Лето, солнечное, немного пыльное, жаркое и сухое лето 33-его года. Наверное, только сейчас Джей в полной мере, глядя на мир вокруг, стала осознать в полной мере, насколько качнулась колыбель, в которой дремало, закатывая капризные истерики, крича в метаниях, но порой и дремало безмятежно, человечество. Казалось, время, заспанным драконом выбралось из норы, встряхнулось сонно, рассыпая вылинявшую от старости чешую предрассудков, ободралось и обтесалось во время мировой войны, оскалилось азартно и - рвануло вперед, вскачь, не разбирая дороги, унося на своем хвосте все, что стало привычным, казалось незыблемым и неизменным.
Развитие - какое прекрасное, в сущности, слово. Развитие, совершенствование, прорыв в науке, прорыв в технологиях, кажущийся порой незаметным, но неизбежно набирающий обороты, ускоряющий свой темп, все быстрее и быстрее. Города, заводы, механизмы, транспорт, все менялось, поезда ходили по земле и под землей, и это уже были не эксперименты безумных конструкторов и амбициозных энтузиастов, это была жизнь, новая жизнь и новое время. Новая музыка, запахи, звуки. Менялась даже бумага, на которой писали и то, чем писали, менялись привычки, менялись традиции. И... Да, ей, Ледяной, воплощению Справедливости, веками и тысячелетиями живущей на земле, среди людей, это нравилось. Нравилось по-настоящему, отдаваясь каждый раз почти что детским восторгом, тягой ко всему новому, ко всему, что только можно освоить, до чего дотянуться. Но об этом... Об этом так мало кто на самом-то деле знал.
В самом деле, как можно было заподозрить ее, почти всегда сторонившуюся всего и вся, тихую, часто молчавшую, похожую на тень девушку, которой приписывали так часто ледяное, совершенно непробиваемое спокойствие и равнодушие, как можно было представить ее, столько времени отдавшую востоку с его размеренностью, тишиной и философией, здесь, в этом котле современности, в центре Европы, сидящую ли на аэродроме под крылом самолета-биплана, в его тени, в разговорах с пилотами о сбывающейся на глазах мечте человечества о покорении неба, с инструментами ли в руках, привычным, казалось, куда больше к тонкости кисти и звонкому напряжению струн... Мир меняется, и воплощения, наверное, меняются тоже. Как давно, как безумно давно на самом-то деле поняла она это? Как давно такое простое, в сущности, осознание к ней пришло? Нельзя жить одним лишь прошлым, как бы ни было оно дорого, и милая сердцу древность, с ее утонченностью ли, варварством ли, навсегда останется там, позади, будет покрываться пылью времен, настоящее здесь, рядом, вокруг, а будущее разворачивается пестрым веером, предлагая сотни и тысячи новых путей и новых возможностей. И именно здесь, в настоящем, держа в руках, как на чашах весов, прикасаясь к ним и сводя воедино что было и то, что еще только будет, можно жить, можно дышать этим миром, лететь с ним вместе, и пытаться, действительно пытаться ухватить время за хвост.
***
Когда-то давно ей нравились лошади, нравилось ездить верхом, даже если не было в этом никакой особой на самом-то деле нужды. Но и лошади постепенно уходили в новом мире на второй план, уступая, пусть не сразу, но тому, что стали называть машинами, механизмами. И вот уже по дорогам колесят, рыча и по-своему, своими голосами уже фыркая, совершенно другие, колесные кони, железные, стальные, ревут, взметая песок, оставляя после себя закопченный след и воздух. И многие, быть может, из семьи, из воплощений, бессмертных, живущих так долго, что приспосабливаться становится мучительно и трудно, скривился бы, вдохнув выхлопные газы, да посмотрев на это творение человеческих мыслей и рук, да проругался бы, в очередной раз обозвав человечество грязью, что однажды погубит планету, замусорит, а теперь еще и отравит, кто-то, но не Джей. Ведь время не отмотать назад, ведь все, что появляется в этом мире зачем-то нужно...
Мотоциклы? Да, мотоциклы приводили ее почти что в восторг, скоростью, движением, ощущением дороги, совсем иным, ни на что не похожим. Вот только вряд ли она призналась бы в этом кому-либо, в том, как нравилось ей, появись такая возможность, возиться с железным другом, вытирая рукавом рубашки копоть, сжимая в руках ключ, заливать остро пахнущую маслянистую, подернутую пленкой жидкость в его нутро, а потом выгонять на дорогу, упираясь одной рукой в потертое кожаное седло, а другой крепко сжимая рукоять на руле. Выкатывать, смеясь и чертыхаясь, когда колесо попадает в выбоину и приходится толкать эту неуклюжую машину, а потом... Потом слушать, как урчит, рычит мотор, отдаваясь дрожью, и можно, надев очки-маску да шлем, натянуть наконец, перчатки, и - сорваться на нем с места, гнать по дорогам, вперед, до ближайшего города, про проселку и свежепостроенным будущим трассам. Зачем? Просто так, просто наслаждаясь этим простым в сути своей моментом, тем, как ветер бьет по лицу, иногда царапаясь песком и пылью, как солнце печет в спину, как расступаются навстречу, убегая по обе стороны рощи и зеленеющие поля, пытаясь выжать из машины как можно больше, больше мощности, больше скорости, больше опасной грани потери равновесия на поворотах. Да, она воплощение и все это - немного не честно... И в то же время можно рисковать, рисковать по-настоящему, так, как мало кто из людей может себе позволить.
***
Притормозив в небольшой роще, Джей щелкнула пряжкой, снимая шлем, встряхивая головой, позволяя тем прядям, что не были собраны в заколотую повыше пучком косу, рассыпаться на ветру, пощекотать лицо, покрытые полосами копоти щеки. Перегон еще не закончен, и до города, до пункта назначения, еще километров пятьдесят, но как же... Хорошо. Хорошо просто остановиться, подставить лицо солнцу ненадолго, его горячим и ласковым лучам, а потом выдохнуть, перевести дыхание и - отправиться, прямо через заросли травы на обочине к накрытому навесом роднику, в рощице у дороги. Напиться, умыться и продолжить путь. Ключ зажигания привычно ложится в карман свободных брюк, и до водяной прохлады, журчащей впереди между камней остается каких-то пара метров... [icon]http://s3.uploads.ru/g6mx4.jpg[/icon]

Прохладная, почти что обжигающая ладони, с которых стянуты перчатки, на контрасте с летним зноем, родниковая вода касается горячих, сухих и обветренных, покрытых пылью губ, оставляет после себя странный, чуть солоноватый, чуть пресный привкус, перехватывает в первое мгновение горло, падает холодом, от которого по спине проходит секундная дрожь, заставляет встряхнуться. Хорошо. Кристально-прозрачно, а воздух, кажется, только и нарушается, что пением вспугнутых и ленивых, заторможенных, разомлевших птиц, да стрекотом насекомых, что прячутся в густой, местами едва ли не по пояс выросшей, траве. Волосы липнут к вискам, падают на глаза, пахнут гарью и бензиновой копотью. Странный запах. Особенно для той, кто живет на этой планете с самого ее рождения, для той, кто видела и как люди исследуют мир, хватаясь за палку, к которой еще даже не приладили каменный наконечник копья, и как изобрели колесо, и как приручали диких еще, пасущихся вольными стадами лошадей, и как первые колесницы и повозки, в которых их впрягали, оставляли в пыли пустынь, где дороги были лишь протоптанными сотнями и тысяч шагов наметками путей, свои первые следы. А теперь вот бензин. И машины. И мотоциклы, и, сказать бы, что "бог знает, что еще", да вот только богам-то как раз не всем и не так уж многим что-то и было известно. Они отставали? Да, наверное. Местами безнадежно, не поспевая за человеческим миром, что спал, казалось, так долго в своей колыбели, болел, горел, метался, а теперь вдруг рванул со все возрастающей скоростью вперед, словно его стегнули кнутом. Ребенок вырос. Вырос и из детских своих игрушек, закопанных в песочнице, где игры в солдатиков, пусть и обагряли его руки кровью, и заставляли плакать и рыдать, да только так и ограничивались размерами песчаной кучи. Вырос, и теперь у этого местами наивного, местами шкодного и проказливого, местами откровенно гадкого и противного подростка приходилось отбирать неумело еще, но скрученные уже сигареты и первый алкоголь, обрабатывать ставшие серьезными раны, и с тревогой смотреть, а что же будет дальше.
Люди-люди. Изобретатели все нового и нового оружия, транспорта, технологий, основатели заводов и фабрик, городов, покоряющие стихии, и, казалось, теряющие веру... Но нет, не в себя, а в препятствия и преграды. Вдохновенные мечтатели, мальчишки, летящие с горки на велосипеде, с разбитыми в кровь коленками. Отвращение? Нет, восхищение. И немного - тревога. Что оставалось им, воплощенным, с их грузом и багажом, с их знаниями? Кто-то отрицал и морщил нос на все новое, а кто-то бросался в азартную погоню за временем, стараясь всюду успеть.
Хорошо. Хорошо, когда есть движение. Скорость - одно из его проявлений. Материальная, совершенно настоящая, та, которую можно оседлать, обуздать, приручить, подстегнуть, потрогать, прочувствовать всем телом. А потом вдруг остановиться резко, отдышаться, глотать стылую прохладу на обочине, щуриться на полуденное солнце, дышать, умываться - бессмысленное занятие, но отдающееся наслаждением в немеющих от холода пальцах и разгоряченной коже щек. Хорошо. Как редко на самом-то деле бывало. И пусть все это - немножечко бегство, от себя самой в том числе, кто сказал, что... Нельзя?
Да, убежать нельзя. Мироздание и судьба насмешливо щелкают по носу, заставляют замереть от внезапно нахлынувшего ощущения такого знакомого, жаркого, пышущего солнечным прикосновением к спине, к которой и без того липнет рубашка, присутствия. Не спутать ни с чем, ни с кем, никогда и нигде. Это ощущение вспыхнувшего, живого, яркого, пляшущего пламени. Кажется, что можно закрыть глаза, потянуться к нему мысленно и - увидеть, как оно танцует в полной темноте, непокорно и упрямо, обагряя все вокруг себя светом, рассыпая щедро искры. Красиво. Совершенно по-особенному, удивительно красиво - это ощущение энергии Гнева, это чувство переливчатой лавы, вырывающейся из недр вулкана, ее отсветов на камне. Прикосновение этой энергии к коже - почти что материально, почти что вещественно и всегда - окрашено светом и цветом, окутывает все существо.
От внезапно нахлынувшего смущения щеки обжигает не хуже огня и несколько мгновений Джей бездумно всматривается в свое растрепанное отражение на водной ряби родника. Ну кто мог знать, что он, Рыжий, окажется здесь, именно здесь, и именно сейчас? Что придется выходить ему навстречу, приминая траву армейскими поношенными ботинками, неловко оправляя ворот рубашки и пряча руки в карманы, не зная, куда еще их деть. Мотоцикл на обочине - придется признаваться ему в этом, в этой слабости и пристрастии. Что уж теперь, когда все улики налицо, и, можно сказать, что поймана с поличным. Нет, не то чтобы ей так хотелось скрыть это свое увлечение от кого-либо из семьи, да только... Только почему-то именно перед ним за такое было неловко. Поймет или осудит? Как часто она терялась, встречаясь с ним взглядом, пытаясь понять то, что видела в его обращенных к ней глазах, прочесть то, о чем он думает. И, казалось, так и не могла этого постичь.
Песок хрустит под ногами, когда Ледяная, щурясь, выходит навстречу брату. Мотоцикл, второй мотоцикл становится открытием, таким, что несколько секунд проходят в растерянности, а потом губ невольно касается смущенная, но наполненная каким-то облегчением улыбка.
- Здравствуй, Гнев, - всматриваясь, почти привычно ловя его взгляд, Джей успевает заметить написанное более чем явно на лице ее брата какое-то ответное смущение. То, что свойственно нашкодившим, но не особенно раскаивающимся в своих поступках  мальчишкам, которых почти что поймали за руку и вот-вот будут отчитывать. За что только? Да и стоит ли?
- Не... Ожидала увидеть тебя... Здесь, - подходя ближе она рассмеялась, немного неловко, не зная, что сказать, как быть, начинать ли оправдываться или - задавать вопросы, - И тем более, что мы встретимся вот так. Но я все равно тебе рада...
И это было чистой правдой. Несмотря на смущение, несмотря на замешательство, она действительно была ему рада, той радостью редкой встречи, по сравнению с которой все остальное, кажется, перестает иметь значение, теряется на фоне этого чувства. Где бы они ни были, что бы ни происходило, как бы ни пересекались случайно ли или намеренно их дороги, так было всегда.
- Мне следовало догадаться, что это человеческое изобретение понравится и тебе тоже. Вот только не думала, что кто-то узнает, что оно нравится мне, - признаться все-таки в этом честно, упреждая вопросы, прислоняясь привычно в нагретому солнцем боку своего "железного коня", - Ты... Едешь в город? - странно спрашивать о таком у того, кто способен в любое мгновение переместиться куда угодно, но ведь у любого путешествия всегда есть какая-то цель, даже если цель эта - вовсе не пункт назначения.
[icon]http://s3.uploads.ru/g6mx4.jpg[/icon]

Она ожидала чего угодно, быть может, любых слов, любых ответов, но только не этого. Не вот этих слов и признаний, здесь, посреди проселочной почти что немецкой дороги, стоя между двумя мотоциклами под ярким летним солнцем. Не разговоров об энергии, о судьбах мира и людей, и тем более - не о ней самой. Первые мгновения растерянность такая, что кажется, что, быть может, она просто ослышалась, что все это - иллюзия, игра подсознания. Этот извиняющийся, виноватый, немного разочарованный и в то же время горячий своими благими намерениями тон, эта склоненная перед ней упрямая рыжая голова, раскаленные до языков пламени длинные алые пряди волос и отведенный взгляд.
Расстояние - вытянутой руки, расстояние протянутых к алому пальцев, машинально, задумчиво, пропуская их сквозь, касаясь. Другой бы намотал бы их сейчас на кулак быть может, дернул к себе, заставил бы смотреть в глаза, а дальше... А что дальше? Алое скользит сквозь, горячим потоком по ладони, кажется, что в полной тишине. Равновесие. Почти что прохладное, дыханием зимы в песчаном ветре. Справедливость? Серебро? Грех и наказание?..
Прикосновение. К щеке, ладонью, заставить почти что посмотреть себе в глаза. В этом жесте - спокойствие и нежность, бережность и принятие, смешанные с почти что ледяной строгостью и серьезностью. Нет, это не повод для шуток, это не повод для смеха, это - более чем не игра. Это - судьба целого народа, поставленная на кон, вот так просто, по прихоти ли, из лучших ли побуждений. Это - будущее, которое пошло по новому пути, расталкивая вперед события, перемалывая, сжигая, переплавляя в горне печи жизни людей, переламывая их, словно щепки, обрывая нити и связи, разрывая, чтобы сплести, перекроить, сшить заново. Революция, какой бы она ни была, редко проходит тихо, редко обходится без крови. А здесь... Здесь кровь пролилась рекой, подпитавшей бурлящий омут гражданской войны. Разодранные в клочья флаги, выкрики и лозунги, и в то же время... В то же время... Чаши весов призрачно покачиваются, кажется, прямо перед глазами, перед отрешенным, и в то же время всматривающимся, кажется, в глубь обращенного к ней зеленого - взгляда. Судья?
Ее суд - не напыщенное собрание, утопающее задом в кожаных креслах, стряхивающее пыль с париков, ее суд - не полумрак кабинетов и шорох страниц. Ее суд - это все нити мира, переплетенные в единый узор, это прошлое, настоящее и будущее, слитые воедино, это тихий, почти что металлический, едва слышный звон, с которым, камнями ли, легкими ли перьями ложатся в невидимые чаши намерения, поступки, события и факты, то, что было, что есть, и даже то, что еще не случилось. Ей, судье воплощений декорации не нужны.
А, впрочем, не нужен и суд здесь на самом-то деле. Все уже решено и взвешено, измерено не раз. Поток истории выбрал себе новое русло, и - течет вперед с упрямством раскаленной лавы, выжигающей себе путь среди камней. И это мгновение тишины, внимательности и холода, это глубокий, словно бездонный колодец, миг, нужен лишь для того, чтобы прикоснуться. Лишний раз прикоснуться к тому, что случилось, ощутить тяжесть в руках - тяжесть решения, тяжесть провинности, и в то же время - легкость, почти что воздушную, светлую легкость серебра.
Взгляд, холодный, словно пронизанный льдом, теплеет не сразу, медленно, словно оттаивая. И кажется, что само время почти что робко просится отпустить его, этот маятник часов, отсчитывать замершие было в нерешительности секунды дальше. Губы под прикосновениями пальцев, словно запрещающими сейчас продолжать, говорить, словно требующими помолчать, горячие, сухие, обжигают неровным дыханием.
- Что сделано, то сделано, - не приговор, но наконец-то нарушенная тишина, разорванная напряженность, - Ты подтолкнул к пути, но идти по нему придется людям, складывать головы за идеалы. Многие уже погибли, и даже сами не поняли, в общем-то, за что. Но однажды их потомки это поймут, и однажды оценят. Это хороший путь, он ведет в будущее, которое будет не легким, но будет... Великим. Даже если не навсегда. 
Будущее - мозаика вероятностей, рассыпанная колода потрепанных карт. И, даже если кажется, что выбор был сделан правильно, одного лишь выбора недостаточно, чтобы это самое будущее свершилось. Одной идеи мало, как мало и просто одних идеалов. До их воплощения - долгая-долгая дорога, по которой еще нужно решиться пройти. И все-таки это равновесие. Горчащее от крови, горчащее болью и непониманием целого народа, и все-таки пронизанное почти что насквозь, словно толща болотистой воды внезапным солнечным светом. Отдающее гнилью вымирающего прошлого, что станет однажды той почвой, на которой ценой великих усилий все-таки выращено будет совершенно иное настоящее. Серебро и янтарь, стремительный полет сквозь время, рывок, что так нужен был именно здесь, и именно сейчас, накануне грядущих, еще призрачных и туманных, но уже вырастающих на горизонте великих потрясений. Так - больно, так - мучительно, и в то же время - так, быть может, действительно было нужно. Таково - равновесие. И за великие свершения будущего, порой приходится жестоко и дорого платить, и платить зачастую авансом.
- И все-таки это красиво, - холод растворяется окончательно, а серебро оттеняется янтарем. Суд окончен, остается только вынести приговор, который на самом-то деле решен давным-давно, не здесь, не сейчас, не сию минуту, но лишний раз здесь был прочтен, прежде чем обрести форму и прозвучать между ними, - Ты увлекся, Гнев. Ты поднял и увлек за собой целый народ, и все же это прекрасные идеалы. Они ведут к свету, что станет их знаменем в те моменты, когда будет казаться, что больше ничего не осталось и нет. Это идеалы, которые нужны этому миру. И... Нужны мне тоже. Потому... Спасибо...
"И... Однажды, возможно, повторю это снова..." Будущее не предопределено. Его не увидеть, не прозреть в полной мере. И, может быть, оно и к лучшему, потому что веет от него копотью, оглушительными, но пока лишь эхом доносящимися издалека криками и стонами, будущее, в котором пронзительно, до безумия холодно. Нет, она не умеет видеть так далеко, как хотела бы, быть может, она не пророк, не предсказатель, она - Ледяное воплощение равновесия. И все-таки... Все-таки что-то скребется внутри, словно предчувствие, предвидение личное, почти что судорожное, что однажды именно эти капли зажженного пламени и света, эти идеалы, станут тем немногим, обо что еще можно будет хоть как-то согреться, ухватиться, чтобы не упасть...
Молчание снова повисает на пару секунд, дает возможность ощутить заново прикосновение к живому "сейчас" солнечных лучей, прогоняет окончательно холод, и, выдыхая, Джей улыбается, потянув к себе брата. Объятия смыкаются неловко. Благодарные и искренние, доверчивые и открытые. Да, дров наломано немало, но из этих дров сложена уже почти что аккуратная поленница. И здесь и сейчас она сама, живая и настоящая, та, кто может судить, но порой не хочет этого вовсе, просто благодарна ему, по-настоящему, как только можно быть благодарной за такой... Пусть совершенно безумный, но чего еще было ждать от Гнева, а все же подарок. За посеянные на годы, десятилетия вперед искрящиеся семена серебра, за его собственные представления о будущем, к которому действительно хотелось стремиться и идти когда-нибудь вместе. За это "не все равно", о котором поступки, даже такие вот, рискующие стать катастрофичными, говорят лучше всяких слов.
Нет, она никогда ничего в этой жизни не хотела для себя самой, для себя самой, для своей силы, не стала бы бороться. Как он сказал? Всегда держалась в тени, в стороне, незаметно? Да, так всегда было, и казалось естественным. Не требовать у этого мира больше, чем он сам готов тебе предложить и дать. Беречь, хранить равновесие, и - не ждать ничего для себя в ответ. Принимать что-то подобное - трудно, странно, растерянно, словно он, Гнев, в своих протянутых руках, нерешительно, виновато даже, протянул ей нечто, сотворенное им для нее одной, неловко, не так аккуратно, как, быть может, хотел бы, и, кажется, ждет, что вот-вот она едва ли не ударит ему по ладоням, оттолкнет, и...
Обнять крепче, как можно крепче, провести по его спине, по напряженным плечам. Мальчишка. Столько тысяч лет, веков, а все еще как мальчишка. Старший, сильный, взбалмошный по природе своей, упрямый, и - такой искренний в своих порывах.
- Спасибо, - Джей повторяет снова. Он не ослышался, нет, она действительно ему благодарна за это. Даже если эта благодарность горчит слишком глубоким пониманием вещей, от нее тепло, от него такого - тепло, а рядом - вопреки здравому смыслу - надежно. Это - не настоящее, это будущее, которое как окно с выломанными ставнями - порезаться об обломки так просто, но оно же пропускает свет. Слова находятся не сразу, их приходится почти что подбирать, но сказать все-таки нужно, - Я... Редко беру энергию у людей, но мне дорога сама идея. Я... Люблю утопии. Даже если им никогда не суждено на самом деле сбыться. [icon]http://s3.uploads.ru/g6mx4.jpg[/icon]

- Наперегонки? - Джей переспрашивает, словно не расслышав вопрос, погрузившись в собственные мысли о мире и людях, обо всем том, что еще предстоит, быть может, однажды открыть человечеству, этому вечно гудящему и далеко не самому безопасному улью. О подлинной, истиной утопии, в которой каждому находится свое место, и каждый по-своему может быть счастлив, гармонии такой далекой и, кажется, почти что недостижимой, сияющем, словно звезда где-то высоко-высоко над головой, идеале, эфемерном и хрупком на поверку. Мир, люди, общество, с его проблемами, с его устоями, с его различиями и сходствами - вовсе не теоретическая задачка из курса высшей математики, и к общему знаменателю привести народы и судьбы, отнюдь не легко, но... Долгий путь уже пройден и не одна ошибка осталась позади, не одна рана была нанесена и успела затянуться, не через одну пропасть проложены были мосты. Люди-люди... Воплощения, впрочем, отличались от них не многим. Как можно спрашивать с них, со смертных, чей век так короток, если даже им, бессмертным, так часто не удается находить ответы на извечные вопросы "как?" и "зачем?" Но как жить иначе? Как, если не к чему стремиться, если впереди не будет полыхающего огня маяка пусть далекой, пусть почти что эфемерной, но все-таки цели, той, что люди называют то смыслом, то мечтой, той, к которой стремятся без оглядки, у каждого своей, и, в каком-то смысле все-таки общей, но так по-разному понятой. Как и зачем тогда существовать, изо дня в день, из года в год, из века в век повторяя одно и то же, если стоять на месте и ничего не искать и не ждать? Мир велик, и он распахивает перед ними перед всеми множество дверей, за каждой из которых до сих пор ждут способные удивить даже их, уставших, бесконечно запутавшихся порой, искушенных в столь многих вещах, открытия. Люди изобретательны не меньше, а то и во много раз больше, чем они, воплощения. Изобретательны поневоле в извечной борьбе с этой реальностью, в ее совершенствовании, в ее наполнении, в ее изменении и - гораздо реже в принятии и действительном понимании. О, как часто доводилось слышать ей о том, что наскучил уже им, воплощенным, этот мир, и как часто за этим "наскучил", крылось на самом деле зыбкое и неприглядное илистое дно совершенно иной скуки, той, которую так легко почувствовать и так трудно на самом-то деле осознать и принять, - скуки от самих себя. Как часто хотелось рассмеяться в ответ, снисходительно и вовсе не весело, а почти что печально и с горечью, в ответ, рассмеяться и сбежать, вот как сегодня, к людям, которые тоже умеют, но все-таки куда как реже умеют скучать, к ним, не обремененным почти что всемогуществом, живущим такое короткое и такое насыщенное на самом деле мгновение.
"Наперегонки". А почему бы и нет? Почему бы и не сделать то, что для чего и предназначены эти, изобретенные людьми, машины, механизмы на двух колесах, наполненные жидким, остро пахнущим топливом? Почему бы и не окунуться беспечно хотя бы сейчас в это состязание также, как порой происходило это в скрещивании ледяного и пламенного мечей. Почему бы не позволить себе это сейчас, когда, кажется, оба, и она и Гнев, действительно хотят одного и того же, сбежав от всего и от всех на эту забытую, казалось, всеми богами дорогу между двух городов, сбежав от самих себя, но не друг от друга.
- Я никогда не поддаюсь, - воспоминанием, напоминанием о самом первом их сражении, о том, в котором впервые прозвучало это условие - не поддаваться, не щадить и не жалеть, не обесценивать их, пусть и совершенно лишенное вражды, но все-таки соперничество, противостояние, уступками и снисхождением. Потому что только так - честно и правильно. А аккуратность и осторожность по отношению друг к другу, суть та разновидность заботы, что только подстегивает, подхлестывает азарт граничащим почти что с безумием доверием, самому себе и самого себя другому.
Ключ поворачивается в замке зажигания привычно, когда Джей садится в седло, упираясь в землю, а руки, затянутые в перчатки сжимают руль. Чем обернется этот вызов и гонка, и важно ли это на самом-то деле, если единственный ее настоящий смысл - в самой гонке. Кому как не ему, и кому кроме него, Гнева, огненного и пламенного даже в его такой на самом-то деле редкой и лишь видимой сдержанности, а, куда чаще подобной лесному пожару или извержению вулкана, натуре, было знать, как на сколько на самом деле не чужды ей, ледяной и холодной с виду, спокойной и отрешенной почти что для всех, скорость и наслаждение движением, наслаждение боем, как на самом деле, с искренним совершенно удовольствием оттачиваются порой те удары, что кажутся после такими сдержанными и выверенными со стороны в настоящем сражении, как... А, впрочем, не важно. Важно то, что они оба это знают, знают, что, каким бы ни был вызов, он будет принят, хотя бы потому, что в этом преодолении и заключается на самом деле отчасти сама жизнь, ее вкус, ее запах, ее пульс и движение.
В памяти, словно карандашом по карте, перед глазами - дорога до старинного Дрездена с его потемневшими от времени соборами, с его галереями и дворцами, набережной Эльбы, на которой дует ветер. Семь сотен лет истории, застывшей в камне, один из множества городов-столиц затерянных в прошлом небольших княжеств разобщенной Европы, город искусства и культуры, по-своему красивый, уютный и... Мысль приходит внезапно, вместе с воспоминаниями, вместе с образом устремленных в небо острых готических башен, венчающих холм над рекой, вместе с огнями небольшого города в ночи и звоном колокола над рекой.
- Знаешь замок Альбрехтсбург на Эльбе? Милях в тридцати отсюда, - дрожь работающего двигателя передается рукам, отдается в ладонях нетерпеливым, сдерживаемым до старта импульсом, как натянутой стрелой, и Джей договаривает, почти что торопливо, - Поехали?
Вопрос задан, но он же - всего лишь формальность, что-то вроде спускового крючка, отпустив который, можно сорваться с места, пригибаясь к мотоциклу. Да, этим машинам, только-только вырвавшимся в мир, потеснившим в нем лошадей, еще далеко до совершенства, но и из них можно выжать максимум, заглядывая за грань их возможностей. Быстрее, резче на поворотах, настолько, насколько только способен выдержать мотор и такое хрупкое на самом-то деле порой железо, насколько только возможно, рискуя, быть может, свернуть себе шею, но что же иначе будет значить эта гонка, если в ней будет риска, если не будет в ней настоящего стремления, не к победе даже, а к самому ощущению - только вперед, в котором оказаться первым не так на самом деле и важно, как просто - быть во всем этом вместе. [icon]http://s3.uploads.ru/g6mx4.jpg[/icon]

Это скорость. Скорость, не доступная лошадям, ощущающая иначе, чем на любых других изобретенных людьми механизмах. Это - скорость, быть может, ни в какое сравнение не идущая с той скоростью, что доступна им, воплощениям там, в доступных только им мирах, да и здесь, на земле, и все-таки - это удивительно, почти что опьяняюще. Скорость, ветер в лицо и песок. И, кажется, из тих таких еще неуклюжих механизмов не выжать большего, не выдержит ни двигатель, ни сама конструкция, не впишется в очередной резкий поворот, взметая тучу пыли, пробуксовывая в земле колесами, но вырываясь дальше, на сухую и укатанную трассу. Кажется, что все, вот он предел, за который не вырваться, что уже сама по себе эта гонка - почти что безумие, в котором ничто не стоит слететь с седла, почти что также, как с взбрыкнувшей не вовремя лошади, да свернуть себе шею, да только когда они признавали для себя хоть какие-о пределы. Это движение, то самое движение, что способно приносить настоящее удовольствие, движение в едином потоке, в едином порыве с ускоряющимся, изменяющимся миром, пойманное за хвост мгновение, все равно что в последнюю секунду вскочить в вагон уходящего поезда...
Оставаться в стороне невозможно. Даже для них, живущих почти что вечность, невозможно. Жизнь, само время, не терпят промедлений, они не будут ждать терпеливо, пока кто-то соберется с мыслями, с решимостью, с принятием нового, оно сбросит с себя, как ненужную ношу тех, кто висит на нем бесполезным грузом.
Как часто она ловила себя на этой мысли, наблюдая за тем, как мир, оставаясь прежним, растет и меняется, в то же время сжимаясь, уменьшаясь, кажется, в размерах, настолько, что это замечают даже люди, в своих путешествиях по отдаленным его уголкам. И все-таки это тоже гармония, гармония бесконечного полета между прошлым и будущим, все быстрее и быстрее, и это - тоже развитие, бег вперед, только вперед. Гонка в реальности, на мотоциклах, ревущих, почти что брыкающихся, дрожащих от напряжения так, что эта дрожь передается телу, рукам, разгоняет, кажется, быстрее даже кровь, гонка с самими собой, со своими навыками, с самой действительностью.
Рядом, совсем рядом, то вырываясь вперед, то отставая, но только не поддаваясь, помня этот уговор, почти что потерявшийся среди веков в далеком-далеком прошлом с момента самой первой их схватки, пронесенный до сего дня в каждом их столкновении, в каждом мгновении соперничества, заставляющий тянуться все выше и выше, не останавливаясь ни на миг. Соответствовать? Да, ему, брату, хотелось соответствовать даже там, где, быть может, хотелось бы уступить. Но нет, в победе или поражении не должно быть этого никогда, не должно быть привкуса незаслуженности, нечестности, несправедливости, а потому, бросив машину на поворот перед самым почти что замком, вырываясь вперед, Джей не стала оглядываться, доверяясь собственному чутью, собственным инстинктам, балансируя почти что на грани падения, и разворачивая резко машину на самом "финише", чтобы лишь в этот момент встретиться с растрепанным ало-рыжим братом наконец-то взглядом и почти что рассмеяться, с трудом переводя дыхание, стягивая с рук перчатки, а с головы, рассыпая на свободу длинные черные пряди волос, шлем.
Хорошо. Это хорошо до дрожи на кончиках пальцев. И хорошо даже не победой в этом маленьком состязании, это хорошо ощущением часто бьющегося сердца, пульса, хрипло проходящего в легкие воздуха, привкусом песка на улыбающихся губах и ощущением искрящейся силой свободы. Недолгое, но такое пьянящее чувство, и - соприкосновение прошлого, застывшего в каменных стенах и башнях за спиной, настоящего, в котором полыхая, словно разбуженный феникс, на нее смотрит Гнев, сияя улыбкой и пляшущими в глазах искрами пламени, словно веселыми и озорными бесами. Несколько секунд. Несколько секунд молча любоваться этим, этим азартом, юным, чистым, ясным, запоминать их, вместе с искренностью и остротой мгновения. Любоваться им самим - таким, словно предчувствуя что-то, что скользит пока что лишь тенью, едва заметным облаком в ясном небе, почти неслышным звоном натянутой уже струны. Что-то изменится, и изменится очень скоро. И уже почти что слышны шаги того, что называется подступающим роком. Не сейчас, не здесь, не в этот ясный и солнечный день, но, может быть, именно поэтому так важно, так безумно почти что, до содрогания важно, просто взять и запомнить этот момент.
Джей улыбается. Улыбается ему сейчас, недолго, словно не торопя мгновение, почти что удерживая. О, если бы только это было возможно на самом деле - остановить время, хоть ненадолго, но даже воплощениям это не подвластно. И, переведя дыхание, она оборачивается, чтобы посмотреть, наконец, на замок, замерший на том, что некогда было скалой, возвышающийся во всем своем великолепии над протекающим перед ним зеркалом реки, окруженный небольшими домами внизу, облепленный ими, словно ласточкиными гнездами. По-своему строгий и по-своему же очень уютный.
- Здесь просто красиво, - она слезает наконец со своего мотоцикла, чтобы откатить его с дороги в сторону в тень под дерево, - Мне нравится бывать в таких местах. Готическая архитектура... В моем понимании очень гармонична, почти что волшебна, и иногда кажется, что при всей своей основательности держится в равновесии каким-то чудом. Чудом, устремленным вверх, к небу.
Не часто можно было слышать от нее такое. Не часто воплощение Справедливости признавалось самой себе и тем более кому-то еще в том, что есть для нее самой вещи особенные, предметы, места, творения человеческих рук. Соборы и замки прошлых веков, с их цветными витражами, с их каменным, причудливым, но сохраняющем изящество кружевом, были частью этого особенного. Частью восхищения и умиротворения.
- А еще здесь вкусно готовят. Не в замке, конечно же, в таверне у моста. Ты когда-нибудь пробовал местную пищу? [icon]http://s3.uploads.ru/g6mx4.jpg[/icon]