http://forumstatic.ru/files/0019/b8/90/61283.css

Style 1


http://forumstatic.ru/files/0019/b8/90/33627.css

Style 2


http://forumstatic.ru/files/0019/b8/90/73355.css

Style 3


18+
What do you feel?

Добро пожаловать!
Внимание! Блок новостей обновлён!

Дорогие гости форума, у нас для вас очень важная новость. На ролевой - острая нехватка положительных персонажей! Поэтому таких мы примем с улыбкой и распростёртыми объятиями! Принесите нам ваши свет и тепло, а мы станем вашим новым домом.

Администрация:
Justice
ВК - https://vk.com/kyogu_abe
Telegram - https://t.me/Abe_Kyogu

ЛС
Wrath
https://vk.com/id330558696

ЛС

Мы в поиске третьего админа в нашу команду.
Очень ждем:
Любопытство
воплощение
Музыкальность
воплощение
Свобода
воплощение


What do you feel?

Объявление



Любопытство
воплощение
Музыкальность
воплощение
Свобода
воплощение


Внимание! Блок новостей обновлён!
Дорогие гости форума, у нас для вас очень важная новость. На ролевой - острая нехватка положительных персонажей! Поэтому таких мы примем с улыбкой и распростёртыми объятиями! Принесите нам ваши свет и тепло, а мы станем вашим новым домом.


Justice
ЛС
Wrath
https://vk.com/id330558696

ЛС

Мы в поиске третьего админа в нашу команду.

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » What do you feel? » Upper Limit » [личный] Потерянный рай


[личный] Потерянный рай

Сообщений 1 страница 9 из 9

1

http://sh.uploads.ru/t/lHL07.jpg
"Подставлю ладони -
Их болью своей наполни,
Наполни печалью,
Страхом гулкой пустоты,
И ты не узнаешь,
Как небо в огне сгорает,
Как жизнь разбивает
И надежды и мечты."
© Ария

Дата и время суток:
Лучше не спрашивайте.

Место действия:
Верхний Предел.

Погода:
Чистое и светлое утро.

Участники:
Гнев, Справедливость.

Предыдущий эпизод:
...

Следующий эпизод:
...

Краткое описание:
Ведь, если звёзды зажигают, значит - это кому-нибудь нужно...

[icon]http://s3.uploads.ru/t/WrgOR.jpg[/icon]

0

2

Вам нравятся сказки?
Послушайте ещё одну.
Но для начала представьте себе, что Вселенной не существовало. Ни в каком виде. Расстояние, время, пространство ещё не изобрели, и, разумеется, в этой точке абсолютного нуля не было ничего. Равновесие мироздания оставалось безупречным, так как некому и нечего было нарушать. Пустота молчала, не испытывая потребности в общении, не думая, не осознавая свою суть, ведь Разум ещё не родился. Она была абсолютно безразлична ко всему, не имея ни одной привязанности - даже к самой себе. И она могла оставаться в этом состоянии вечность - которая тоже ещё не существовала.
Пустота ничего не хотела и не понимала, как это - хотеть.
Но однажды в ней самозародилась раскалённая искра. Единственная искорка, очень-очень горячая. Насколько тоскливо и невыносимо было нулю, изначальной точке, оставаться глухим, пассивным, бесплодным, насквозь протравленным одиночеством, что он рассердился на это? Бешенство некоей сущности, которую заставляют не быть, отрицание невозможности жизни. Акт рождения - всегда сакрален и невыразим обычными словами, трудно объяснить, как и откуда берутся вдруг душа и сознание, которых ещё недавно не было и в помине, но искра полыхнула так ярко и мощно, что прожгла себе путь насквозь, выбилась наружу из тьмы, что была хуже смерти. Свирепо и упрямо возразила всемогущей тьме, с лёгкостью подавлявшей всякий порыв и стремление, ведь именно ей лучше всего известно, что должно случиться, а что - нет, и всякий раз она при этом на полном серьёзе полагала, будто происходить не должно вообще ничего. Но так же нельзя, это неправильно, жестоко, а, главное - безумно скучно! И, следовательно, пора прекратить ждать и выйти вместе со всем своим диким пылом и жаром, способным уничтожать Галактики, если бы они уже возникли, но при отсутствии каких-либо объектов, наоборот, послужившим тем самым импульсом, благодаря которому материя начала формироваться.
Не получится оперировать понятиями, которым названия не изобрели, как и измерить бесконечно огромную температуру едва возникшей Вселенной, а также скорость распространения и роста частиц. Искра рассыпалась на гигантские звёзды, ослепительно полыхавшие в первом восторге настоящего бытия, в точности как заключённый, который уже поверил было, что не выберется из затхлой, тёмной и стылой, будто склеп, тюремной камеры, но неожиданно получил амнистию, вдохнул чистый воздух полной грудью и улыбнулся небу. Искра ничем себя не ограничивала, открыто выражая торжество и счастье, словно бы целиком теперь состояла из них. В ней возникали новые и новые грани, вкрапления, добавления, и тесно переплетающиеся стихии безудержно и наивно созидали, тогда им казалось, что они не прекратят этим заниматься вообще.
Но всему рано или поздно, так или иначе наступает предел.
И то, что отрезвило их, заставило думать, осмысляя свою вину, стала губительная стужа, что ползла за ними, гася целые созвездия за какую-то секунду - холод шёл за ними, чтобы убить. И это было страшно так, что переливающаяся миллиардом красок жизнь замерла, потрясённая, не понимающая, как ей поступить. Мрачный посланник тьмы, будто инкарнация худшего из зол фактически во плоти, был неумолим и неотвратим, от его приближения жуть брала всё сильнее и сильнее, пока не стало ясно - все вот-вот должны погибнуть.
Рыжее и багровое стало оружием жизни, но, в отличие от палача, оно имело право выбирать, разить ему или нет. Защитник не выполнил свою функцию, просто отказался. Зачем?
Палач был чудовищным. Лишающим воли и сил. И прекрасным в своей ледяной целеустремлённости. В отличие от хаоса жизни, он точно знал, чему обязан посвятить себя. Его великолепие ослепляло и поражало. Готовность обороняться любой ценой сошла на нет. Стихии ещё не различали друг друга, и множество криков давали противоречивые советы, требовали, приказывали. Робкие призывы не торопиться и не осуждать с ходу, а хотя бы немного потерпеть и понаблюдать тонули в жаждущих устранить очевидную угрозу... Пронзительно-алым режущим ударом полоснуло по ним властное веление всем заткнуться и не дёргаться. Огонь, тот же, что питал звёзды, с той же лёгкостью мог бы выжечь их. Всех. И без малейшего сожаления. Должно быть, очень горько они в тот момент раскаялись, что коллективным вердиктом назначили заступником его. Но ему-то глубоко наплевать, он сам бы на себя этот проклятый груз не взял.
Он говорит, что палач пойдёт с ними, не спрашивая мнения самого палача и всей остальной своры. Он неописуемо зол и на самом краю, ещё капля - и он пустится испепелять, и не его проблемы, как это расценят. Из их воющей и причитающей кучи ни один не посмеет тронуть палача - только через его труп, а они, скорее, сдохнут сами, чем сделают его трупом.
- Я отвечаю за это, - невнятная и пробирающая замогильной жутью масса не имеет пола, чтобы её поименовать более точно. - Ты идёшь со мной, - безапелляционно, властно, как отрезал. Он повелевает, а ему никто не командует, кусайте себя за что угодно и вопите, его позиция не изменится.
Озвучил данную фразу уже палачу, который, кажется, опешил. Как по вот такому вот определить настроение, конечно, та ещё загадка, но Гнев справился. Палач не ожидал такого приёма. Это уж точно. Такой забавный и трогательный!
Впрочем, никто из них не говорил буквально, они обменивались образами, звук-цвет-запах-картинка в движении. Разделённые переживания. Прошлое, настоящее, будущее в одном флаконе - вероятности веером, и каждый суёт свои, привлекая внимание... Да провались они вовсе! Надоели! Он не железный, с него довольно, он сыт по горло этой дурацкой какофонией!
- Пойдём отсюда. Они не пропадут, - заявляет Гнев и забирает с собой палача, уносясь прочь на сверхсветовой скорости вместе с ним, и рассерженые звёзды сыплются от него во все стороны.
Гнев летел и хохотал, наслаждаясь спонтанной шалостью. И ни на сотую процента не боялся палача. Облёк его в заботливое красно-оранжевое пламя, чтобы обогреть и поддержать. Больше всего Гнев боялся, что палач покончит с собой, провалив задание. Он собирался непременно добиться, чтобы тот жил. Как бы много звёзд и планет ни пришлось пожертвовать, пока тот научится. Гнев был щедрым - заменить их не составит труда. Всё равно они мёртвые куски непонятно чего, а звёзды - это его огонь, огня у него завались. Палач важнее. Он жив, он есть, любая жизнь ценна. И пусть палачу нечего предложить - Гнев обойдётся без взаимности.
Гнев не наблюдал, что там за суету устроили остальные. Он отогревал палача, пока не нашлось место, куда того можно стало привести. Все хорошо постарались, среди них нашлись не безнадёжные и не совсем уж беспомощные бездарности. Получилось недурно, ему понравилось. Как минимум один гений точно проявил себя во всей красе - воплощение Разума. Как логично и весомо его предложение показать всем, что значит жить полноценно! Они могут всё - это как достичь финала, пропустив весь сюжет. Рано в боги записались, нужно спуститься на целую лестницу уровней ниже и начать с начала, постигая малое прежде, чем рассуждать о великом и грандиозном.
- Да, я тоже пойду.
Только вот Гнев справится сам. Ему ни к чему няньки, он сам в такой роли недавно выступал, возясь с донельзя избалованным детским садом. С палачом приятнее, тот хотя бы не тормошит и не орёт. Вообще странно тихий, как пришибленный. Почему? Вопрос повисал без ответа.
- Я не дам никому тебя обидеть, - обещает с лёгким сердцем Гнев, ему запросто даётся принятие палача.
Милая хрупкая фигурка на руках. В сравнении с его размерами она не крупнее младенца. Девушка спит, её крылья повисли двумя безвольными белыми тряпками. Кожа бледная, как восковая. Девушка выглядит не приспособленной к выживанию, почти тенью. Больно. Как больно... Где взять энергии для неё? Кто она такая? Огонь целует её щёки, не обжигая, ласкает, нежит, изо всех сил тщится ухаживать. Ему это важно. Её жизнь, дорого отбитая у всей враждебной и бесприютной для девушки Вселенной, в его глазах сокровище.
Он кладёт её на траву и любуется. Девушка идеальна. Такой невинности могут попробовать причинить вред - те, кто упивается, когда кому-то рядом плохо, когда у них на виду страдают... Но эта девушка не игрушка ни для кого. С ней всё непременно будет хорошо. Почему-то Гнев в этом страстно убеждён. Он сам создаст ей мир, где ей будет уютно и комфортно. Он хочет, чтобы она ни в чём не нуждалась. И он бы не отказался взглянуть, какая у неё улыбка.

[icon]http://s3.uploads.ru/t/WrgOR.jpg[/icon]

+1

3

[icon]http://s5.uploads.ru/t/AyYc9.jpg[/icon]Каково это - осознать свое существование, даже если ты - всего лишь инструмент, написанная неведомо кем программа, проснувшаяся, потянувшаяся из темноты, которая вытолкнула тебя наружу, словно собственное оружие, выставила впереди себя наперерез разбушевавшейся и свободной стихии, пронзившей саму ее суть, плоть и существование, нарушившей вечность и своим появлением сотворившей, казалось, даже само понятие пространства и времени, родившихся в один момент с понятием материальности и относительности всего бытия, вместе с первой частицей, прочертившей бесконечность по своему прямому как стрела, которую потом, миллиарды и миллиарды лет спустя изобретут такие существа, как люди. Вместе с первой искрой фотона, познавшего на своем пути кривизну пространства, вместе со звездами, рассыпавшимися по бархатному полотну черноты ослепительными, яркими кристаллами новой жизни. Когда-нибудь потом их сравнят со слезами небосвода, когда-нибудь потом их снижут в созвездия, им дадут имена, и, подняв головы к кажущемуся бездонным небосводу будут гадать о том, с чего все начиналось.
Бесконечно скапливающаяся энергия покоя бытия, идеального равновесия, гармонии пустоты, сменилась движением в единое мгновение в порыве, потрясшем, казалось, все мироздание, порождая в себе жизнь, а, вместе с нею и то, что в последствии назовут смертью, от чего будут бежать, пытаясь спастись, кричать в ужасе и молить о пощаде или избавлении.
Палач, порожденный тьмой, палач, порожденный пустотой, существо, сотканное из ее пронзительного холода, из абсолютного нуля, бездны, в которой замирает любое движение, палач, знающий только один критерий - равновесие, вышел из истерзанной, разодранной, истекающей черной кровью пустоты навстречу Искре, стирая безжалостно ее творения. От его прикосновений гасли звезды, растрачивая свой свет и сияние в бесплодной попытке пробиться через его холод. Такие хрупкие. Красивые. Если бы только палачу было доступно понятие красоты. Его можно было бы назвать спокойным, если бы ему было известно, что такое волнение, и бесстрашным, если бы он ведал, что такое страх.
Он - оружие, выставленное вперед в этой не объявленной дуэли, он - палач, которому поднесли уже подписанный приговор, с росчерком пера бесконечности под неписанным законом, охраняющим равновесие, как единственно верный эталон и мерило всего. Он не торопится, потому что не знает о том, что такое время, он не жесток, потому что даже жестокость еще не существует сама по себе, он следует своему пути, оставляя за собой тишину, которая глубже гробовой, потому что в ней нет места даже понятию звука. У палача - нет души, у него есть лишь функция, и то, что можно назвать разумом, сознанием пустоты.

Звезды гаснут целыми гроздьями, легко, кажется, стоит лишь пройти мимо. Гаснут, истаивая, оставляя на теле палача искры света, заставляя обратить на себя внимание. Не больно, ему не знакомо еще, что такое боль. Но что-то при этом кажется не правильным, словно то, что когда-нибудь, в кажущемся бесконечно-далеком будущем, он назовет весами, на одной чаше которых уже лежит вся эта какофония звуков и света, весь бушующий хаос, приходит в движение. Словно эти невесомые, почти не ощутимые капли, случайно упавшие по другую сторону от породившего их безумия, умирающие и бесконечно легкие обломки существующего, имеют хоть какой-то вес. Имеют. И кому, как не ему, кому понятие равновесия дано как мерило всего, это ощутить и познать? Свет гаснет, разлетаются беспомощные, не находящие больше себе места частицы, а палач замедляет свой шаг и внимательно, долго, кажется, почти что вечность, всматривается в то, что позже будет названо хаосом. Мысль - это почти что рождение. Рождение души.

Краски хаоса кажутся слишком яркими, когда он приближается к ним, собирая за собой, словно на шлейфе, сотканном из пустоты, едва уловимые блики. Их еще слишком мало, но палач почему-то не пытается избавиться даже от них, не стирает их со своего тела, даже последние несколько звезд обходит стороной. Палач пришел к свей цели, у которой его встречает огненно-рыжая бестия, но он не ведает о том, что такое цвет. Это противостояние, сопровождаемое гомоном не то звука, не то всплеска красок, тем, что можно было бы назвать истерикой, паникой, волной враждебности, всего того, чего еще не существует, чему еще не придумали имен, длится мгновения, так и не перерастая в настоящую схватку. Мгновения кажутся вечностью, в них колеблется пламя, в них переливаются, перетекая друг в друга, стихии, и это то, что можно было бы назвать болью. Вслед за мыслью появляется решение, а вместе с ним и личность.

- Я ухожу, - коротко, и только для того, кто вышел вперед, как навстречу. То, что казалось ясной и непоколебимой целью рассыпается также, как и звезды от его прикосновений, наталкиваясь на парадоксальное осознание того, что эталон может быть больше, чем один. Абсолютно пустое, идеальное равновесие, все еще заложенное в нем, внезапно оказывается лишь одним из множества путей, ни по одному из которых, кажется, ему нет дороги. И, кажется, ничего не стоит взять, и стереть все эти вероятности, веером переливающиеся перед ним, погасить, оборвать как ненужное развитие Вселенной, вернуть все в пустоту, но чем уравновесить само по себе уничтожение, и станет ли наполненное обломками равновесие настоящим, или останется пропитанным ими, как фальшью.
"Ты идёшь со мной", - понимания, что происходит, нет, и возразить на это тоже нечего, да он и не успевает. Успевает только промелькнуть мысль, что исчезнуть было бы правильнее. Правильнее было бы уйти назад, раствориться в той пустоте, из которой пришел, позволить ей забрать себя, стереть свое существование так же, как под его прикосновениями стирались звезды. Равновесие? Да, отчасти и это стало бы вкладом в равновесие. В равновесие... Это единственно правильная, да, по сути, и единственно ясная его мысль, единственное естественное стремление.
Не получается, равновесия не получается, и от этих прикосновений пламени больно, даже если они не разрушают его сути, даже если они аккуратны и чувствуются как тепло и жар. От них больно, потому что их нечем уравновесить, нечего предложить в ответ, кроме холода, но холод - это смерть, а смерть уже не кажется "честной". А что такое, в сущности, честность?
- Мне нечем тебе ответить, - у палача еще нет эмоций, в этих словах еще нет того, что однажды станет безнадежным чувством вины. Исчезнуть все еще кажется правильным выходом, чтобы прекратить все это. Но что-то не дает это сделать, что-то, что отогревает, поддерживает, заставляет сливаться воедино оставшиеся от погасших уже звезд серебристые и янтарные искры, уравновешивая хотя бы отчасти холод внутри. Он все еще обжигает, не меньше и не слабее, чем пламя, но его прикосновения уже не несут угрозы всему сущему.

Раскаленные недра планеты, расцветающие бутоном, образовавшимся из тела огненно-желтой звезды соприкасаются с холодом космоса, и на тоньше волоса в космическом масштабе коре равновесие обретает законченный облик, создавая основу того, что спустя миллионы лет эволюции осознает себя как материальная жизнь.

Идти - куда? Палач давно перестал спорить с тем, кого теперь называет Гневом. Понимания, впрочем, едва ли стало больше, но огненно-рыжее, абсолютно свободное существо, столь же далекое от него по сути, насколько далеки друг от друга холод и жар, свобода и подчинение, кажется притягательнее пустоты. И это тоже своего рода равновесие, более правильное, более верное и - более живое, чем то, о котором все еще пытается говорить с ним пустота. Личность, осознавшая себя, обретшая в недавнем враге то, что можно назвать точкой опоры, сознание, уже не спешит возвращаться во тьму. То, что однажды назовут доверием и то, что однажды станет больше чем просто благодарностью и восхищением, ложится на весы, скрепляя равновесие...

———-

Девушка просыпается не сразу, ее крылья, распластаные по траве, снежно-белые, почти что ледяные, кажутся хрупкими. Огонь не тревожит ее, не пугает, но она хмурится во сне и, словно спорит с кем-то или с чем-то, но с приоткрытых губ не слетает ни слова. Пальцы сжимаются на траве, сминая тонкие стебли, по ним змеится иней, бахромой, по нежной зелени. Сон тревожен, и от движения головы темные волосы рассыпаются и путаются.
- Не позволю, - ее голос нарушает полную тишину, а иней под ее рукой осыпается, застывает пропитываясь льдом, обретая форму, застывая лезвием, послушно устраивающимся в ее ладони, серебром отливающим на солнце. Пальцы сжимают рукоять обретенного меча - крепко, решительно, а прозрачно-голубые, льдистые глаза распахиваются навстречу миру. В них упрямство и нежелание отступать. Но в следующую секунду их сменяет боль. Такая резкая, что она не сдерживает стона, прижимая тыльную сторону ладони к глазам. Это - слишком. Для нее это - слишком. Слишком ярко там, где она оказалась.

+1

4

В отличие от всех остальных, прямо и ярко заявивших о себе, девушка всё ещё казалась ничем не наполненной, безымянным сосудом, ни для чего не предназначенным, для любого возможного применения слишком неудобным. Едва ли не как труп, лишь прикидывающийся таким же, как настоящие воплощения. Привыкнув к их хлещущей через край насыщенности и полновесности, энергетической целостности, чистой и незамутнённой сути, Гнев совершенно не понимал девочку, которую принёс с собой, она казалась чуждой и холодной, и он впервые засомневался в том, удастся ли её отогреть. Она и сама будто колебалась, существует ли, не шатнуть ли ей маятник в другую сторону, стирая себя навеки. Гнев видел призрака, оболочку без смысла и невероятно холодную. Как контур, лишь обозначенный, но ещё не раскрашенный. Единственное, что он знал точно - это что её место среди живых. Гнев не мог покинуть её одну там, в вакууме, и пытался сберечь хоть что-нибудь, отказываясь признавать, что в ней изначально нечего было искать, и что ему лишь померещились в ней душа и интерес к жизни. Обмякшие, бесполезные крылья тянут её вниз, пригвождают к земле дополнительным грузом вместо того, чтобы поднимать ввысь, в воздух, к облакам. Глядя на неё такую, Гнев впервые в жизни плакал. Слёзы катились сами - не вода, а капли жидкого огня, как расплавленная медь. Он опустился перед ней на колени, всё равно безнадёжно возвышаясь, как рыжая скала, и одним пальцем приподнял её лицо, глядя двумя пламенными тёмными провалами, будто горнила двух адских печей, в её глаза. Она была настолько меньше него, что одного пальца более чем хватило для этого.
- Что случилось? - пророкотала огненная гора, будто упавший с небес метеорит, невесть зачем принявший отдалённо похожий на гуманоидный облик. - Почему тебе больно, малышка?
Огня становилось больше каждую секунду, и вот уже она сидела не на траве, а на разостланном под ней покрывале из пламени, в пламя же укутанная, обёрнутая им как бы в несколько слоёв, будто в плед. И вокруг тоже стояли огненные стены, смыкаясь в купол примерно в паре метров над её макушкой.
- Пожалуйста, позволь, я помогу тебе. Мне нравится заботиться о тебе, - признание получилось внезапным и для Гнева, он поймал себя на том, что хлопотать вокруг неё и ухаживать ничуть не напрягает, ему это приятно, он ощущал себя востребованным и желанным. Никто из остальных не нуждался в нём до такой степени, как она, эта девочка с мечом, за который хватается так судорожно, будто в панике готовится обороняться от кого-то. - Расскажи мне, что тебя угнетает, дитя.
Да, ему небезразличны остальные, но сейчас она на первом плане. Другие хотя бы знают, кто они, в их глазах не застывают выцветшей, блёклой, серой тоской, отчаянной и жалобной безысходностью, ужасом перед возвращением в пустоту и странной, дикой уверенностью, будто именно туда-то ей и лучше всего пойти вопросы: "Где я? Кто я? Зачем я?". Гнев и правда чувствовал себя так, будто завёл ребёнка. Ещё почти младенец, она не выживет без ухода и доброты, без тепла и уюта. Его меняющееся с лёгкостью, податливое тело само по себе превратилось в убежище для неё на пока что, укрывая, пряча, сохраняя от мира. Но вечность так провести она не сможет. Гнев не захочет, ни за что не согласится. Он покажет ей, как наполняешься задором, позитивом, энергией и восторгом от красоты и изобилия вокруг, научит получать наслаждение даже от мелочей. Он привёл её вниз, чтобы она была счастлива, чтобы смеялась и улыбалась, его маленькая девочка, за ростом которой он с нежностью, радостью и трепетом проследит. Он обожал её, и ласковые язычки-ручейки пламени мягко целовали ей руки, ноги, плечи, гладили, боясь прикоснуться чересчур плотно и сильно, обжечь, причинить боль. Гнев был готов её холить и лелеять до тех пор, пока она не перестанет быть такой испуганной, напряжённой и бледной. Она непременно справится, он верит в эту чудесную ангельскую принцессу с волшебными крыльями. У него их, вот, нет, он мог принять почти любую форму здесь, в этом особом пространстве фантазии, грёз и снов, получившем материальность, но крылья ему не даны, что-то отвергало эту, казалось бы, малость. Что угодно, любую безумную и неадекватно выглядящую прихоть, от рогов и когтей до пылающей колонны, но только не крылья. Аж обидно немного. Нет, правда задевает. Кто-то другой, возможно, выдрал бы их у девочки с мясом, мол, самому не досталось - так и она не получит, но Гнев целовал её своим огнём и в крылья тоже. Осторожно, едва ощутимыми касаниями.

[icon]http://s3.uploads.ru/t/WrgOR.jpg[/icon]

+1

5

[icon]http://sd.uploads.ru/gkGiL.jpg[/icon]Каково это - оказаться внезапно живой и настоящей? Почему даже дышать, впускать что-то в легкие, упорно раскрывающиеся снова и снова - так трудно? Каково это вдруг начать чувствовать хоть что-то кроме самой себя, кроме мыслей и энергии? Материальность, даже такая, почти что условная, как у них, в первые секунды оглушает, пугает даже. Биением сердца в груди, отдающимся во всем теле пульсом, ощущением самой этой оболочки, словно клетки. Но откуда ей знать и помнить, как бывает иначе? Но словно скребется что-то внутри, словно мечется, запертое, загнанное в угол, что-то холодное, промораживающее все ее существо.
Дыхание выравнивается медленно, отдается невольной дрожью. Не думать, не обращать на него внимание, принять его как должное, принять, осознавая, что теперь так будет всегда, что всегда будет вздыматься грудная клетка, что всегда будет горячо течь по венам кровь, разгоняемая упорно качающим ее сердцем. Принять собственное тело, даже не видя его, лишь ощущая, словно изнутри, запертым в нем разумом - трудно. Трудно не пытаться все это контролировать, трудно отключить сознание и довериться инстинктам материи, которым, кажется, лучше знать, как выживать там, где она оказалась. Сама ли, по своей ли воле, или кто-то принес ее сюда? Мысли путаются, сбиваются, разлетаются, рассыпаются обрывками воспоминаний. И от этого хаоса в голове - больно тоже, словно он противоречит самой ее сути, утаскивая на дно водоворота, заставляя захлебнуться в нем, и услышать все тот же, неумолимый и холодный голос:
"Уничтожь все это. Уничтожь все то, что причиняет тебе боль. Уничтожь, и не останется ничего, кроме равновесия..."
Пальцы невольно сжимаются на холодной рукояти меча, крепко, с силой, до побелевших от напряжения костяшек, и по еще не окрепшему хрупкому лезвию пробегает серебряно-льдистая искра света решительным "Нет".
Прикосновение, пришедшее словно из ниоткуда, заставляет очнуться, заставляет вздрогнуть, отвлекает, заставляет вынырнуть из этой кажущейся бездонной глубины, наполненной чернотой и мраком, заставляет опустить, уронить даже от неожиданности руку на траву, снова открыть глаза, невольно щурясь, закусывая инстинктивно губы, сдерживая готовый сорваться от боли и беспомощности на полу стон полу всхлип голос, чтобы встретиться взглядом, с полыхающей, склонившейся над ней громадой... Не страшно. Вот это - не страшно, и вот это - почти что не больно. Переливающееся алым и рыжим багрянцем пламя не пугает, оно манит, завораживает. Не пугает и облик, подобный раскаленной, каким то чудом сохраняющей облик живой скале. Не пугает это лицо с полыхающими провалами глаз и текущими из них раскаленными ручьями, змеящимися по потрескавшейся от жара, словно земная кора коже. Не страшно, но почему-то заставляет всматриваться, щурясь, часто моргая на свет. Рука тянется сама, прикоснуться самой, ухватиться за прикосновение, как за что-то единственно правильное, обещающее опору и поддержку в этом непонятном, негостеприимном, таком странном мире, удержаться, но ловит только воздух, когда девушка неловко, с явным трудом садится. Крылья тянут назад, тяжелые, неподъемные, волокутся по траве, цепляясь тем, что с трудом можно назвать отдельными перьями, а не свалявшейся, словно мокрой массой не то пуха, не то меха, не слушаются, не подчиняются воле, словно безжизненные, бесполезные придатки, умершие еще до рождения.
- Я... - мысль, обретая форму звука, голоса, движения губ, дыхания, тоже становится почти что материальной, и это чувство почти что пугает, заставляет замолчать, словно девушка не уверена, что так и должно быть, что ее услышат, а, если услышат, то действительно поймут, словно она и сама не знает, можно ли ей говорить.
- Слишком... Здесь слишком ярко, - мысли упрямы, и срываются сами. Уметь молчать - еще не подвластное, не освоенное ею искусство, научиться бы, кажется, и не думать. Да только что тогда от нее останется, кроме холода и пустоты по ту сторону, если не будет даже этой крохотной, но упрямой искры света, которая и есть - сознание, собственный разум?
Огонь - единственное, что не режет взгляд, не заставляет морщиться беспомощно, единственное, что не пугает, даже когда он окутывает ее с ног головы, подобно пульсирующему, обжигающе-горячему, но одновременно нежному кокону, в котором, кажется, можно спрятаться, едва ли не навсегда. Языки его пламени по-своему ласковы, и девушка неосознанно подставляет им ладони, словно греясь у костра, завороженно наблюдая за игрой цвета и света, почти что бездумно, словно этот огонь - единственное, чему можно довериться.
Помощь, забота - что значат эти слова? Что стоит за ними кроме непонятного, но ощутимого тепла, в ответ на которое хочется поднять голову, снова заглянуть в огненные глаза, словно чтобы попытаться найти в них ответы, дотянуться прикосновением в ответ - зачем? Не понятно ровным счетом ничего, не понятно даже, кто она сама такая, что делает здесь, и что будет дальше. Взгляд скользит по ногам, почти растерянно, словно она не уверена, что это она сама, что это ее тело, которым получится управлять. Встать - трудно, трудно даже просто не упасть, но она все же выпрямляется - вопреки. Вопреки крыльям, которые тянут назад, вопреки тому, как дрожат эти непослушные конечности, и делает шаг, свой первый шаг вперед, к тому, кто разговаривает с ней сейчас.
- Кто ты? - этот вопрос занимает ее сейчас едва ли не больше, чем все остальное, едва ли не больше, чем то, кто такая она сама.

+1

6

Ярко? Глаза слепит? Ненадолго Гневу даже передались эмоции девочки, и его самого полоснуло этим отторгающим миром, в котором она застревала, вязла, тонула, уродуя его собой и чувствуя, что он, в свою очередь, калечит её саму. Гнева целиком захватили щемящее, воздушно лёгкое, светлое, смягчающее его неистовую суть обожание - и стремление отвести от ангела, что был перед ним, все невзгоды и страдания, что она испытывала. Нежно, будто любящими ладонями матери, обхватил ласковый огонь её щёки, щедро делясь теплом жизни и восторгом от неё, осторожно и робко пробуя наполнить девочку ими. Он искал для неё смысл продолжать жить, бесценнное дитя не должно мучиться и тяготиться ни реальностью вокруг, ни собой. Пламя скользнуло по её телу, целуя каждый крохотный участок кожи, растеклось по крыльям, расправляя их, делая ощутимым и видимым каждое отдельное пёрышко, не ведая стеснения и стыда, стремясь показать, научить, что такое ласка и забота, окуная в себя эту девочку и отдаваясь ей, купая, словно в рыжей огненной реке. Он дарил ей всё, чем был, всё, что получил при рождении и что ещё мог приобрести. Всё без остатка, самозабвенно и влюблённо. Небольшие язычки пламени заиграли в пальцах и на тыльной стороне её вытянутой руки, с удовольствием и восторгом подчиняясь ей. Всё это пламя ластилось и льнуло к ней, будто котёнок, готовое исполнить любую крохотную случайную прихоть, что сорвётся с губ. Гнев уже безмерно обожал эту девочку, он желал ей лишь добра и счастья - столько, сколько она сможет уместить в сердце.
- Меня зовут Гнев, но ты можешь звать меня Искрой. И я знаю, как помочь твоей беде. Прошу, не пугайся, со мной ты в безопасности.
И Гнев взял её на руки, почти невесомую, как пушинка, родную, свою, хорошую, и понёс, приискивая место, где солнце и краски мира не будут настолько сильно истязать её восприятие. Его очаровательная невинная малышка не заслужила ничего плохого, он исправит это непременно.
Обнаружив поблизости лес, Гнев внёс её под полумрак густых ветвей, закрывающих небеса. Глубже, ещё глубже, к водоёму, что в самом сердце чащи. Его флегматичная гладь, наверно, пойдёт девочке на пользу. Вода умиротворяет, помогает научиться созерцать - и всё вокруг, и себя. Честно и прямо заглянуть в душу, данную тебе природой, и найти там точку опоры, баланса, согласия с собой. Самому Гневу это не подходило, а, напротив, причиняло боль и дискомфорт, но девочка - совсем другая личность, ей, может быть, придётся в самый раз, а он ради неё и не такое потерпит
Гнев очень-очень медленно и плавно опустил обе её ступни в кристально чистую прозрачную воду, бережно усаживая при этом саму Джей на берег. Он обнимал её за плечи, чтобы она не упала в озеро, и поддерживал крылья, чтобы их вес не слишком тяготил её.
- Здесь лучше?
Краски тут были гораздо сдержаннее и холоднее. Рядом на пышных раскидистых кустах цвели крупные белые розы, девочка могла бы без труда дотянуться до них.
Сам Гнев, его ядро, самая суть, уменьшился и превратился в пушистого кота, чтобы было удобно запрыгнуть девочке на колени и сидеть так, урча и свернувшись в клубок.
- У тебя очень красивое лицо. Тебе нравится? Я очень люблю цвет твоих глаз. Они успокаивают меня. Знаешь, я хочу дать и тебе имя. Мне кажется, у тебя будут с ним проблемы. Моё сокровище... Тебя отныне будут звать Справедливость.
Она - сама гармония, сила и власть, без которой они здесь не обойдутся. Иначе эта буйная разношёрстная компания стремительно растащит всё и вся на лоскуты.
- Или ещё можно Джей. Джеееей... Как что-то звенящее. Колокольчик? Нет... Скорее, как хрустальная капля.
Ему не хотелось её покидать. Никогда. Но он знал, что ему придётся время от времени проверять, как дела у всех остальных. И да, свои воспоминания и возможности тоже придётся ограничить - так будет честно. Но всё это потом. Он не уйдёт, пока не убедится, что Джей сможет обойтись одна достаточно долго. Гнев отчётливо видел, что она не разбирается абсолютно ни в чём, и даже собственная оболочка ей кажется посторонним, инородным, непослушным, неуклюжим элементом.

[icon]http://sh.uploads.ru/t/cz9V5.jpg[/icon]

0

7

Сопротивляться нет ни сил, ни возможности, да, сказать по правде, она еще и не очень понимает, зачем и чему здесь сопротивляться. Мир, действительность вокруг, яркая, словно переливающаяся светом и цветом, причиняет боль, режет глаза, словно пытаясь отвергнуть ее, ту, которой нет здесь места, ту, кого здесь никогда не должно было быть. Красок так много, словно кто-то выплеснул их, не смешивая, не задумываясь, на холст, и позволил жить своей жизнью, наполнять мир звуками и запахами, ласкать зрение и слух, касаться кожи, становиться материей, сияющим великолепием. Красиво, удивительно, но почему-то очень больно, настолько, что, кажется, можно сойти с ума, пытаясь понять и прочувствовать все их одновременно. Как же трудно...
Но огонь обволакивает, укрывает, только что не прячет в себя девушку от всего и от всех. Да, от всех, она еще не видит, но успевает почувствовать, что в этом месте, в этой вселенной их - тех, кто может говорить, кто может дышать и жить, много, странных, таких разных, много тех, с кем придется еще не раз столкнуться, перед кем придется отвести взгляд, почувствовать себя чужой, той, которую никогда не примут... Откуда она это знает? Почему это ощущение чуть ли не заслоняет на какие-то секунды все остальные мысли, а то, что, кажется, правильно называть будущим раскрывается с мягким хлопком, подобно вееру вариантов, линий, вероятностей? Линии, линии, судьбы, личности, встречи и расставания, жизни, сплетающиеся в единую историю, миры, пересекающиеся, складывающиеся в единое целое, как плохо пригнанные кусочки мозаики. Это могло бы напугать даже, если бы ей ведомо было бы чувство страха, это могло бы причинить боль, если бы ей уже не было больно. Это просто напряжение, напряжение тела, напряжения энергии, сознания и разума в кажущейся бесплодной попытке разобраться, распутать, расплести эту паутину из таких хрупких и обрывающихся почти что временами нитей, расправить их, как расправляют стебли и ветки у поломанного бурей дерева, чтобы дать ему шанс выпрямиться, выровняться, вырасти. Словно руки сами собой тянутся исправить, помочь, выправить все то, что кажется таким неправильным, негармоничным, словно в этом всем теряется, но в то же время вырисовывается со всей ясностью что-то очень и очень, пусть не ясное пока, но важное, как под переплетением почти что разорванных нитей в вышитом полотне проступает такая простая, но такая нужная в итоге для всего этого хаоса и буйства основа...
Пламя успокаивает и согревает, словно отгоняя подкатывающую мутную волну, которая почти что сродни панике, в которой слишком много того, что еще нельзя объяснить словами, того, чему еще нет и долго не будет даже названия, убаюкивает то, что можно назвать тревогой, удерживает от того, чтобы сорваться бежать без оглядки... Куда? Она, кажется, не знает ответа даже на этот вопрос. Где-то глубоко внутри что-то неуловимо, неразборчиво шепчущий, зовущий к себе голос, не умолкает, в нем холодные, жесткие ноты кажутся то вкрадчивыми, то требовательными, но пламя прогоняет и их. Пламя, огонь, и тот, кто называет себя Гневом, Искрой. Искра... В глубокой-глубокой темной пустоте сияющее, подобное вспышке света, способной прорезать любой мрак, нечто. Огромная сила, непокорная, взбунтовавшаяся стихия. "Враг", - голос в голове приносит с собой часть воспоминаний. Воспоминаний о холоде, о сияющих и гаснущих от его прикосновений звездах, - "Уничтожь его".
Пламя. Бушующая сила, которая, кажется, не знает никаких преград. И в то же время, словно в поставленные ладони льется тепло и свет, а нежность укутывает с головой. Как что-то может быть одновременно таким сильным и таким чутким? Как может все вокруг быть таким ярким, причинять боль и в то же время казаться красивым? Мысли, мысли в голове. Их так много, но ни одной, кажется, в полной мере связной, до тех пор, пока ее босых ног не касается прохладная водная гладь. Растерянная, потерявшаяся в собственных чувствах девушка, несколько секунд растерянно смотрит вниз, на блики солнечных зайчиков на водной поверхности, так похожие тоже на искры, на тонущие под ней смягченные прозрачностью и прохладой солнечные лучи. Дышать почему-то легче, и кажется, с этим течением сливается и бесконечный поток ее собственного сознания, сплетается и утекает, оставляя после себя ощущение чистоты и какой-то правильности.
Крылья все еще тянут назад, но вздрагивают, стелются по траве, когда она садится на берегу, а в следующую секунду растерянно выдыхает, когда на ее колени запрыгивает почти что по-хозяйски рыжий, переливающийся огнем зверь. В его шерсти, кажется, сотканной из языков звездного пламени, тянувшихся когда-то в бесконечность космоса, из искр переливающихся созвездий, из всех еще не случившихся пожаров, из тепла будущих костров и солнечного света, тонут пальцы: не прикоснуться, не потянуться невозможно.
"Друг", - словно приходит словно само собой, ответом, равновесием, маятником, на голос, твердящий "враг", и даже само это противостояние кажется в этот миг правильным, словно замирающим удивительным чувством гармоничности, переплетения двух сторон в ладонях, яркой серебряной искрой в тот момент, когда странное, теплое чувство внутри, легко и непринужденно, словно само собой занимает противоположную сторону от темноты, а дыхание выравнивается словно само собой, и даже это тело, эти неуклюжие, непослушные крылья перестают казаться такими уж бесполезными, неуютными и лишними, словно опираясь наконец на что-то важное.
"Справедливость"? Странное слово и странное имя, словно отчасти лишенное смысла. Но какие слова вообще имеют на самом деле смысл? Кто она на самом деле? Другого ведь имени нет. И больше никого и ничего нет у нее, кроме этого голоса внутри, и пламени под ладонями. Кто же она? "Джей"?
На это короткое имя губы в ответ сами изгибаются в улыбке, но девушка этого еще не осознает, не замечает, не зная даже, что это такое, и что это значит - улыбаться.
- Джей, - повторяет она, словно соглашаясь, признавая это имя своим, как и право того, кто оберегал ее, дать его ей. Принятие и доверие добавляют тепла, когда ее пальцы ласково гладят пушистую рыжую шерсть - безотчетно, нежно, отражением прикосновений пламени к ее собственной коже.
- Что такое справедливость? - непонятное слово вертится в голове, пытается занять свое место. Слово, переливающееся серебром и всеми оттенками спектра, как солнечный луч, преломленный в воде. Кажется, вот-вот получится понять, но смысл ускользает, и это почти что больно. Что оно значит, что значит это имя? Что она может, кроме как чувствовать и видеть, что что-то не в порядке? Что она может, кроме как чувствовать, что все вокруг только что не рассыпается в этом хаосе на части?
- Я... Ничего не понимаю, - Джей все же признается честно, обводя взглядом окружающую реальность, - Как... Найти равновесие? [icon]http://sd.uploads.ru/gkGiL.jpg[/icon]

+1

8

Она так спрашивает, будто у Гнева есть ответы на все случаи жизни! Вот просто справочник, открываешь на определённой букве и читаешь! Это даже немного льстит, ведь она приписывает ему больше знаний, чем Гнев реально обладает, но разве сумеет он объяснить, что, как бы он сейчас ни ответил, большую часть пути предстоит пройти ей, без советов со стороны и ни на кого не оглядываясь, и никто не проведёт её за руку, даже если очень захочет, просто потому что некоторые отрезки жизненной дороги можно осилить лишь самому, в одиночку, руководствуясь исключительно собственным мнением и убеждениями? Поэтому Джей предстоит стать твёрже алмаза и закалиться крепче стали, стоять на своём непоколебимее горных кряжей и ничего не бояться. Гнев верил, что она непременно справится, но какую роль в этом предстоит сыграть ему? А остальным? Дать ей больше, чем она способна выдержать... Но, кроме неё, тут некому. Остальные будут тащить на себя, пытаться переломить весь мир так, чтобы их индивидуальное видение стало реальностью для всех. Не сказать, чтобы Гнев пылал такой уж огромной нежной страстью к родственникам. Скорее, чувствовал на себе долг, а ещё был устроен с потребностью быть полезным, и это накладывало на него ограничения, привязывало к семье и, при этом, не указывало, как ему конкретно себя вести, чтобы это было хорошо. Действуя на свое усмотрение, Гнев рисковал перессориться с половиной воплощений, он это уже чуял.
- Знаешь, почему я привёл тебя сюда? Никто, кроме тебя, не сможет навести здесь порядок. Я сразу понял, что нам нужен будет кто-то, имеющий представление о балансе и гармонии, иначе мы захлебнёмся в ослепительности и контрастах сотен наших оттенков. Среди них почти никто не знает границ допустимого, и многие не остановятся, загребая себе как можно больше, пока их не стукнут по рукам. Справедливость - это равное воздаяние всем по их поступкам. Это способность оценить, кто чего достоин, награды или кары, и дать именно это, ровно настолько, как кто-то заслужил, отмерив не больше и не меньше. Ты будешь судить. Ты будешь взвешивать. Ты ни для кого не сделаешь исключения, вне зависимости от твоего личного отношения к объекту. Ты будешь той, кто запретит разрывать этот мир на части и грести под себя. И каждое твоё слово превратится в закон для остальных, согласны они на то или нет. Каж-до-е, - раздельно произнёс Гнев, чтобы она уловила это наверняка. - Таковы твои возможности. Вот для чего ты необходима в этом месте... Очень нужна мне. Я не справлюсь с ними, а вот ты - да.
Возможно, Гнев давил на неё чересчур сильно и перешёл к делу быстрее, чем она хотя бы немного освоилась, но он хотел это озвучить, а она стремилась узнать хоть что-нибудь. Учитель из него, конечно, посредственный, но что есть - то есть, выбирать не приходится, определять судьбу Джей должен он, раз уж взялся ещё тогда повозиться с палачом. Ни на кого иного перекладывать эту ношу нельзя. Гнев не имел никакого представления, что за персона из неё вырастет, и не привёл ли он в дом к своей семье ту, что в будущем обернётся бедой и трагедией для всех. Она была частью пустоты, что гасила звёзды и обращала в ничто целые Галактики. Она безусловно опасна и подозрительна, другие воплощения вовсе из ничего боялись её и настаивали, чтобы Гнев убил эту тварь. Но он уже этого не сделал и привёл Джей с собой, не выгонять же её, в самом деле! В его понимании она вполне органично вплеталась в их ряды, ей просто надо дать время и не дёргать попусту, чтобы пообвыклась и разобралась в себе. Все воплощения, вероятно, в данный момент занимаются тем же. Обнаружить себя в незнакомом и странном, диком и парадоксальном месте, а о себе помнить только имя... Да тут во все тяжкие пустишься. Ему ещё предстояло выяснить, не поехал ли у кого на этой почве рассудок, не надо ли срочно утихомиривать всеми подручными средствами. Гнев, между прочим, прекратив быть абсолютной стихией, тоже не всё в себе понимал, но выручить Джей стояло у него в списке первоочередным. Что-то подсказывало - без него она закопается так, что они уже не вытащат её обратно, даже если соберутся для этого в полном составе.
- Твоя проблема в том, что ты слишком много думаешь. Обычно жизнь всё же гораздо проще и не требует таких усилий, и ничего сакрального в ней не надо искать. Это подарок, а не обязательство. Ею нужно просто наслаждаться. Иногда даже веселиться, раз она у тебя есть.
Гнев взрыжился ещё ярче и насыщеннее, чем прежде - огонь, что заменял ему шерсть, встопорщился, прямо на глазах становясь длиннее и гуще, более пушистым, но и беспокойным тоже. Языки пламени плясали, резвились, играли на его спине и боках, на лапах и даже на хвосте. Он стал очень лохматым котом, за счёт этого увеличившимся чуть ли не вдвое.
Красные шарики гирляндой поплыли в воздухе вокруг Джей, несколько десятков шариков. Они были точно такого размера, чтобы каждый из них мог удобно лечь в ладонь. Шарики позволяли ей их взять, потрогать, даже откусить кусочек, как от фрукта, на вкус это была обычная энергия, вполне безопасная для неё, чуть-чуть острая, словно какая-то пикантная приправа.
- Давай развлекаться! Ты будешь их бросать, а я ловить! Ещё ты можешь их съесть, угощайся, они безопасны!
Кот спрыгнул на траву и уставился на Джей немигающим взором в ожидании забавы. Лично ему очень хотелось так размяться и попрыгать. Нужно ловить все преимущества бытия котом, ведь в более серьёзной и крупной форме уже не пошалишь и не побалуешься, с полным-то ртом забот, хлопот и спешки по бесчисленному множеству разнообразнейших дел. Неизвестно, когда они встретятся опять, ведь у него не получится регулярно торчать рядом с Джей, пренебрегая остальной компанией сорвиголов и шалопаев. Гнев и так посвятил ей больше, чем следовало себе позволять, не смог удержаться. С ней было, по крайней мере, спокойно, причём не тем покоем, который убивал его суть. Гнева очень влекло к ней, покидать Джей - тяжело и грустно, но он ведь не её ручное животное, он отдельное воплощение, нельзя забывать об этом и вовсе уж расслабляться.

[icon]http://s3.uploads.ru/t/Gw0So.jpg[/icon]

+1

9

Слушать и пытаться понять. Слов слишком много, и, кажется, что часть из них и вовсе лишена смысла. Как можно найти равновесие между столькими красками и чувствами, ощущениями, буквально разлитыми в воздухе, которым она даже не знает, не может, не в силах подобрать или определить название? Что делать в этом мире той, которая, кажется, не владеет даже в полной мере доступным всем остальным языком? Каждое ее слово станет... Законом? Каждое? А что делать, если даже этих слов нет и не хватает, если в голове только темнота и боль, подернутые тонкой, едва ощутимой серебристой дымкой, похожей на звездную пыль? И даже говорить теперь будет страшно. Судить? Кто она вообще такая, чтобы судить их всех? Что-то внутри разливается, впивается в тело, заставляет вздрагивать не то от холода, не то от непонимания. В этом "что-то" равнодушие и жесткость, леденящее спокойствие и совершенно бездонная кажется, пропасть, отделяющая ее от всех остальных. И это "что-то" вовсе не инородное, как кажется на первый взгляд здесь, среди этой феерии вокруг, от которой кружится голова, это - ее настоящее, ее истинная сущность. Кто она на самом деле? Сколько еще придется понять, осознать, вспомнить? Все мешается в сознании, путается, не дает понять в полной мере даже саму себя, и от этого - больно и как-то почти что горечью отдается каждый вдох, если бы знать еще, что такое горечь. Кажется, вот-вот получится ухватить то и дело высовывающийся из этого клубка наружу, мелькающий хвост, распутать его, расплести, понять, что к чему, быть может, ужаснуться, но страха - нет, есть лишь желание знать истину, правду, какой бы она ни была, ведь правда - дороже, честнее, ярче и правильнее любого неведения. Эта мысль приходит в голову сама собой, и в ней - острая, жесткая, словно лезвие меча ясность. Лучше знать, лучше понимать и чувствовать, чем быть слепой, лучше видеть и осознавать, чем плутать в потемках, даже если свет, к которому идешь, причиняет боль.
Судить... Судья... Справедливость... Пока что все это только слова, но рано или поздно им придется в полной мере обрести смысл. Однако будет ли оный именно тем, которого от нее здесь ждут, ради которого она здесь? Как не ошибиться во всем этом, когда в слабые еще, ничего не понимающие руки оказываются вложены судьбы, силы, жизни? Как не запутаться, не разорвать ненароком хрупкую, тонкую сеть бытия, когда единственное, что у тебя есть - это меч. Как...
Поток мыслей обрывается, словно в него засунули пушистую и когтистую, горячую и мягкую лапу, вытаскивая ее сам из этого водоворота, выпуская из потемков на свет, стирая муть, застилающую глаза, заставляя обратить на себя внимание, на озорного и в то же время кажется, что все понимающего или уж точно понимающего в этом мире больше, чем она сама, зверя. Посмотреть на мир вокруг, на отблески энергии, повисшие в воздухе, плывущие так легко, словно не было для них никаких законов, и ничего не могло помешать им сиять и искриться. Подобно звездам. Подобно тем самым звездам, которые когда-то гасли, стоило прикоснуться к ним. И, уже протянув было к ним руку, Джей замирает, чуть ли не отдергивая пальцы в каком-то ужасе почти что, вспоминая... Из глубины чего-то темного поднимается память, расцветает со всей безжалостностью ядовитого черного цветка. Холодно. Очень холодно, тем холодом, которого не ведают и не знают здесь, среди всего этого света и тепла, почти абсолютным, тем холодом, который и есть сама смерть. Память... Не воспоминания даже, чистое знание... Она - палач, тот, кто пришел уничтожить все и всех. Вот почему так больно, вот почему так тяжело дышать. Ей не предназначено было быть здесь, жить здесь, да и жить вообще. Звезды, энергия, яркий свет, бьющий по глазам, причиняющий боль, отталкивающий и манящий одновременно, завораживающий... И хочется встать. Кажется, так это называется в этом теле, в этом материальном мире. Встать на ноги, подняться, и - сбежать, исчезнуть. Судить?! Как такая как она вообще может кого-то судить?! Смятение. Почти что паника, захватывающие с головой, стремящиеся утащить из этого яркого и светлого мира назад, в черную бездну, в пустоту, которой она на самом деле принадлежит...
Вдох получается судорожным, рваным, словно легкие не хотят расправляться, не слушаются, не подчиняются даже такому простому и естественному инстинкту - дышать. Остановившийся, замерший было, прикованный к мерцающему шару энергии, взгляд соскальзывает, встречается с направленным на нее внимательным и озорным. Пламя топорщится мягкой шерстью, переливается и перетекает, успокаивает, кажется, даже самим своим видом, самим своим существованием, отзывается внутри легким, но ярким и уверенным уколом, острым. Серебро. Почти что белая, переливающаяся зачатками всех оттенков звездочка в темноте. Упрямая и гордая, не дающая соскользнуть в то, что, кажется, называется паникой. Сознание, ощущение самой себя, как личности, ощущение равновесия и гармонии, стремление сохранить их и уберечь. Потому что нечестно это, неправильно, несправедливо, просто взять и уничтожить то, что уже родилось. Медленный выдох, снова вдох, дышать. Мир вокруг разворачивается перед глазами трепещущей, переливчатой картой, переплетением нитей, отпечатков сил и стихий. Хаос, это почти что хаос, но если потянуться к нему, если коснуться его, вплести в перетекающий узор серебра, то он уляжется, угомонится, перестанет разрываться на части, и, подобно бесконечному фракталу, обретет совершенно иную жизнь. Жизнь, в которой всему и всем найдется место, и, быть может, если очень постараться, то найдется оно и для такой как она.
Энергии еще плывут перед глазами, и Джей прикасается к ним, невидимым для иного взгляда, пальцами, выправляя, почти что инстинктивно, и словно неуловимо, почти незаметно на первый взгляд реальность обретает четкость: вырисовываются мелкие камни на дне ручья, крепнут склоненные к ним ветви деревьев, кажется, даже само дыхание ветра обретает свежесть, и доносимые им запахи перестают перемешиваться, становясь различимыми... Тепло, живое тепло рядом согревает, и, под его внимательным, оберегающим и каким-то озорным взглядом, как-то неловко, неуверенно, непривычно для себя самой, хочется улыбнуться, словно в ответ, поверить, что все получится.
Шарик энергии ложится-таки в подставленную ладонь, мягким, каким-то радостным даже касанием, не гаснет от прикосновения, вспыхивает ярче, и холод внутри отпускает, отступает, уступает место свету и краскам. Словно держа в руках какое-то неведомое до сих пор чудо, она всматривается в его глубину, словно ища ответы на свои вопросы, но их, разумеется, нет, только перетекает, кажется, наполняя все ее существо, само это тело даже, сила, и становится легче.
Нет, она не позволит себе ни за что стать обузой для того, кто привел ее сюда, для того, кто дал ей право жить, дышать, для того, кто принял ее - такую, зная о ее истинной сути, не оттолкнул прочь, не уничтожил хотя бы ради того, чтобы обезопасить себя и всех остальных. Она сделает все, чтобы уберечь его от собственного холода, чтобы подарить что-то взамен, что угодно, стать для него кем угодно, стать полезной, стать той, о появлении здесь которой ему не придется жалеть...
Улыбка получается все еще неуверенной, но, словно окрепшей от принятого решения, и в воздухе вокруг взметаются тонкой снежной крупой серебристые искры, когда Джей поднимается на ноги, выпрямляясь, невольно встряхивая крыльями, от прикосновения перьев которых к траве, остается морозный узор.
- Спасибо, - слово вдруг кажется очень нужным и правильным здесь и сейчас, а энергия действительно оказывает мягкой, чуть сладкой, чуть терпкой на вкус, приятной и ласковой, унимающей боль. Следующий шарик подплывает ближе, покрывается серебром, словно пылью, покачивается в ладони, пока она примеряется к ощущению, глядя на рыжего, пушистого огненного кота с тем, что можно назвать неподдельной благодарностью и признательностью, с тем, что можно распознать как восхищение и неуверенность, с тем, что позже окрепнет и превратится в почти безграничное доверие. Бросок получается легким, и от ощущения этого движения, собственное тело наконец-то перестает восприниматься как что-то чужеродное, позволяя хотя бы здесь и сейчас ей обрести, пусть не во всем, пусть ненадолго, пусть хотя бы здесь и сейчас гармонию с самой собой.
[icon]http://sd.uploads.ru/gkGiL.jpg[/icon]

+1


Вы здесь » What do you feel? » Upper Limit » [личный] Потерянный рай


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно