[icon]http://sd.uploads.ru/DxfA7.jpg[/icon]Джей жил в Японии не годы, а в каком-то смысле столетия. Настолько, насколько воплощение вообще способно проводить время на одном месте, на Земле, настолько, насколько вообще он сам был способен испытывать привязанность хоть к чему-то, к какому-то месту, городу, народу, и в каком-то смысле даже любить. Эта страна всегда напоминала ему не то дракона, раскинувшегося в море, на гребне островов которого, по какой-то нелепой авантюрной прихоти поселились люди, знающие, что такое стихия, но научившиеся жить с ней, бояться ее и уважать, и даже почитать. Свою землю, свои горы и море, свое небо и каждое дерево, каждый предмет. Гармоничный, изящный, до сих пор отрезанный какой-то невидимой стеной иного восприятия мир.
Но дракон, даже спящий, всегда остается драконом, и изредка все же шевелится во сне, встряхивается, топорщит чешую, сбрасывая с себя легко, словно карточный домик, постройки, дороги, целые города. Привыкнуть к этому? Да, наверное, даже к этому можно привыкнуть. И, возможно, ощутив под ногами очередной толчок, можно было бы даже не вздрагивать, если бы только не резануло по восприятию, как острым ударом клинка, разрывающим, вспарывающим реальность, обрывающим сотни и сотни нитей будущего разом, если бы не пошатнулось то, что называется природным равновесием в одно мгновение, отдаваясь чудовищной волной, нет, пока что не разрушений даже, но энергии. Энергии, накрывающей все северо-восточное побережье на несколько мгновений, словно маревом, и - бьющей, словно точным ударом копья прямо в море.
Тот, кто не видел этого никогда, тот, кто не чувствовал, не понял бы, не задумался бы даже о том, что за этим последует, но, как на ладони - чудовищные разрушения встают перед глазами, еще не явившие себя миру и людям, что бросаются врассыпную, следуя давно и четко предписанному властями порядку, но уже неизбежное во всей своей равнодушной к тысячам жизней жестокости. Врата раскрываются мгновенно, провалом в пустоту, еще до того, как приходит полное осознание. Нет, они не боги, и остановить катастрофу, когда она уже стучится в дверь, не дано, наверное, никому, по крайней мере, никому в одиночку.
Город, он и сам не понял, какой, ведомый чутьем, интуицией, выработанной за тысячелетия. Город, в котором уже поднимается душной волной паника, в котором воют сирены, а из громкоговорителей доносятся призывы к немедленной эвакуации. Страх. От него не спрятаться, никуда не деться, даже если каждый, с малых лет знает, что делать, даже если все пути отхода известны, это все равно страх и какой-то почти первобытный ужас людей, слишком хорошо понимающих, что такое стихия, слишком хорошо знающих, что все может измениться, рухнуть в один миг, для них самих, для тех, кто им дорог, для каждого дома. Что через несколько не часов, а даже минут, не останется здесь ни уютных домов, ни парков, ни магазинов, ни храмов...
Волна приближается быстро, но, кажется, словно в замедленной съемке, почти беззвучно, не смотря, на крики, вой машин, гул, шквальные порывы ветра и треск перекрытий. Тишина кажется гробовой, и не существует ничего, кроме белого шума, где-то на границе подсознания, да вороха развернувшихся вероятностей, переплетенных настолько плотно и меняющихся с такой скоростью, что, кажется, можно сойти с ума от того, какой горечью пропитано это полотно. И все-таки это красиво. На какое-то мгновение это красиво. Той хищной и безжалостной красотой, которой отличается мощь природы во всем своем снисходительном величии, смертельно-опасном, и в то же время успевающем напомнить о том, кто они есть. Красота, бросающая насмешливо в лицо пригоршню соленых брызг, прежде чем атаковать.
Удар. Удар волны о невидимую преграду происходит с такой силой, что выбивает на мгновение концентрацию, отзывается болью во всем теле. Нет, остановить такое невозможно, но возможно хотя бы задержать. Задержать, удержать в каком-то почти что равновесии эту толщу воды, стремящуюся раздавить все на своем пути, смести, слизнуть, издевательски ласково проползти по берегу, чтобы убраться обратно в океан. Нет, остановить ее совсем невозможно, но каждая минута - это жизни, каждое мгновение - это новая нить, которая прорастает из обрывков, судьба, которая еще может случиться, если дать ей эти секунды - бежать, надавить на газ в машине посильнее, забраться повыше, надеясь, что здание устоит под натиском стихии...
Волна. Еще одна волна. Цунами лижут побережье жадно, наваливаясь, раздавливая в буквальном смысле все то хрупкое, что создал для себя человек. Серебро? Нет, никакого серебра не хватит, чтобы остановить это. Не хватит и пламени, что вспышками прошивает реальность где-то поблизости, не хватит и перламутровых переливов... Они - не боги, они воплощения, случайно ли, осознанно ли рванувшиеся на помощь людям, которые и не подозревают об их существовании. Нет, это не серебро, это - почти первозданный холод равновесия, где-то превращающий воду в лед, крошащийся осколками, тут же истаивающий, но не дающий перерезать пути отступлений, холод, вымораживающий топливо в разбитых, разрушенных заводах. Не допустить пожаров, если только получится, не допустить взрывов. Не допустить смертей - столько, сколько это возможно. Холод мешается с искрами серебра, серебро - с копотью и гарью, с пылью и каплями воды и соли. Быстрее, как только можно быстрее. Делать то, что еще можно делать. Не жалеть никаких сил, и - чувствовать какое-то странное, вывернутое на изнанку дежавю, от которого пробирает холодом уже самого, отзывается болью и приступом дурноты. Разрушенные, снесенные, словно игрушечные дома, завалы, нет только запаха гари, и мокрые пряди липнут к лицу, не обжигая. Перекрытия, ломающиеся, рвущиеся словно бумага, придавливая под собой людей. Кого-то еще удается вытащить. Кого-то удается спасти, вытолкать прямо в портал, не задаваясь никакими вопросами, а можно ли? Можно, нужно. Какая, ко всем богам и демонам разница? Трясет, руки дрожат. День, второй - отголосками прошлого, снова - ощущением собственного бессилия, искрами злости, какого-то почти что опустошения. Накатывает. Накатывает хлестко чувством горечи, вины и какой-то безнадежной, беспросветной усталостью. Вмешиваться. Вмешиваться снова и снова, как когда-то, ломать равновесие. Ломать то, что должно случиться, ломать ради того, что еще может быть. Переписывать своей силой, перечеркивать, давая шанс тем, кто еще остался в живых - выбраться, дождаться помощи...
Это даже уже не страшно. Это - пусто. Тем самым опустошением, в котором не остается места почти никаким эмоциям. Когда не остается сил ни на что, даже на то, чтобы просто думать, их едва хватает на то, чтобы дышать. Как... Давно. А, кажется, только вчера, он... Она... Стояла посреди руин совсем другого города. Кажется, только вчера воздух обжигал легкие гарью, запахами плоти и пепла. Здесь... Здесь пахнет солью. Почти что как кровью или слезами. Почти что как болью.
Вдох. Медленный выдох. За спиной уже совсем другие крики. За спиной люди уже и сами начинают разбирать завалы. Кто-то подбегает со спины, трогает за плечо, почти что встряхивает, заставляет обернуться, покачать головой. Да, он в порядке. Почти что в порядке. Даром, что вымок насквозь, что разодраны руки. Регенерация? Да, наверное... Позже. На плечи ложится плед, и Джей машинально кивает, благодарно и как-то растерянно, но от предложения пройти к машинам отказывается. Только внезапно для себя самого просит сигарету. И - как-то также внезапно ее получает. Вместе с зажигалкой и ободряющим и понимающим похлопыванием по плечу. До берега, которого уже нет, - пара сотен метров, через груды обломков. Слушать - внимательно, переступая через них, не донесется ли чей-то голос. Но нет, так близко к воде уже совершенно тихо. Изломанная линия того, что когда-то было прибрежными улицами, завалена мусором, перемешанным с песком, илом и водорослями, обломками деревьев и качающимися на обманчиво безобидной, подернутой ими как пылью, водной глади, листьями. Дракон снова спит, а океан взял свое. Ноги подкашиваются, и острое ощущение самого себя, словно не здесь, словно тенью, плохо вписанной в этот мир, накрывает, подкрадывается из прошлого, и, кажется, в ладони все тот же журавлик, неловкий, неровный, со смятыми крыльями. Но нет - это всего лишь сигарета.
Щелчок зажигалки - сухой и безразличный. У вещей все-таки очень простая функция. Вдох, закуривая, даже не замечая, как дрожат пальцы. Выдох - выпустить в воздух тонкую, клубящуюся струйку дыма. Тлеющий алым кончик, похожий на уголек, заставляет задержать на нем взгляд, вызывая если не улыбку, то вздох какого-то облегчения, возвращающий хоть немного в реальность, напоминанием.
- Гнев, - мысль и имя приходят прежде, чем Джей успевает их осознать. Почти что призывом и, на этот раз все-таки вслух.

Мутно, дурно, бессильно, и как-то, кажется, что абсолютно бессмысленно. Эти ощущения сводят почти что с ума, пока взгляд скользит по воде, по обломкам, бездумно и действительно - почти что опустошенно. Смешно. Тем горьким до самой глубины смехом, иронией, от которого хочется самому себе перерезать горло. Ему, ему, палачу, опустошенным не стать никогда, а если и стать, то почти ничего же не изменится, лишь вернется на круги своя, к тому, что было в самом начале, к тому, чем он был на самом деле. Бессмысленно. Бесполезно трепыхаться, бесполезно бороться, когда что бы ты ни делал, помочь не можешь практически никому. Что толку быть Справедливостью в этом мире, если ничего, ровным счетом ничего не можешь сделать ни с тем, что творят с собой и с миром сами люди, ни с тем, что творят воплощения. Мерзко... Накатывает дурнотой, волной, которая и сама подобна цунами, личному цунами из прошлого, легко и непринужденно врывающейся в настоящие. Бессилие и отвращением, а вместе с ними и так и не забытым, никуда, в сущности, не исчезнувшим нежеланием жить. Как... Знакомо. До дрожи, до открывающейся провалом в никуда манящей пустоты, тянущей к нему из глубины этого омута свои лапы, до звона в ушах, перекрывающего все остальные звуки и шорохи, голоса, шепчущего, зовущего назад, со всей беспощадностью и холодной насмешливостью зовущего: "Ну и что ты смог сделать? Ты, кто называет себя Справедливостью? Есть только одно равновесие..."
Да, они ничего, почти ничего не смогли сделать. Не смогли предотвратить катастрофу, но нет сил даже злиться, ни на себя самого, ни на других. Воплощенные... Те, кто называют себя богами, а на деле играют с миром, словно с игрушкой. О, как многие из них спускались сюда из их собственного вечного "рая", из выстроенных ими самими надежных дворцов-убежищ, в которых так удобно прятаться, словно в скорлупу, только затем, чтобы поразвлечься, поиграться со смертными, удовлетвориться за счет их счет во всех смыслах, словно дань собрать. И это тоже - мерзко, настолько, что хочется схватить каждого из них за шкирку, да ткнуть носом в такое простое, в сущности, понятие, как ответственность, как взаимосвязанность всего и со всем, напомнить о том, что давно пора бы перестать быть разожравшимися на дармовых кормах свиньями, палец о палец не ударившими ради своего так называемого благополучия. "Боги", погрязшие давно и безнадежно в каких-то своих мелких дрязгах, обидах, ссорах, грызущиеся друг с другом словно бешеные псы, не замечающие, как гибнут под их ногами при этом целые народы, как переламываются, истираются в пыль в этих жерновах ни в чем не повинные судьбы. И ради чего? Ради того, чтобы потешить их, вечных, самолюбие, ради того, чтобы и без того подобные насосавшимся крови клещам, паразиты кривили нос при виде человечества, пользуясь им как тряпкой, пользуясь его плодами, его дарами, технологиями, энергией, да всем, а потом отбрасывали в сторону загадив? Почему? И не лучше ли было не начинать этого всего там, в самом начале? Не лучше ли было бы стереть их всех к чертовой матери еще на заре их существования, когда он сам еще мог это сделать, когда он сам еще не стал их частью, как ни оправдывался, как ни стремился стать лучше? Не лучше ли было вселенной никогда не рождаться, чем превратиться в такое? Разочарование?.. Да, это разочарование. Эхом из прошлого, наполняющее холодом изнутри, словно черной, непроглядно черной водой пропитывая снег, вверх, от промокших насквозь ботинок, по всему телу, подступая к горлу, замирая на кончиках пальцев, в которых дрожит , тлея опадающими пеплом угольками, сигарета, и на несколько секунд кажется, что только этот огонек, хрупкий, подбирающийся ближе, и удерживает на краю, не теплом, но напоминанием о том, какую безумную цену пришлось заплатить за такое же разочарование в прошлом, как дорого стоила эта его ошибка, это его бессилие тому, кто был ему самому дороже всего этого проклятого, казалось, при самом его рождении мира.
Вдох, выдох, призыв, почти умоляющий срывается, почти без голоса, а в следующую секунду едва удается устоять на ногах, когда Гнев, его Огненный брат, повисает на нем, захлебываясь рыданиями, вцепляясь так, что у него, Ледяного, темнеет в глазах, и в то же время... В то же время становится теплее. Ровно настолько, чтобы почти погасшая было искра серебра, судорожно еще мерцавшая в почти полной  темноте лишь усилием его воли, памятью о том, что, как бы ни было велико отвращение, нельзя сдаваться, памятью о том, что еще ничто не кончено, что борьба продолжается, пока они сами живы, напоминаниями себе о том, что даже из радиоактивного пепла возрождаются города, поднимаются, расправляют гордо крылья, эта искра возвращает себе свое, отвоевывая у мрака право на существование, словно такой вот простой вещи, вот этого рядом, возможности обнять, почувствовать себя нужным, хоть на мгновение, словно этого ощущения не-одиночества достаточно, чтобы сделать вдох и - выбраться, почти что выцарапаться из этого провала, кишащего отголосками прошлого и застланного беспросветностью настоящего.
Сигарета летит в сторону, и Джей успевает проследить ее полет взглядом, мутным, почти что потерянным. Зрение все также плывет, фокусировать его получается с трудом, с каким-то слишком сложным здесь и сейчас усилием. Очки... Где и когда он их потерял? Не важно, не имеет значения. Он слишком хорошо знает эти черты лица, а глаза можно и вовсе закрыть. Хотя бы ненадолго. Доверчиво и благодарно, не отталкивая, обнимая в ответ обеими руками, как можно крепче, чувствуя, как дрожит его брат, всем телом, как вздрагивают от рыданий его плечи. Горячо - яростными порывами, вспышками злости на себя, на него, на все воплощения скопом, на весь этот мир, горячими волнами, рваными, истерзанными, измученными, но от того не менее яркими, ощущается сейчас его присутствие, его сила, его стихия, столь... Близко. Поцелуй. Губы соприкасаются, почти что привычно, пусть так и не понял он этого до конца, пусть сам на такое решился лишь единожды. Но... Здесь и сейчас это простое, в сущности, прикосновение, казалось таким... Правильным, что не было ни сил, ни желания задумываться о его сути. Вдох. Серебро? Хочется отстраниться, отказаться от этого подарка. Они и так слишком измотаны оба, чтобы... Ответить. Просто ответить и просто принять - только так здесь и сейчас правильно. Принять и - поддержать самому, коснуться его, рыжего, успокаивающе, почти что погладить этими каплями серебра, зарыться пальцами в полыхающие огнем пряди волос, вплести в них мягко искры собственной силы, мягко, осторожно, почти что ласково. И - благодарно. Дать опереться на себя, на свои руки, на свои плечи, в которые вцепляются, сжимая мокрую ткань, пальцы Гнева, хотя бы немного, дать прорыдаться, обнимая, гладя по напряженной спине, не забирая, но выравнивая, снимая напряжение так, как умел - приводя хотя бы в относительное равновесие и - выдыхая:
- Спасибо, - быть благодарным - естественно. И не только за это серебро, и не только за себя самого, не за то, что брат отозвался на его призыв, на что, сказать по правде, Джей не слишком-то и надеялся, но...
- Спасибо, что пришел. За все то, что ты сделал, - не отстранить от себя, но заставить поднять голову, заставить посмотреть себе в глаза, делая над собой усилие, чтобы сфокусировать, сделать ясным собственное зрение. Хотелось склонить перед ним в этой благодарности голову, хотелось просить прощения, хотелось... Да много чего хотелось, но вместо этого получилось только выдохнуть и погладить по мокрой от слез щеке, не давая отвести взгляд, - Я хочу, чтобы ты знал это, брат. Я благодарен тебе за каждую спасенную тобой жизнь. Даже если кажется, что сделано мало, это лучше, чем не сделать вовсе ничего. Для каждого, кто выжил, для каждого, кого ты спас, это - чудо, и это - жизнь. Спасибо тебе.
Глаза в глаза. Да, они оба почти что без сил, да, их обоих гложет сейчас чувство вины, его, кажется, можно ощутить физически, пощупать, разлитое в воздухе словно ядом. Стыдно? Да, стыдно, что не сделали большего, что не хватило не то времени, не то просто сил. Но... Каждая жизнь - бесценна, даже если кажется, что это - капля в море. Побывав хоть раз по ту сторону, посмотрев на все это со дна, изнутри хаоса и ада, посмотрев, почувствовав кожей, всем существом этот вой, которым захлебываются люди, умирая сами, теряя тех, кто им дорог, ощутив до глубины души весь тот ужас, который охватывает все твое существо, когда жизнь разрывает на глазах на "до" и "после", понимаешь, со всей неумолимой ясностью, что даже эта самая капля - имеет значение. Что это - чье-то будущее, чья-то радость, чье-то счастье, что ляжет на другую чашу весов, что наполнит будущее искрами всех цветов радуги, не сразу, не мгновенно, но заполняя черноту горя и боли, не мгновенно, но зализывая, сглаживая раны, и - жизнь продолжится. Для них, для людей, в новых поколениях, быть может, но - продолжится. А они, воплощения, должны позаботиться о том, чтобы не случилось повторения. Должны, быть может, даже не людям, но самим себе.
- И я... Спасибо тебе, что пришел сейчас. Мне было очень важно увидеть сейчас именно тебя.
Важно. Понимание этого приходит со всей остротой. Важно - иметь возможность посмотреть в глаза, важно - обнять самому и почувствовать объятия в ответ, все то, чего так... Не хватило, кажется, им обоим в прошлом, но то, что стало реальностью в настоящем, здесь и сейчас. Важно... Улыбка - усталая и действительно благодарная. Искренняя. И какая-то светлая. Несколько мгновений тишины посреди случившегося хаоса, посреди развалин, посреди учиненной одной из них катастрофы. Но и это - нужно. Нужно, чтобы придти в себя и пойти дальше. Вот только куда?
- Я был в Нагасаки, когда началось землетрясение. Желание... - Джей нахмурился, вспоминая собственные ощущения, приглушенные, почти что затертые всем тем, что случилось после, они, казалось, и сами были похоронены под грудой обломков, - Ее нужно найти, - и, прежде чем брат неверно истолкует его слова и шарахнется, или вспыхнет зло и яростно, отстаивая свое право защищать семью, что бы ни случилось, поспешил добавить, - Я хочу понять, что произошло. [icon]http://sd.uploads.ru/DxfA7.jpg[/icon]

Ветер - соленый. Совсем соленый, словно пропитанный кровью или слезами, или это сам океан плачет о том, что натворил? Нет, конечно, нет, это всего лишь иллюзии, а стихии нет никакого дела до горстки людей, живущих, ютившихся на этой переломанной, вывернутой, перепаханной его касаниями, суше. Седой океан почти что вечен, он был здесь до появления человечества, будет, наверное, и после, и будет как и сейчас, тихим плещущим шепотом своим ласкать, вылизывать, как кошка, своим шершавым языком землю, переваривая ее в своей глубине, будут вырастать из моря с извержениями вулканов новые горы, подниматься над его поверхностью в каком-то странном и в то же время совершенно естественном, пусть и не заметном со стороны, круговороте этого мира. Но и люди... Сами люди тоже не будут сидеть на месте, оплакивая с покорностью и страданиями свою участь, они вернутся, они отстроят заново свои города, по улицам которых снова будут бегать дети, будут гулять старики, любуясь зеленоватой гладью, и все таки... Все таки помня о том, каким на самом деле может быть обманчиво спокойный и безмятежный океан.
От воды доносились брызги, словно крошкой по лицу, а Джей все еще немного растерянно и устало, и в то же время серьезно смотрел на брата. Казалось, трудно сделать даже несколько шагов, не смотря на то, что грань пустоты отступила и в его, Огненного, присутствии уже не хотелось сползти практически прямо на эти не то камни, не то обломки и почти что руины того, что осталось от побережья, не хотелось все бросить, просто потому что нет никаких сил уже хоть что-то менять и хоть в чем-то разбираться. Нет. Оставить это все просто так невозможно, как невозможно и закрыть глаза на все то, что произошло, не пройти мимо того, как от силы всего лишь одного воплощения, пронзительной и звенящей вспышкой ударившей где-то в морское дно пострадал целый регион. И пусть больше всего сейчас, глядя на все эти разрушения, хотелось выволочь Желание за шкирку, где бы она ни была, да ткнуть во все это носом, как нашкодившую кошку, что-то подсказывало спокойным и холодным, рассудительным шепотом о том, что на деле все гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд, что-то скреблось и царапалось на границе сознания, какое-то чувство, почти что ощущение, едва ли не до абсурда знакомое, и от того - ускользающее, как нечто совершенно нелепое, вывернутое настолько, что в него почти что невозможно было вот так просто взять и поверить. Нет, он никогда не знал хорошо эту девчонку, никогда не был с ней близок, да, говоря откровенно, и не стремился. Немного капризная, немного странная, как, впрочем, и все они, живущая какими-то своими, порой слишком детскими порывами, Желание была от него слишком далека и слишком непонятна, но все таки никак не вязался ее светлый и какой-то порой наивный даже образ с глобальными катастрофами и катаклизмами. Если бы только не энергия, слишком явная, слишком резкая, подобная внезапному всплеску и прорыву, не была бы тому причиной.
Все еще глядя на Гнева, Джей задумчиво кивнул - не то его словам, не то собственным размышлениями и мыслям, прикрывая глаза, стараясь вспомнить это ощущение, это переплетение сил, далекое и в то же время близкое, неестественное, почти что выломанное, вывернутое, словно надломанное, словно заляпанное чем-то, как брызгами чего-то иного, чего-то чуждого. Вспомнить, найти это ощущение в памяти, потянуться к нему, прикоснуться к этой вспышке, мысленно пропустить сквозь пальцы, ощущая покалывание и какой-то очень знакомый холод.
Осознание приходит почти что болезненно, заставляет вздрогнуть, почти что поморщиться, и открыть глаза, из которых еще не успевает уйти отрешенность, изрядно приправленная каким-то почти что шоком, и в первые секунды не находится даже слов, только на ладони, все еще перекатывается призрачно, переливаясь осколок пойманной там, в воспоминаниях энергии, темной, черной и вкрадчивой. Слишком хорошо знакомой, даже не обжигающей его самого, его собственную, слишком близкую к ней суть, поднимающуюся из глубины сознания волной, словно стремящуюся дотянуться, подобраться ближе к столь близкому и до отвращения "родному".
Серебряная вспышка получает хлесткой как удар кнута, в ней - поднявшаяся со дна, едва лишь стоило его взгляду снова сфокусироваться на разрушениях вокруг, закипающая злость, а в следующее мгновение пальцы цепко сжимаются, словно пытаясь раздавить копошащегося на ладони паразита. Злость, да, и холод. И ставший слишком очевидным ответ:
- Тьма. Тьма и мрак. Вот, что стало всему причиной. Ты знаешь, что я не слышу, не чувствую остальных так, как это можешь ты, но я - могу видеть. Видеть сплетение сил и энергий. Желание была не одна, рядом с ней было нечто... И это нечто обладало собственной силой и собственной волей, подобной той, что говорит со мной с самого начала времен, подобной той, что "живет" там, в Нижнем Пределе. Я не знаю, что это, но оно было там, с ней рядом. Чернота.
Холодно. Прямо сейчас становится холодно, сырым и зябким холодом, от которого только и остается, что обхватить себя руками за плечи, стараясь как-то согреться, выгнать из головы ненужные, непрошеные мысли, воспоминания и слишком хорошо знакомые ощущения. Каково жить с этим рядом? Каково жить с этим всю жизнь, с другой стороной себя, все чувствовать, все осознавать, и - не быть в силах что-то по-настоящему изменить и исправить? Слишком знакомое чувство, слишком знакомые ошибки и слишком знакомый, быть может, пусть и не настолько осознанный, не настолько болезненный страх.
- Я не чувствую ее присутствия, той ее силы, что ощущалась раньше, но я чувствую тьму. Ты... Хочешь, чтобы я отвел тебя туда? - вопрос напрашивается сам собой, хотя ответ на него кажется очевидным. Пройти в любое место, в любую точку пространства, в любой Чертог - одна из его способностей, та, которой он пользовался так редко, что почти что забывал о ней до тех пор, как вот сейчас, не приходилось вспомнить.
[icon]http://sd.uploads.ru/DxfA7.jpg[/icon]

Зябко, неосознанно и незаметно для себя самого вздрагивая от сырости и ветра, от самого осознания того, с чем они столкнулись, Джей смотрел в зеленые глаза Гнева, почти что проваливаясь в них, в накрывший его с головой омут противоречивых, кипящих и извергающихся, словно гейзеры, эмоций и чувств, в эту смесь злости и какого-то почти что отчаяния, отвращения и ярости, разочарования в себе и уверенности в собственной правоте. Во вся эту противоречивость его воспоминаний, в которых, казалось, он едва ли не бился, словно в цепях или оковах, распятый между собственным долгом и непринятием этого долга этим эгоистичным и глупым миром, слишком мало знающим о том, что такое настоящая ценность, и что такое - искренняя благодарность и истинная забота. Всполохи огня, раскаленные, разгорающиеся, словно оперение феникса в распахивающихся вопреки всему, разрывающих любые путы крыльях, метались яростно вместе с мыслями, которые он, Ледяной, может быть, и не мог здесь и сейчас прочесть, но мог почувствовать, ощутить их почти что прикосновением, горячим, почти что обжигающих дыханием еще только разгорающегося, но уже неудержимого в своем упрямстве зареве костра.
И это - было красиво. Это каждый раз было красиво. Той красотой, в которой вопреки всему, порой, казалось, порой даже вопреки и здравому смыслу просыпалась настоящая сила. Та самая, которая с незапамятных времен оберегала их всех, каждого, что бы они ни говорили, как бы ни пытались от нее отказаться и отречься. Та самая сила, что однажды полыхнула заревом ему самому навстречу, расплескивая среди звезд, в пустоте вселенной со всей щедростью завесу, сотканную из огня и света, укрывающую за собой саму жизнь от того, кто пришел ее уничтожить.
Нет, она еще не проснулась, они еще были здесь, друг на против друга в своих простых смертных оболочках, озябших, промокших насквозь, вымотанных в попытках защитить живущих на этом клочке суши людей от стихии и в каком-то смысле от самих себя, от того, что бесконтрольная, неуправляемая сила воплощений может сделать с этим миром. И все-таки, все-таки эта грань истончалась, истаивала, словно к тонкой корке из спекшегося камня изнутри поднималась стремящаяся вырваться на поверхность лава.
Каждый раз, как впервые, и - каждый раз с восхищением, которое Джей даже не пытался скрыть, он смотрел на брата, искренне не понимая, быть может порой, почему он продолжает бороться за них за всех, за каждого, кем бы они ни были, что бы ни творили с миром, с собой, друг с другом, не понимая, но - действительно каждый раз пораженно и также искренне глядя на него при этом чуть ли не как на чудо. Даже если порой это оборачивалось болью и горечью столкновений, даже когда казалось, что стереть все и всех из этого бытия было бы самым правильным и самым гуманным шагом, все равно. Все равно каждый раз стремление Гнева защищать, любого из них, каждого, кто попал в беду, отзывалось этим чувством - восхищением и странной, быть может, необъяснимой в чем то даже, для того, кем он был, но все же признательности. Словно отголоском его благодарности за себя самого.
Тьма... То, что всегда казалось большинству из них обезличенным, дремавшим где-то по ту сторону бытия, терпеливо и почти что смиренно ожидающим своего часа, тех, кто по неосторожности или глупости сам станет ее жертвой, сорвется, опасно подойдя к краю или по собственной воле в глубине отчаяния и разочарования нырнет в ее раскрытые смертельно опасные объятия. От воспоминаний потряхивает, словно медленно и почти что мучительно в спину, пересчитывая позвонки, одна за другой вонзаются длинные, тонкие и острые иглы, шипы, стремящиеся достать, дотянуться до глубины души, а вкрадчивый, неслышный обычно голос становится громче. Нет, он ничего не забыл, такое не забывается. Не забывается хотя бы потому что каждый день, от сотворения мира преследует по пятам, протягивает свои руки, заставляя снова и снова задыхаться в цепких объятиях, вырываться из них, каждый раз как в последний. Да, он, Ледяной, воплощение Справедливости, слишком хорошо знал, как это на самом деле - день за днем, вновь и вновь бороться с подступающей тьмой, и - каково это - проигрывать ей, каково это - терять в ней то, что тебе дорого, ощущать, как вцепляется она в тебя своими лапами, как наполняет изнутри, заставляя задыхаться, и - не желал этого больше никогда и никому. Слишком живо, почти что до паники и кошмара наяву - воспоминания о Нижнем Пределе, не страхом, почти что бесконтрольным, вымораживающим ужасом. Нет, не перед темнотой, а перед безвозвратностью. Желание... Что бы ни натворила эта девчонка, по собственной ли воле или по дурной, нелепой, чудовищной случайности, он не пожелал бы ей такой судьбы. Как не пожелал бы, наверное, никому другому.
Лицо обжигает жаром, словно дыханием вулкана, и это прикосновение словно вновь, как когда-то выводит из теней на поверхность, заставляет улыбнуться даже, серьезно и - понимающе, глядя на то, как преображается Гнев, выпуская на свободу собственную суть. Да, он видел уже это не раз, но все равно, как впервые, быть может, глядя на него такого, остро чувствовал что-то похожее на смущение и неловкость, словно не разделяла их двоих не такая уж и большая на самом-то деле на фоне почти что вечности пропасть, а, напротив, разрасталась бездонным, бесконечно широким провалом, через который не дотянуться, как ни старайся, слишком... Далеко. Каждый раз - неловко. И почти что страшно - оступиться. Но все-таки здесь и сейчас так нужно, и так - правильно. Именно так.
- Здравствуй, - только и отозваться в ответ, прежде чем сделать глубокий вдох, с усилием заставляя себя не отступить в инстинктивном нежелании причинить собой боли, прежде чем позволить и себе самому потянуться к своей первозданной сути, приоткрывая тщательно запертую обычно дверь. Брызги воды не долетая до земли замерзают, рассыпаются, разбиваются ледяными осколками, осыпаются инеем. Контроль возвращается не мгновенно, перемешивая жар с морозным холодом. Нет, это еще не истинная форма, но здесь и сейчас куда больше его настоящей сути и настоящей силы. На секунды, долгие, словно замороженные, взгляд становится отрешенным, застывшим, обращенным внутрь себя, пока в него не возвращается уже совершенно иная, строгая ясность, и Джей кивает, спокойно и решительно. Полотно реальности, энергий и сил разворачивается вновь, уже иначе, послушное в его руках, позволяет ухватить единственную, самую важную нить, прикоснуться у ней, наполнить своей силой, потянуть, ощутить в ней предстоящий путь. Врата открываются легко, очерченные черненым серебром. И остается только взяться за руки, крепко, за запястье, давая вновь проснуться той связи, что он когда-то уже протянул между ними в пустоте, дать ей обвиться поверх этой хватки, словно страхуя, и лишь после этого шагнуть вперед, в неизвестное "по ту сторону".
[icon]http://sd.uploads.ru/DxfA7.jpg[/icon]