой. [icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]

Чье-то присутствие оказывается здесь, в это мгновение таким внезапным, что его сначала выдает не энергия даже, не стихия и не сила, как это бывает с воплощениями, а торопливые, сбивчивые, почти что бегущие шаги. Вот плеснул ручей, в котором воду потревожили чьи-то ступни, вот хрустнула ветка, зашелестела трава. Частое, почти что сбитое, какое-то тревожное и почти что отчаянное дыхание, и - приближающееся дуновение ветра, от которого, кажется, гаснут краски, словно тускнеет и без того не яркий, пробивающийся сквозь листву свет, от которого разноцветная, пестрая яркость Верхнего Предела почти что линяет и блекнет, и это, наверное, могло бы напугать иного здесь дальше, заставить отшатнуться, шарахнуться, побежать, спасаясь от неведомой угрозы, или, быть может, наоборот, ударить в ответ своей энергией, попытаться наполнить и восполнить, сделать что угодно... Кто-то иной, быть может, и поступил бы так, кто-то, но не Джей.
Дышать, даже просто дышать, кажется, становится легче, а цвет и свет перестают нещадно бить по глазам. Настолько, что пропадает, развернувшееся уже было в полную силу желание сбежать, закрыться в собственном ледяном Чертоге, в очередной раз признав попытку найти себе здесь, в этом мире, в этой переливающейся всеми цветами радуги действительности, что была домом для всех остальных, себе место, попытку привыкнуть, продержаться чуть дольше, не сломаться под ее многоцветностью, почти что обжигающей, почти что сводящей с ума. И пусть с каждым разом и становилось действительно хоть немного, но легче, все равно каждый раз казалось, что сил не хватает, что здесь она навсегда останется чужой, набирающейся сил в холоде ледяных и беззвучных просторов своего "дома", чтобы вновь, как упрямый ныряльщик, попытаться погрузиться в глубину, донырнуть, дотянуться, до лежащих на дне сокровищ, и все равно начать задыхаться на полпути.
Легче. Пусть на несколько секунд, пусть едва заметно, но все таки ощутимо, и уже не хочется сползти спиной по стволу ближайшего дерева, закрываясь руками и крыльями в какой-то безнадежности, почти что бездонной, пропитанной ощущением падения в пустоту, чьи цепкие руки так и тянутся, кажется, из глубины "ничто", так и не отпускают ее от себя, из своей цепкой хватки, нашептывая, что она проиграла, проиграла, еще не начав, в сущности, игру, что лучше бы ей сдаться прямо сейчас, прямо сейчас все закончить, и не придется тогда больше мучиться, не придется искать то, чего нет, тянуться, гнаться за иллюзией. Серебро, упрямое, чистое, светлое, живущее в ней серебро, не собирается сдаваться, мерцает звездочкой. И от него - тоже больно, и кажется - только и стоит, что отказаться от него, отпустить, не погасить даже, а просто закрыться, но - нет, нет, нельзя, невозможно, ведь это серебро и есть - жизнь. Подаренная, незаслуженная, быть может, почти что украденная, жизнь, от которой невозможно, нельзя отказаться, как от величайшего, бесценного дара...
Память, там в глубине ее истинной сути воспоминания о том, кто бона такая и с чего все начиналось на деле, все еще живы, память, что лишь на время забралась поглубже, затаившись в глубинах ее второго "я", в шепоте темноты, в ее рассказах, в воспоминаниях о погасших звездах, о прикосновении безграничной силы, к которой хотелось потянуться, прикоснуться, к прекрасной, удивительной силе, к этом пламени, которое следовало уничтожить, но которое так сильно захотелось сохранить. Память тащит на дно камнем, от нее не спрятаться и не скрыться, и каждый, отдающийся болью шаг по верхнему пределу - лишнее напоминание о том, насколько сама она здесь - другой природы.
И все-таки, прямо сейчас - действительно легче. Настолько, что проясняется сознание, а почти что удавкой захлестнувшее горло отчаяние отпускает, растворяется, уходит куда-то, словно стертое невидимой рукой. Шаги приближаются, все ближе и ближе, секунды, растянутые во времени, замершие, словно текучие капли янтаря, а еще через несколько мгновений навстречу ей выбегает из тени деревьев девушка, растрепанная, мечущаяся, казалось, в каком-то смятении, а следующее, что успевает осознать Джей - это руки, холодные руки, ухватившиеся в каком-то безумном почти что, горьком порыве за ее пальцы и ладони, упавший к ее ногам на колени силуэт и отчаянную, глубокую, обращенную к ней самой мольбу в глазах.
Оглушенная, растерянная, она, на несколько секунд почти что проваливается в эти зрачки, в этот вихрь эмоций и мыслей, в непонимание столь глубокое, столь похожее, сродни ее собственному непринятию себя, такой, среди остальных, что кажется, в этот миг на двоих разделены одна боль и один страх. В глазах темнеет, но серебро упрямо вспыхивает колючей искоркой в груди, переливается в теплый и живой янтарь, тянущийся навстречу, поднять, помочь встать на ноги, протянуть руку в ответ - если бы за них, за руки, уже не схватились бы так крепко, словно за последнюю соломинку надежды, - не дать упасть окончательно, попытаться найти опору - вместе, обрести равновесие хотя бы с самой собой.
Наклонившись, Ледяная и сама опускается на колени - рядом, в замешательстве. Слишком уж редко кто-то обращался к ней самой, хоть кому-то было до нее дело. Настолько редко, что не понятно даже, как реагировать, как вести себя, и ясно лишь одно - не отказать, невозможно не ответить на такую умоляющую просьбу, невозможно оттолкнуть, да и нет желания отталкивать, нет ни отвращения, ни страха, а то, что есть, кажется, называется искренним желанием понять.
- Да, я Джей, - только и получается выдохнуть в ответ по началу, в поисках слов и каких-то правильных действий, которые помогут унять чужую боль, успокоить сердце, - А ты... Отчаяние?
Да, кажется так ее звали, эту девушку, от которой столь многие, как сейчас вспоминалось, почти что шарахались, как от прокаженной, на кого смотрели косо, кто боялась, кажется и сама приблизиться к ним, к остальным воплощениям, не зная, куда себя деть. Так знакомо... Так зеркально знакомо, что тоже - больно.
- Расскажи мне, пожалуйста, немного больше, - немного в замешательстве, не зная, как поступить, Джей осторожно высвобождает было руки, но в этом жесте нет отвращения, как нет и страха, только растерянность, а в следующую секунду, неловко, неумело, но тянет Отчаяние к себе, обнимая, так, как видела не раз, что делают другие, и, кажется, от этого должно становиться легче, кажется, что этот знак, этот жест означает принятие и заботу, означает поддержку, и, кажется, именно они так нужны сейчас, но, может, она ошибается, и, может, нельзя вот так просто этого делать?..
- И я постараюсь помочь тебе, если это в моих силах. Ведь каждый приходит в этот мир зачем-то, и иногда просто нужно понять, зачем и для чего. А, если не получается понять, то можно... Наверное, попытаться подумать или поискать вместе. Подумать, а чего хотелось бы на самом деле, или хотя бы подумать, чего уж точно не хочется, и тогда станет легче найти ответ. [icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]