Кто сказал, что такие "развлечения" ему чужды? Что ему, Ледяному, не знакомо, что такое скорость, что такое дороги, трасса, поток машин? Да, Джей никогда этого не афишировал, как старался и не рассказывать никому об этом в прошлом, но... Порой это было едва ли не единственным спасением и в то же время почти что бегством, от самого себя ли, от мыслей ли, от эмоций... Спасением, когда не хватало уже спокойствия и умиротворения чайной церемонии, когда не успокаивало размеренное тиканье часов над компьютером и мерцанием монитора, когда даже боевые искусства, будь то человечески, в зале, покрытом гладкими татами, в Чертоге ли, в потоках энергии и стихий, доступных только им, воплощенным, не помогали стряхнуть с себя навалившийся на плечи груз, удушливое, почти что провальное отчаянное, маячащее тенями вокруг, ощущение, что все напрасно, что как ни старайся, не получится догнать ускользающее, рассыпающееся на глазах будущее, ухватить за хвост время, и встать на ноги, вырваться из прошлого, что неизбежно тянет на дно, заставляет захлебываться, как в болоте в собственных страхах, отдергивать руку там, где, наверное, стоило бы вцепиться посильнее, сомневаться и - не находить ответов.
В такие моменты хотелось ветра, хотелось движения, настоящего, а не иллюзорного, материального, пропитанного насквозь этим миром на всех уровнях восприятия. Жизнь, движение - это жизнь, и скорость - ее неотъемлемая часть, здесь, в этом немного безумном, вечно торопящемся куда-то, порой не дающем даже перевести дыхание настоящем. Равновесие, спокойствие, размеренность уходят на второй план, отступают назад, в прошлое, и человечество, окунувшееся с головой в этот ритм, в этот темп, что, кажется, с каждым десятилетием становится все безумнее, берет свое в этом танце, обращается к тишине лишь тогда, когда выдыхается полностью, когда ищет опоры и просит "остановить мгновение". Но это - человечество, а он... Он сам ловил себя порой на мысли о том, что ему как раз не хватает этого темпа, этого движения, не хватает, чтобы в полной мере окунуться в этот поток, и - почувствовать себя свободным от груза прошлых ошибок и какого-то почти что разочарования. Рвануться бы, вырваться из этой пропасти, выражаясь вовсе не фигурально, а почти что в буквальном смысле, и - бежать дальше, верить, не сдаваться со всем возможным и невозможным упрямством...
В такие дни, вечера и ночи, хотелось захлопнуть крышку ноутбука, хотелось забыть о том, кто он и что он, забыть обо всех "должен", обо всех "правильно", отбросить все это в сторону как ненужную, лишнюю, мешающую жить и дышать мишуру, стереть с кожи как пепел, вытащить из прошлого и забрать с собой только самой важное, самое ценное, а все остальное оставить. Но нет, так нельзя, не правильно это. Не правильно отказываться от того, что было, как бы ни было оно больно, потому что без прошлого не может быть настоящего, а без настоящего не будет будущего, а жизнь - это путь, который нужно пройти, дорога, по которой нужно бежать, порой падая и сдирая в кровь руки, колени, не находя сил встать и все-таки, все-таки поднимаясь на ноги снова.
Город наполнен шумом и светом, наполнен машинами, людьми, неоновыми, искусственными огнями. Город по своему красив, особенно на закате, когда с моря дует ветер, обещая ночную прохладу. Город дышит, живет своей жизнью, растет, холит и лелеет в своих объятиях все новые и новые поколения людей. И, пусть на первый взгляд кажется, что ничего не меняется, это тоже - всего лишь иллюзия, ведь кому как не им, воплощениям, знать, что такое на самом деле время.
Постояв немного у окна, глядя на освещенные зажигающимися в сумерках фонарями улицы, опираясь плечом на распахнутую раму, Джей проводил задумчивым взглядом парочку на мотоцикле, пока та не исчезла за углом. Проводил и - невольно улыбнулся: словно ветром из прошлого принесло запах пыли и песка, вместе с копотью и бензиновыми парами. Как давно это было? Кажется... Нет, не кажется. Лет с сотню назад, уж точно не меньше. Проселки, дороги, размытые после дождей, подсыхающие глиной. А теперь вот внизу, там, асфальт, да и сами машины - другие. Все - по другому. Не лучше, не хуже, просто иначе. Но в этом и есть подлинное движение и подлинное равновесие - между прошлым и будущим.
Врата открываются раньше, чем он успевает додумать эту мысль, какую-то очень привычную, звучащую эхом, и, кажется даже, что жесты, движения, даже шаги все те же, и кажется, вот-вот зазвучит немецкая, удивленная речь, и, вытирая руки о тряпку в пятнах машинного масла, навстречу выйдет знакомый механик, но нет, голос другой, да и мотоциклы тоже уже похожи на железных коней прошлого века почти также, как породистые холеные и откормленные жеребцы на тощих рабочих лошадок. И все равно было в этом что. В самом ощущении, почти что в прикосновении, азартном, обещающем ветер и ощущение свободы, ощущение трассы, такой простой и понятной аллегории, заложенной в ней, тонкого баланса скорости и риска, упустив который, на самом деле так легко ведь свернуть себе шею, но и этого сейчас хочется. Этого риска, этого чувства, с которым можно, как сто лет назад прикоснуться к машине, почувствовать ее рвущуюся мощь, откормленную, сытую, урчащую, бросить беглый взгляд на спидометр, и усмехнуться: скорости тоже стали уже совершенно иными, даже сами цифры, словно стремясь преодолеть все мыслимые и немыслимые преграды и барьеры. Желание? Да, пожалуй, такое вот странное желание, в котором он вряд ли бы кому-то сейчас признался. Хотя... А почему бы и нет, в сущности?
Ключ - в карман, махнуть рукой механикам, что все в порядке и отойти в сторону, в тень, на ходу доставая пачку сигарет, закуривая и выдыхая в стремительно темнеющее почти что ночное небо струйку дыма, Джей потянулся мысленно через пространство, немного неловко улыбаясь, отмечая, как вздрагивают пальцы, а пепел слетает на асфальт. Смущение? Да, оно самое.
"Гнев?" - окликнуть получается не сразу, на это как-то трудно даже решиться, решиться позвать, отвлечь, в известном смысле навязаться даже. Уверенности, кажется, ни на грош... Когда в последний раз он звал его вот так? Просто так, без особой цели, без особого повода и хоть сколько-то весомой причины? Нервно, так, что по спине проходится словно ласковым прикосновением холод, заставляя вздрогнуть, и выдохнуть, - "Если ты не очень занят, может быть, составишь мне компанию?"
Мотоциклы когда-то нравились им обоим. И только сейчас, обращаясь к брату вот так, словно переламывая какую-то невидимую преграду, Джей поймал себя на мысли о том, что действительно хотел бы его увидеть сейчас.
[icon]http://sd.uploads.ru/DxfA7.jpg[/icon]

Сигарета тлеет в ночном воздухе, выпускает тонкую, еда различимую струйку дыма, а потом летит, расчерчивая темноту, падает искрой на асфальт, выпав из дрогнувших пальцев в тот момент, когда распахнулись врата, и, кажется, что не прошли и мгновения, как сомкнулись крепкие, почти что восторженные объятия. Внезапность, растерянность, оглушающий почти что энтузиазм, поначалу не дают даже толком ответить на все это, и Джей лишь поддается крепкой, цепкой хватке этого почти что открытого пламени, распаленного, яркого, пышущего нездешним, не земным жаром, огня в телесной оболочке.
Вдох. Выдох, сердце, кажется, само предательски сбивается с и без того неровного ритма. Смотреть в глаза, зеленые и сияющие, и видеть в них почти что бушующий пожар - бесценно. Настолько, что, кажется, все остальное в этом мире просто не важно, не имеет значения. Настолько, что становится легче дышать, почти что буквально, почти что буквально отпускает что-то холодное, очень цепкое и острое в груди, как тает впившаяся когтями в то, что можно назвать душой, темнота. Огонь как он есть, тот к которому можно прикоснуться, рядом с которым можно согреться, во всех смыслах - в надежных и крепких руках, которые не подпустят никакой холод и - не отпустят сами, согреться морально, переставая хотя бы ненадолго задаваться вопросами, сомнениями и какими-то страхами.
Вдох. Хочется смеяться в ответ на все это, хочется улыбаться, совершенно беспечно, ловить за хвост это азартное чувство, которое так редко от него самого кто-то видел. Как же, холодный Судья, которому все человеческое и не только чуждо. Которому неведомы ни радость, ни печаль, только спокойствие и - своего рода жесткость. Да, Ледяной прекрасно отдавал себе отчет в том, как, каким его видят другие. Семья. Неважно, не имеет значения. Здесь, они оба знают, что это не так. И... Никогда так не было же? Гнев. Брат, больше, чем часть семьи, больше, чем просто один всех живых на этой планете, важнее, чем кто либо и что либо в этом безумном мире. Рядом с ним действительно хотелось быть другим, искренним и открытым, не прятать даже собственного смущения, неловкости. Не прятать эмоций, не скрывать их под ледяной коркой отстраненности, не прятать под маской, которые то таяли, как от палящего солнца, то разбивались вдребезги в его присутствии. Доверие. До абсурда порой доходящее, но именно доверие и открытость.
- Надеюсь, я отвлек тебя не слишком сильно, - улыбаясь, глядя брату в глаза, в которых, казалось, сейчас искрами взлетали в предвкушении бодрые языки пламени, Джей выдохнул, буквально физически ощущая, как падает, исчезает с плеч наваленный на них, казалось, неподъемный груз, как становится легче дышать, словно там, за спиной, ничего нет и не было никогда, ни страхов, ни теней, только сомкнутые руки, и только ветер, который нетерпеливо треплет за плечо, подталкивает вперед, дальше.
И все-таки секунды. Еще несколько секунд вот так - рядом, чтобы всмотреться внимательнее, в глаза, в то большее, что доступно увидеть только им, не людям, в энергию, в ее переливающиеся сейчас всеми оттенками задорного и бодрого алого, багрового и раскаленного до бела рыже-медного, линии и движение. Всмотреться, чтобы понять, всмотреться - не скрывая и даже не пытаясь скрыть восхищения, сдержанного, выраженного только каким-то безотчетным, машинальным почти что жестом - прикосновением к щеке, легким, почти что мимолетным сейчас, жестом из прошлой и нынешней жизней, слишком привычным, слишком личным, чтобы заметить его даже самому.
- Позови меня как-нибудь тоже, я давно не практиковался вот так, - полыхание движения, почти что схватки, пусть не с противником, но в каком-то смысле с самим собой читается так явно, так ярко, отдает напряжением на кончиках пальцев, тянет знакомым почти что запахом - серы, лавы. кислоты, ощущается натянутой струной, такой знакомой, непередаваемой тональностью, скорости, опасности, того, что люди назвали бы адреналином, не будь у воплощений все немного иначе. Полоса Препятствий, да? Как давно он там не был? А, впрочем, он-то как раз не был никогда, с момента перерождения - ни разу, да и там, в прошлом, слишком давно. А стоило бы. Стоило бы вспомнить, как это на самом деле, стряхнуть пыль с задремавших навыков... Но не сейчас и не сегодня, не сию минуту. Может быть позже, может быть после. Ведь и здесь, на земле, можно было найти занятие увлекательное не меньше, а порой - даже больше, бросить вызов этому миру иначе, его материальности, его законам, дойти до их предела и проверить на прочность, нарушить с десяток, а то из сотню правил, ведь именно для этого и нужна ночь: под ее покровом, под ее звездным пологом так легко забыть об условностях.
- Держи, - отстранившись наконец, Джей перекинул брату ключ от стоящего неподалеку мотоцикла. Достать второй - минутное дело. Время, едва ли не само срывается, кажется, вперед, замирает в ожидании на низком старте, пока они выгоняют изрядно растолстевших, набравших не только вес, но и мощь со времен первой и второй мировых стальных коней из стойла на дорогу, пока ключи поворачиваются в зажигании, а сам Ледяной застегивает перчатки - нет, не для защиты, но чтобы просто не скользили руки. Есть вещи, которые не забываются, есть умения, которые нужно только подтолкнуть, чтобы вспомнить. Вот так, азартом, присутствием, ощущением, поднимающимся ветром. Есть моменты, которые нельзя, ни в коем случае нельзя упускать. И гонка по ночным дорогам - безусловно один из таких. Так многое вспомнить. Так многое осознать и понять. И - так многое создать почти что заново.
- Полетели? - слово отдается на губах веселым смешком. Да, не погнали, не поехали - полетели. Потому что иначе это не назвать, иного слова тут нет, не подобрать, да и не нужно. Кто сказал, что ему самому, Ледяному и правильному чужды совсем вот такие безумные почти что выходки? Кажется, нет там и не было такого закона, что вот просто нет и нельзя взять и отбросить хотя бы не надолго собственную суть в сторону, чтоб не мешалась, чтобы зачерпнуть у этого мира движения и - огня. Как глотка такой нужной, почти что до дрожи и срывов свободы.
Старт с места - все равно что нырнуть в какое-то почти что безумие, в переплетение дорог, летящие навстречу цепочки фонарей, и сливающихся в цветные полосы огней городских окраин. Вперед, только вперед? Да, хватит уже оглядываться бесконечно на прошлое, которое и так, кажется, держало и держит их обоих слишком долго. Пора творить настоящее по дороге к будущему. И, даже если и стоит взять с собой в него что-то, то только вот такие моменты. Вот такие воспоминания, и вот такое вот настроение, со всей его дерзостью и легким безумием, ощущением свободы, близости, доверия, соперничества и движения. Движения дальше и вперед. [icon]http://sd.uploads.ru/DxfA7.jpg[/icon]

В ответ на заявление Гнева, едва не потонувшее в реве двигателей и вое встречного ветра, даром, что им, воплощениям, совершенно не обязательно слышать, собственно, сам голос, сами звуки, чтобы улавливать мысли и даже чувства и эмоции друг друга, Джей рассмеялся, открыто и весело, почти что в голос. В этом был весь его брат: в преградах и препятствиях, в выставляемых самому себе условиях и целях, гонке со временем и с жизнью, в вечной и непримиримой борьбе по никем не написанным и вечно нарушаемым правилам, в состязании с собой, со всем миром, с каждым встречным и, чего греха таить, с ним, Ледяным, в том числе и не раз. И как бы близки, нет, не совсем так, наоборот, казалось, чем ближе они были, тем азартнее порой получалось, как вот сейчас, соперничество, совершенно лишенное какого бы то ни было желания что-то на самом деле доказывать, обижаться на глупые и нелепые проигрыши, на то, что кто-то один может быть сильнее или лучше. Зачем? Ну зачем, в самом деле, если самое главное во всем этом сама "игра", сама гонка, и само состязание, как и бой, каким бы серьезным он ни был между ними. Как давно, как давно все это было? С самого начала времен, кажется... Почти что как искусство. А, впрочем, искусство и есть. Искусство быть самими собой в такие моменты, искусство не уступать.
- Ты только догони сперва, - он ответил насмешливо, сравняв скорости с Огненным ненадолго. Рядом, совсем рядом, только руку протянуть. Тот еще фокус на трассе на самом-то деле, когда малейшее неосторожное движение или занос может превратиться в катастрофу, даром, что реакция у обоих намного превосходит человеческую. Как, собственно, превосходит и опыт, опыт вождения, опыт движения, опыт владения собой самими и собственным телом, опыт ощущения мира и пространства вокруг, самой дороги, умения слиться с ней, с машиной и с ветром.
Нет, он совершенно не расстроится, если проиграет. Наоборот, в какой-то момент промелькнула даже мысль о том, как это было бы здорово, по-настоящему здорово. Заявленное условие поражения его более чем устраивало, несмотря даже на полную свою нелепость, на то, что не привык и крайне редко, разве что почти что случайно бывал в таких местах, на то, что не умел принимать и понимать то, как развлекались в них люди, но что-то подсказывало, что с ним, с Гневом, все может оказаться иначе, чем просто стоять в толпе, наблюдателем со стороны, недоумевающим и ощущающим себя не в своей тарелке. Что-то подсказывало, что нет, уж кто-кто, а Рыжий точно так делать не будет, еще и его, Ледяного потащит за собой...
- Но, если проиграешь ты, то кататься тебе со мной на горных лыжах! И не надейся, что снег таять будет! - все так же смеясь, предъявил он встречное условие, зная наверняка - это не будет выбором, как бы ни хотелось чего-то одного, поддаваться ни один из них не станет. Потому что иначе все это превратится в глупый, нелепый, никому не нужный фарс. Не поддаваться, не играть друг с другом, с честностью и честью. Поддаться, уступить, как бы ни хотелось, означает сомневаться. Не доверять, не верить, худшим из возможного недоверия - сомнением в способностях того, с кем всегда, с самого начала, стремился, и в каком-то смысле мечтал, быть может, однажды оказаться на равных.
Скорость. Рывок вперед в этом состязании, выжимая из машины все, что только можно выжать. Да, это уже не те мотоциклы, что сотню лет назад, и трасса, совсем не похожая на те проселочные дороги, покрытая почти что гладким, ровным асфальтом, летит навстречу настолько быстрее, чем прежде, что огни фонарей сливаются в одну пульсирующую светом и цветом длинную линию. Ветер. Туннель, в котором, кажется, воздух уплотняется, становится упругим, как покрывало, которое только и остается, что разорвать, влетая в него, пролетая насквозь через гору, оставляя ее позади. Поворот, такой резкий, что едва и не заносит, и, кажется, вот-вот слетишь с мотоцикла, который уже почти что ложится на землю. Выровнять, поднять, рвануть  дальше. Догнать, перегнать, где-то отстать, где-то вырваться вперед. Да, они не люди, и правила здесь, как и безопасность не играют никакой роли, пока дорога пуста...
Встречный свет фар слепит на мгновение, вынырнув на повороте из-за склона холма, и Джей резко бросает машину влево - уйти от столкновения. Осторожность? Да, здесь нужна та самая осторожность, в которой ты отвечаешь больше не за себя самого, давно перестав дорожить собственной жизнью, но за жизнь других, тех, чья судьба не связана никак, и никогда не должна быть связана с твоим собственным безумием.
Люди. Люди, которые живут, которые проживают свой короткий, стремительный век, словно вот также, изо дня в день пролетая по трассе с головокружительной быстротой, сминая под колесами своих решений, правильных и ошибочных, своих желаний и стремлений, само время. Люди, человечество, что рвется вперед, все наращивая и наращивая обороты. Мир меняется, мир меняется так стремительно, что порой кажется, что им, воплощениям, не угнаться за ним, не поспеть. Что они безнадежно отстали, запутались в своем прошлом, застряли в средневековье, пусть не в действительности, но какой-то полузабытой, полустертой моралью, а люди - другие, и лошадей уже давно сменили мотоциклы, поезда, машины, самолеты. А книги, бумажные книги, почти что горят на кострах, к счастью, горят не реально, не по-настоящему, это - иллюзия. И все-таки люди все те же, что и раньше, со своими страхами, печалями и радостями, пусть выраженными, вложенными в иные формы, и в другие облеченные слова. Люди - все те же, и все так же не перестают, вновь и вновь не перестают удивлять даже их, воплощенных, столько раз, кажется, ставивших на человечестве крест, и тут же сами его стиравших.
Гонка. Гонка с собой, с братом, с собственными мыслями. Не бегство от реальности, но бегство за нею. Навстречу ветру, который хлещет, треплет безжалостно, выбивает из головы все лишнее, оставляя только редкое, почти что неуловимое, но острое и яркое ощущение движения вперед, ощущение свободы. И совершенно не важно, кто выиграет здесь, а кто проиграет, свой выигрыш он, Ледяной, уже получил, получил, можно сказать, еще на старте - саму эту возможность, побыть собой хоть немного, почувствовать этот ветер, и - разделить их, и сами эти мгновения с тем, кем единственным настолько дорожил. С братом и другом, и кем-то большим, чему не подобрать ни определений, ни слов.
[icon]http://sd.uploads.ru/DxfA7.jpg[/icon]

Счетчик топлива неуклонно ползет вниз, отмеряет деления - в этом отчасти прелесть этого реального мира, того мира, в котором живут люди: ничто не вечно. Как не вечна и эта гонка, даже если и кажется она отражением бесконечного полета наперегонки не столько с самими собой, сколько с самим временем, начавшейся давным-давно, тогда, когда они все возникли, и это самое время - тоже. В точке отсчета всей вселенной.
Мотоцикл едва не заносит, когда скорость падает, но да, остановка неизбежна - рядом, вровень, посреди ночной пустынной дороги, под гул остывающего, выбившегося из сил двигателя, под тонкое гудение электроники, и стрекот цикад где-то в деревьях и кустах на обочине за отбойником, под движение ветра, треплющего волосы, касающегося лица, кожи, почти что ласково после того, как отхлестал по щекам.
Гнев что-то говорит, смеется, отходит в сторону, но... Кажется, что несколько секунд после этой немыслимой по человеческим меркам гонки, вокруг нет ничего, кроме острой, почти что пронзительной, наваливающейся всем своим весом на плечи тишины. Настолько, что переводя дыхание, ничего не остается кроме как наклониться ниже, утыкаясь лбом в приборы мотоцикла, ощутить вибрацию машины, тонкий запах масла и разогретого металла. Несколько секунд, в которые он, Ледяной, позволяет себе прикрыть глаза. О, если бы все было так просто, если бы только можно было просто вот так взять и сбежать от самого себя, умчаться по трассе от собственной памяти, от собственных сомнений и ошибок, от этой горечи, с которой никогда не сравнится на самом деле дорожная пыль и прогорклость выхлопного дыма. Дышать. Просто дышать, на несколько ударов сердца. Нет больше того прошлого, осталось за спиной, растворилось в руинах снежного чертога, растаяло в тени в те долгие, растянутые в липкий мучительный мрак минуты, часы, дни, годы. Растаяло, но... Вскинув голову, запрокинув ее назад, Джей, выдыхая, открыл глаза. Небо над головой, звездное, глубокое, высокое, спокойное, почти что безмятежное, подернутое едва уловимой серебристой дымкой млечного пути, прозрачное... Равнодушное. Ко всему. Что бы ни происходило здесь, на этой земле, какими бы ни были пыль, грязь, дым, гарь, когда все рассеется, там, беспечно и свободно сокрытое в высоте так и будет взирать на них на всех.

Сделать всего один шаг, заставив себя подняться наконец, сначала мучительно медленно, царапая пальцами ледяной крошево, пропитанное соленым и липким, потом - еще медленнее, пробираясь через безразличие, словно сквозь толщу, воды, на ноги... Сколько прошло времени? Не важно, не имеет значения. Кажется, что оно остановилось вовсе. Врата кажутся провалом в никуда, и совершенно не важно кажется, что там по ту от них сторону, даже если сомкнется вокруг пустота, даже если не будет ничего, даже если... Хорошо бы, но нет. Вот также, ветер кажется летним, пахнущим травой и листвой, пылью и камнем и совсем немного - морской водой, и - звездами над головой. У них тонкий-тонкий, прохладный, почти что пресный запах, запах серебристой пыли, запах цвета, от которого не спрятаться и не сбежать, как не сбежать никуда от самого себя, от своего живого тела, от шума крови в ушах, от бьющегося упрямо и обжигающе горячо пульса, от того, как треплет ветер волосы, щекочущие шею, так... Непривычно и коротко, падающие челкой на глаза словно застланные пеленой, протирай не протирай, только и остается что щуриться... Дышать? Как заставить себя хотя бы просто дышать...

Несколько секунд, всего несколько секунд, почти что мгновений, чтобы вернуться в эту реальность, совместить эти два неба - из прошлого, из настоящего, в одно целое, в единое "здесь и сейчас", встряхнуться, улыбнуться - устало, но искренне. Плечи ноют от напряжения, едва уловимо, но все-таки ощутимо: энергии через край, энергии - иной, почти что спокойной, почти что искрящейся, у нее совсем другой сегодня, сию минуту, вкус. И, как же отчетливо и в то же время мимолетно приходит осознание - глотать ее, принимать - не мучительно, и отвращения тоже нет.
Гнев возится с автоматом, над которым едва заметно покачивается фонарь, и во всем этом какая-то странная легкость и почти что ирреальность, в которой, кажется, ничто и никого не удивляет, в которой можно, тихо смеясь, выпустить часть своей силы, хлопьями снега в воздух, поймать их в ладонь, переплавить в кусочек льда - прохладой. Все это - почти что опьянение, которому нет дела до алкоголя. Опьянение жизнью, такой, какая она есть. У льдинки вкус как у силы - чуть сладковатый, прохладный и мягкий.
- Спасибо, - принимая у вернувшегося брата бутылку, открывая ее, Джей не пытается сдержать улыбку: да, он, Рыжий, всегда нравился ему таким как сейчас. Полыхающий каким-то внутренним огнем, радостным и ярким, свободным для авантюр любого рода и любого рода забав, даром, что ничье мнение его не волнует. А, впрочем, когда мир утекает почти что сквозь пальцы, такие условности тоже перестают иметь значение, как и многое, очень многое другое, кроме того, что есть сейчас и здесь. И все же...
- Ты же еще помнишь, что с общением и такими развлечениями у меня как было плохо, так и осталось, правда? - вопрос риторический, ведь когда это останавливало Гнева? Уж на что, но на это точно рассчитывать не приходилось, и кому как не ему было об этом знать.
Напиток сладкий, почти что приторно, а по бутылке расползается от его пальцев изморозь - сама собой, выдавая неуверенность, выдавая беспокойство, болезненное и острое, на грани с безразличным "будь что будет", почти что также, как и расширившиеся на секунду при упоминании Надежды зрачки. Слишком живо, словно и не прошли десятилетия, слишком отдается горечью, но что было, то было, не стереть, не закрыть глаза, ни забыть.
- Но я не против. Главное, чтобы против не были все остальные, - на самого себя почти что наплевать, только скребется что-то внутри, царапается заранее, тем самым "не в своей тарелке", острым и неловким, почти что как желанием сбежать, пополам с безразличием к конечному итогу. "Если тебе это нравится, я попытаюсь. Действительно попытаюсь... Если тебе это важно".
- Шу вряд ли откажется, - какими бы эпизодическими бы ни были их встречи, какие бы острые и неудобные вопросы ни возникали порой между ними, отношения с Местью все-таки, можно сказать, по-своему и весьма относительно, но по большей части ладились, - А вот за Надежду или кого-то другого я не был бы так уверен...
Образ рыжей человеческой девушки, девочки, подростка, уже почти что взрослой встает перед глазами воспоминанием, смеющийся, озорной, решительный и упрямый: "Кто тебе сказал такую чушь?" Как эхом к такому же, почти что дословно, написанному прямо сейчас на лице Гнева. Схоже настолько, что, не выдержав, Джей смеется, делая еще глоток колы, почти что сдаваясь:
- В общем, будь по-твоему, но за результат я не ручаюсь, но буду рад, если радоваться будешь ты.
[icon]http://sd.uploads.ru/DxfA7.jpg[/icon]

"Рядом", - это слово заставляет улыбнуться и невольно выдохнуть так, словно в нем здесь и сейчас заключался смысл всего сущего в этом разношерстном мире, в его, Ледяного, собственном мире, внутреннем, куда почти никому и никогда не было хода. Рядом... Важно, почти что до безумия, до закушенных на секунду губ и прикрытых глаз, важно. До сведенного спазмом горла. Мгновения напряжения, сменяющиеся каким-то ощущением облегчения, неуверенным и легким, как налетающий порыв ветра, растрепавший волосы, как стихший ненадолго стрекот в траве. Спокойствие, хрупкое, тонкое, как осенний лед на воде. Просто важно - услышать.
Как бы ни старался, как бы ни тянулся он все это время к брату, то отдергивая в нерешительности и какой-то почти что панике руки, то обнимая, как бы ни открывался навстречу, кажется, давным давно стерев все границы между здравым смыслом и безрассудством в этом граничащем с безумием доверии, как бы ни стремился показать, как он, Рыжий, ему важен и дорог, что бы ни происходило вокруг, и к какому бы дьяволу ни катился этот мир... Все равно казалось всегда, что не пройти, не суметь перейти по шаткому и тонкому мосту над этой пропастью, и цель такая простая, в сущности цель - быть, просто быть рядом, далека безнадежно, и только манит неверным, призрачным ощущением миража, пока он оступается, снова и снова, чуть ли не падая, цепляясь за ускользающую надежду хоть что-то еще изменить и исправить. Услышать. Услышать это самое "рядом" от самого Гнева, так, кажется, мало и в то же время так много, что некоторое время Джей просто молчит, глядя на брата, в его глаза, словно не слыша ничего больше. И хочется просто прикрыть глаза снова, ненадолго, позволить себе, наконец, отпустить по-настоящему это напряжение, которое, казалось, давно и безнадежно стало неотъемлемой частью самого его существования, перевести дыхание - не от гонки, не от разговора, а за всю эту почти что сотню лет перевести, выдохнуть из легких застарелую гарь и копоть, по-настоящему, улыбаться - искренне, не чувствовать, как дрожат руки - постоянно, невольно, едва уловимо, словно в готовности рвануться и подхватить в отчаянной попытке удержать рассыпающуюся на осколки и искры действительность. Так - просто, оказывается, научиться почти что заново дышать, и для этого "просто" порой нужно всего-то одно правильное, вовремя произнесенное слово.
- Да, рядом, - эхом, отголоском, теплым и бережным касанием янтаря к пламени, соглашаясь, благодарно почти что, ставя на дорогу, на черный асфальт под ногами полупустую бутылку, расписанную невольными узорами льда, как в мороз по оконному стеклу. Контроль? Нет на него никаких сил. Тянет обнять, тянет уткнуться в плечо брата, и просто помолчать, хотя бы немного, хотя бы недолго, ни о чем не думать, совсем ни о чем, ни об этом мире, ни о семье, ни о людях, ни о том, что было, ни о том, что будет, ни-о-чем. Просто задержать это мгновение, по-своему горчащее и все-таки теплое. Запомнить его - таким, уверенностью, пусть сиюминутной, но уверенностью в том, что действительно настанет "завтра".
- Расслабляться... - снимая очки и убирая их в карман, неловко щурясь пару секунд, но все-таки убирая их в карман, Джей едва заметно, как-то с неловкостью покачал головой, - У меня... Редко это получается. Сложно просто взять и перестать думать, когда каждый шаг может... Оказаться последним. Я привык постоянно контролировать себя, с самого начала, с самого первого дня, и это трудно отпустить.
Редко, действительно редко получалось у него окунуться в какую-то беспечную легкость, по пальцам можно было пересчитать, кажется, такие моменты, драгоценные своей редкой теплотой, подобные глоткам воздуха, яркие или спокойные, подобные тому почти что безумию, что случилось несколько лет назад в декабре, пьянящему своей открытостью и пронзительным "сейчас".
- Но я стараюсь хотя бы иногда это делать. Ради тебя. У меня... Все еще сложно с эмоциями, Гнев. Я далеко не все понимаю, а свои... Я не говорил, кажется, тебе никогда раньше, но тому, что для тебя совершенно естественно, мне во многом пришлось учиться самому. Чувствовать, осознавать эмоции, поддаваться этим самым чувствам и настроению, а потом с ними же и бороться. Ты... Помнишь, каким... Какой я был? Не знал и не понимал элементарных вещей, не умел ни радоваться, ни улыбаться, терялся от прикосновений, не зная, как на них нужно реагировать, да и не только на них. И многому позже научил меня именно ты.
Говорить о таком - тоже не просто, словно виновато, словно извиняясь за себя - такого, с которым слишком много пришлось возиться, а результат... А что результат? Все еще слишком далек, да и достижим ли на самом-то деле? Помолчав немного, Джей достал сигареты, щелкая зажигалкой и закуривая. Дурная, быть может, привычка, но тонкий тлеющий огонек в руках успокаивает, похожий на подернутый пеплом уголь. Дым - тонкой струйкой в ночное небо, вьется, и в него вплетаются сейчас от его дыхания искрами серебра снежинки, успевают вспыхнуть и тут же исчезают, выдавая с головой то, как тяжело дается разговор.
- Со мной таким трудно, и я это понимаю прекрасно. Тебе - тоже трудно. И я благодарен за то, что ты не отступился давным давно, не отказался от попытки и не отшатнулся от меня, что... Принял и сейчас, после всего, что случилось. Сказать по правде, я... Не особо уже на это надеялся, если не сказать, что не надеялся вовсе.
Правда - горькая, но все-таки правда. И обойти ее не выйдет, даже если очень захотеть.
- Ты очень важен мне и очень дорог, - переводя взгляд с сигареты в глаза брата, Джей выдохнул ища в себе силы улыбнуться снова, - Я всегда тянулся к тебе, и всегда боялся при этом ранить своим холодом, тем, кто я есть. Боялся разочаровать тебя... Страх стал едва ли не первым чувством, которое я осознал в этом мире, вместе с болью. Наверное, поэтому я старался ни с кем особенно не сближаться. Да и я не уверен, что хоть кому-то, кроме тебя и немногих других, это вообще было нужно. А навязываться... Кто я такой, чтобы навязываться? Меня боятся, даже несмотря на то, что не помнят, кто я на само деле, а, если не боятся, то испытывают отвращение или равнодушие, или же просто не понимают, как твоя дочь, например. Впрочем, изредка общаться нам с ней это не мешает. Как бы то ни было, у меня нет и никогда не было никого ближе и важнее тебя, Гнев. Здесь, на Земле, конечно, проще, и я схожусь с людьми куда как легче, чем с... семьей, но это все равно - иначе. Но люди... Ничего, можно сказать, обо мне не знают, и с ними я могу хотя бы не оправдываться за то, что я и кто я.
Пепел с сигареты осыпается, пока Джей говорит, подбирается огоньком к пальцам, но Ледяной, кажется, этого не замечает вовсе, касается кожи, отсветом по ладони, высвечивая в своем прикосновении тонкую сетку едва различимых в пламени шрамов, заставляет опомниться, перехватить поудобнее, дать догореть - машинально, почти что бездумно, вложив в это малую толику энергии, развеять по ветру, стряхивая с руки.
- Мне нравится этот мир, эта жизнь, нравится жить на земле, даже если я мало в чем принимаю непосредственное участие, потому что, откровенно говоря, мне часто просто неловко, и я чувствую себя не в своей тарелке. Но, знаешь... Мне всегда нравилось проводить с тобой время. Чем бы при мы при этом ни занимались и куда бы ни шли. Даже если порой мне что-то было странно или смущало, пока ты был рядом, это не имело большого значения, ведь я всегда тебе доверял. И я рад и благодарен тебе за то, что ты пришел сегодня. [icon]http://sd.uploads.ru/DxfA7.jpg[/icon]

Казалось, они говорили на одном языке сейчас, понимали друг друга, и в то же время словно о совершенно разных вещах. Кому как не ему, Ледяному, было знать о том, как, на чем стоит и держится этот мир? Кому как не ему, держащему равновесие в своих руках, было знать о том, что нет, он не рухнет, даже если не контролировать его постоянно, каждое мгновение, если чуть-чуть, совсем немного позволить себе отвернуться, закрыть глаза, позволить себе отвлечься, выдохнуть... Нет, баланс, каким бы хрупким и эфемерным он ни казался, не рухнет, если перестать напряженно выравнивать чаши весов, следя за ними ежесекундно, вот только... Как перестать контролировать при этом самого себя? Как отпустить эту мертвую хватку, в которой, казалось, слишком давно сцепились две стороны его сущности, та, что оберегает жизнь, и та, что стремится во что бы то ни стало ее уничтожить?
Да, он мог бы показать сейчас это брату, мог бы дать заглянуть чуть глубже, увидеть истинную суть вещей, всего лишь на мгновение, на несколько секунд быть может, ослабив этот контроль. Ведь это так просто, так легко на самом-то деле - протянуть руку к растущей на обочине дороги, коснуться стебля, провести вдоль острой темно-зеленой в ночи ленты кончиками пальцев, не сдерживаясь и не сдерживая истинный, подлинный холод той, другой стороны самого себя, чей шепот, кажется, никогда на самом деле не умолкает, и все, что остается - это только научиться его не слышать и не слушать. Так просто - смотреть, как рассыпется в пыль, холодную, темную, растворяющуюся в ничто, то, что только что было живым, наполненным соком, пахнущим терпко и свежо, исчезнет, перестанет существовать просто от одного прикосновения... Мог бы показать, если бы не пробирало только самого до костей, до судорог, до пронзительной, впивающейся, не дающей даже вздохнуть боли от воспоминаний, до паники бесконтрольной, на грани истерики, от самой мысли о том, что однажды случилось и еще может... Может случиться, если оступиться, если не удержать это вновь.
Объятия. Доверчивое молчание брата, уткнувшегося в его плечо. Тишина - живая, наполненная, ощутимая, материальная. Дыхание, неровное, биение пульса, тепло - настоящее, под кожей. Картинка все еще стоит чернотой перед глазами и несколько мгновений Джей медлит: это страшно, это мучительно страшно, руки вздрагивают от напряжения... Рыжие пряди волос брата - мягкие, почти что горячие, почти обжигающие, кажется, что гладить их сейчас - все равно что гладить открытый огонь, смыкая объятия со своей стороны все же, с усилием, на выдохе. Они здесь, они рядом, они живы оба. Быть сильнее, стать сильнее того, что есть и что было. Касаться - серебром, успокаивающим, бережно, зная и понимая сейчас, быть может, слишком много, больше, чем, быть может, хотел бы. Они оба - слишком устали, слишком долго боролись, друг с другом, с этим миром, с самими собой. И тем ценнее, важнее, драгоценнее, такие вот моменты тишины, без слов.
"Я никогда не позволю больше этому случиться..."
- Ради себя? - не то переспрашивая, не то просто повторяя. С тихим смехом, невольно горчащим, Джей только качает головой в ответ, неопределенно, не то соглашаясь, не то споря. Да, все правильно, все, что сказано - сказано правильно, вот только как объяснить ему, Гневу, тому, кто от природы не знал и не ведал подлинных оков, что такое истинная свобода и как близка она по сути своей к истинному же одиночеству? Как рассказать о том, что такое истинная не-свобода, в которой ты изначально рожден лишь для того, чтобы выполнить всего лишь один единственный приказ и после - исчезнуть. Ради себя... Как это трудно, почти невозможно, кажется, даже, и все же...
- Если бы... - на выдохе, слова даются тяжело настолько, что, кажется, просто застревают в горле, - Если бы у меня не было никакой опоры, меня бы здесь не было. Потому что я слишком хорошо знаю, что такое одиночество, что такое пустота, и как это - ненавидеть себя до полного отвращения, но оставаться при этом в живых.
Пустота. Пустота Чертога, пустота внутри, пустота вовне. Ничего и никого, кроме себя самого, пламени в руках, привкуса крови и тишины. Наедине с мыслями, с чувством всепоглощающего "ничто", рухнувшего, разлетевшегося в осколки мира, в котором от него самого отказалась, кажется, даже сама смерть. Бесконечность ожидания, полное безразличие на грани с желанием не возвращаться никогда, и все-таки, все-таки найденное, шаткое, едва различимое, призрачное, тонкое, неуловимое, словно серебристая пыль, желание жить, исчезающе слабое, но заставляющее подняться, встать, пойти дальше...
- Я умею радоваться тому, что у меня есть, потому что знаю, что такое "нет ничего" на самом деле. Оказавшись на дне, задыхаясь, начинаешь радоваться даже малому глотку воздуха, каждому вздоху, даже не зная, что будет дальше, ценить каждое мгновение. Я ненавидел свое серебро, до дрожи, давился им, но без него не мог даже подняться. Мне пришлось искать в нем себя...
Годы, десятилетия. Начинать с начала, почти что заново, переосмысливать, переоценивать. Шатко, трудно, больно и горько. Собирать самого себя из осколков разбитого вдребезги льда. Радоваться? Да, радоваться - с усилием, заставляя себя, улыбаться, чувствовать, дышать, разговаривать, оставаться, даже если больше всего хотелось сбежать и исчезнуть. Смотреть в будущее, искать среди вороха чернильно-черных жил вероятностей те, в которых есть цвет, есть свет, те, что не оборвутся, те, что поведут дальше, пробовать их на прочность, и - выписывать их самому, не то серебром, не то собственной кровью. А, впрочем - не имело значения. Жизнь - почти что как танец по лезвию бритвы под ногами, пройти по нему, - с упрямо поднятой головой, чтобы достало сил там, по ту сторону этого пути, протянуть руку и поставить, вот как сейчас и здесь, плечо и просто обнять. И, быть может только теперь ощутить в полной мере, что действительно получилось.
- Гнев... - улыбнуться снова все-таки получается, отгоняя от себя ощущение темного провала, вцепляясь на несколько секунд в брата, прежде чем выдохнуть, - Спасибо тебе. Ты рядом - и это больше, чем я мог рассчитывать.
Воспоминания о книжных страницах касаются памяти серебристой и теплой, чистой и свежей нитью, и, отстраняясь, глядя в глаза брата, Джей не сдерживает смех, не слишком веселый, быть может, но искренний о том, как странно и внезапно, быть может, прозвучит то, что хотелось сказать:
- И за устроенную тобой революцию, кстати, тоже, - переход темы мог бы показаться странным, но слишком уж многое сошлось в одной точке воспоминаний, и, ловя, недоуменный взгляд Гнева в ответ, остается пояснить только, на выдохе, - Утопия. И вера в нее людей, их идеалы, все еще живые, здесь, на земле, помогли мне выжить и поверить, что будущее еще возможно. Но... Знаешь... Мне достаточно уже того, что ты жив и не отталкиваешь меня. Это прозвучит странно, быть может, но сейчас я, наверное, просто счастлив.
Губы, кажутся пересохшими совсем от таких разговоров, и все-таки Джей улыбается, той самой улыбкой, немного горькой и понимающей, но все-таки легкой и светлой, немного усталой и все же действительно счастливой, выдыхая, словно стряхивая с плеч лишний груз, потянувшись снова к недопитой бутылке, кивая в ответ на вопрос брата. Ночь еще не закончилась и до рассвета еще далеко. Ночь, в которую можно, наверное, взять, и просто прочертить границу между тем, что было и тем, что еще только будет, оставив на несколько часов только вот это "сейчас" и "рядом", почувствовать себя почти что людьми, живыми, простыми и понятными друг другу и - начать все в каком-то смысле с начала.
- Здесь есть заправка за поворотом. Можем прогуляться, взять по паре канистр - должно хватить, - нет, конечно, можно было и оставить мотоциклы прямо здесь, на обочине, просто позвонив и попросив их забрать, а самим, вратами, отправиться куда угодно, хоть назад, хоть на другой конец света, вот только... Вот только это тоже - немного нечестно. Стереть бы, перебить бы чем-то этот привкус откровенности, такой нежданной и, быть может, все-таки важной, а, быть может и совершенно лишней. Чувство вины за нее подступает ненадолго к горлу, заставляет отвести взгляд, скользнуть им по горизонту, растворяющемуся в темноте, по едва различимым темным силуэтам гор, перекрывающих звезды, курящихся почти что неразличимой в ночи дымкой дыхания вулкана.
- Поехали в Асо? [icon]http://sd.uploads.ru/DxfA7.jpg[/icon]

Молчание. Несколько секунд молчания, улыбка - легкая, теплая, почти что прозрачная, словно тот самый лед, глаза в глаза, и мучительная, почти что невыносимая, борьба где-то внутри, в глубине. Борьба с собой. С желанием закрыть глаза, закрыться руками как и тогда, опуститься бессильно на почти что подкосившихся от воспоминаний ногах, как тогда - рвано и бессильно, почти что беспомощно выдохнуть. Нет, никогда не сотрутся эти мгновения из памяти, никогда, кажется, не померкнут, а будут жить, по-своему, где-там, среди сотен других - теней прошлого. Как будто и не прошло уже сорока с лишним лет, как будто ничего не изменилось, и кажется, до сих пор кажется, что достаточно сделать всего один единственный шаг, чтобы пропасть, что осталась уже, должна была остаться где-то там, за спиной, предательски раскрылась под ногами снова. Ощущение свободного падения... Борьба с этим чувством - всегда мучительна и уже давно ставшая привычной, почти что обыденной, почти что незаметной до тех пор пока... Пока вот как сейчас, как сию минуту не накрывает от слов, простых, и, в сущности, ничего здесь и сейчас не подразумевающих, быть может, как волной.
Улыбаться, просто улыбаться, тепло и немного неуверенно, чувствуя ветер - простой, земной ветер на коже, тепло в ответ, тепло в словах, призванных не бередить раны, а успокоить, и нет, не его, брата, вина, что проходятся они как лезвием клинка по коже, раскрывая едва-едва затянувшуюся рану, не его вина, нет, только не здесь, не сейчас, и нет, не тогда. Улыбаться, усилием над собой делая выдох, не выдерживая и все-таки прикрывая глаза на пару секунд, прежде чем ответить:
- Я был уверен, что все... Закончилось, - эхом, тихо, едва слышно, кажется, что одними губами, не уточняя, не произнося этого вслух: "все" - это "жизнь", это "все" в полном, глубоком истинном смысле этого слова, в том смысле, с которым спутанные в клубок нити и судьбы обрываются под единым взмахом ножа, в том, в котором на чашу весов падает, разбиваясь вдребезги именно что все, что было, что есть и что будет, не оставляя после себя ничего.
Улыбаться - трудно, но так нужно сейчас, почти что горько-беспечно, наклоняя голову и все также тихо - смеясь в ответ, сам не понимая, быть может, до конца, над чем. Не то над иронией, с которой жизнь сворачивается в клубок, дразнит, как чешуйками на хвосте, ворохом сухих листьев прошлых ошибок, бросаясь каменно-тяжелой крошкой в ответ на попытки закрыться от них, на попытки если не забыть, то хотя бы не думать.
Смешно? Ни разу на самом деле. Смешно - над самим собой, воплощением льда и холода, у которого по той самой иронии, кажется, не хватает, ни хладнокровия, ни выдержки, смешно - над самим собой - таким, не способным, казалось, чувствовать ничего вовсе по рождению, и - заблудившимся, запутавшимся в итоге в слишком острой, слишком липкой паутине собственных же чувств, которым нет ни воли, ни названий. И все-таки - все-таки грустно.
- Я всегда хочу тебя видеть, - честно и совершенно искренне, - Что бы ни случилось. Быть рядом. Так... Всегда было, - и это - тоже важно, быть может, сказать здесь и сейчас, подчеркнуть это самое "всегда", растворяя в нем и страхи и сомнения - свои и брата, воспоминания о боли и жестокости, перечеркивая их простым этим словом не-прощения, ведь не им, быть может, здесь обвинять и прощать друг друга, но правды, - И так есть. И так... Я хочу верить, что всегда будет. И, хотя у меня не так много того, во что я верю, знаешь... Я верю тебе и в тебя.
Не-обещание, но еще одна правда. Что бы ни случилось, что бы ни происходило, быть рядом, верить и доверять ему, брату, другу, кому-то, кто значит для него, Ледяного, больше, чем все эти странные, такие простые и такие затертые слова, что не могут никак объяснить, кажется, истинную суть. Верить - каждому слову. Всему и во всем, и в том, что еще будет - тоже.
Выдохнуть - с каким-то почти что облегчением, улыбаясь - уже по-настоящему на откровенную радость в голосе Гнева, почти что восторженную, искрящуюся, уже сделать шаг было вниз по дороге и - обернуться, растерянно, недоуменно в ответ на вопрос:
- Свиданием? - слово с трудом укладывается в голове, всегда с трудом понимаемое в принципе, а здесь и сейчас кажущееся даже оторванным от какого-то контекста, неприменимое, или просто не осознанное? Конечно, нельзя прожить на этой земле столько веков и вовсе ничего не знать о том, что именно называют им люди, как и о многом другом - на словах, со стороны, быть может так до конца и не улавливая их смысл, - Я... Никогда не понимал, что это значит.
Джей все же признается, растерянно и как-то почти что виновато и неловко, пытаясь подобрать какие-то слова в ответ.
- Но... Если ты о том, как... Проводят время вместе, чтобы... Было хорошо... То, наверное, в каком-то смысле так и есть? Тебе, наверное, это должно быть известно лучше, чем мне. А я... Просто хотел бы еще немного растянуть эту ночь. Мы ведь... Не часто где-то бываем вдвоем. Я рад, что ты согласился, и просто надеюсь, что ты не будешь потом об этом жалеть.

***
Вниз по дороге до заправки - не так далеко. И также недалеко - обратно. Просто - как людям, как незадачливым путешественникам, не рассчитавшим запас бензина, просто - под ночным звездным и высоким в этой почти что глуши небом. Просто потом - на мотоциклах дальше по трассе - в этот раз уже не гонкой, но рядом - по направлению к горам на горизонте, все выше, серпантином и резкими поворотами. Глухо, глубоко за полночь, по пустынной в такой час дороге, к едва уловимым рыжим отсветам где-то пока что вдалеке.
Там, наверху - даже воздух другой: суше, теплее, пахнет горячим дыханием и паром, камнями, нагретыми изнутри не угасающим жаром, подземным пульсом мира. Материальность как она есть, настоящее "сейчас". Через последний по пути к кратеру поселок. Нет, они не остановятся здесь, они отправятся дальше - к жерлам кальдеры, оставив машины в тупике, из которого наверх - только тропы по камням и застывшим лавовым подтекам. Наверх - к краю, почти что границе между небом - его высотой, и земным огнем - внизу.
Вулканы - живые, действующие, словно переливающие из ладони в ладонь живую кровь планеты, вулканы - не спят, только дремлют, сотрясая хрупкую корочку "кожи" своим ворчливым шепотом. Опасные, могущественные, разрушительные, одетые в оболочку из камней и утесов, глядящие в небо огненно-рыжими глазами озер. Красиво. Смертельно опасно и все-таки действительно красиво. Контрастом с темнотой и тишиной, с суетой городов и торопливостью спешащих жить людей.
Поднимаясь по тропе, Джей в какой-то момент останавливается, чтобы оглянуться. Там, внизу, под ногами горсткой огней - дорога и поселок, хрупкая и упрямая жизнь у подножия огненной пасти, что согревает их до поры своим теплом.
[icon]http://sd.uploads.ru/DxfA7.jpg[/icon]

Джей слушал брата, пока их путешествие продолжалось, его сбивчивые объяснения о том, что, казалось, быть может, слишком сложным для того, чтобы быть облеченным в слова, а, может, быть, как и многие вещи в этом мире, на самом-то деле, слишком простым и естественным, чтобы нуждаться хоть в каких-то неуклюжих и сбивчивых определениях на любом из доступных языков.
- Знакомое чувство, - только и отозвался он, едва заметно, но как-то очень светло при этом, словно давным-давно смирившись, мимолетно мрачнея. Знакомое, почти что до дрожи, что пробегает даже сейчас по спине, мгновением, дыханием холода из прошлого, вот этим самым ощущением "потерянного смысла", болезненно-острым, как погружением в темноту в которой в полном молчании даже снег не дышит, не взлетает в воздух. Прошлое, подобное тени за спиной, которое только и остается, что принять, давно отчаявшись вырваться и сбежать.
- Знаешь, если говорить так, то... Каждая встреча с тобой для меня всегда была особенной. И всегда значимой, - не вдаваясь в детали, просто - таким же легким, ни к чему не обязывающим признанием - только за себя, не зная, как правильно, да и есть ли на самом деле это самое "правильно", не желая навязывать его и навязываться. Слишком простые и сложные одновременно слова, и слишком мало их для того, чтобы объяснить, как это - на самом деле. Как это - ждать встречи, со звонким напряжением, с ощущением "не вправе", как это - надеяться, верить, и в то же время знать, что она может не случиться никогда. Как это - пересыпать из ладони в ладонь обломки льда, стараясь охладить ожоги, как это - учиться улыбаться, что бы ни случилось. Не важно, все это не имеет здесь и сейчас значения. Сейчас - они рядом, как ни назови эту почти что случайную, совершенно незапланированную никем, спонтанную встречу, какие ни подбирай слова.
Они рядом. И над головой - только звездное, ничем не омраченное небо с красноватыми отблесками впереди. И только ветер - теплый, все с изменяющимся постепенно запахом, встречный, треплет волосы, встречает, не то приглашающе, не то - предупреждая о чем-то. Ветер - поток, движение воздуха, как движение жизни. В него можно окунуться, просто закрыв ненадолго глаза, почувствовать и - вдохнуть, отгоняя все непрошеные мысли. Дыхание близкого вулкана. Те, кто живут рядом, не замечают уже, быть может, почти что неуловимый, разлитый в воздухе запах серы, влажность разносимого его касаниями водяного пара, тихий, не слышный, быть может, совершенно уже для людей, подземный гул - движение лавы там, глубоко, под каменной коркой, словно течение крови под кожей, словно пульс дремлющего опасного и в то же время согревающего, дарующего жизнь своим огненным жаром чуда.
Вулканы - опасные соседи, и в то же время - опасно, смертельно опасно прекрасные в своей какой-то беспечной совершенно, снисходительной к остальному миру, к человечеству, мощи. Ими не возможно не любоваться вот так - стоя почти что на самом гребне, глядя вперед - через кромку кратера на далекий-далекий горизонт сквозь дымку, переводя взгляд вниз к едва ли не пенящимся озерам кипящей воды и - огненному глазу лавового кратера, переливающегося всеми оттенками - от густо-багрового, словно спекшаяся кровь, до почти что раскаленного добела желтого, в прожилках поверхности, словно в трещинах. Красиво, по-своему, и совершенно по-своему заставляет его, Ледяного, улыбаться. Да, в мире много такого, что заставляет вновь и вновь останавливаться, замирать в восхищении, всматриваться то задумчиво, то осторожно, то напряженно. Каждая стихия по-своему удивительна, по-своему неповторима и - по-своему живет, но вулканы, как и огонь, всегда были и оставались особенными лично для него. Почти неприступные, смертельно опасные, и в то же время - манящие, притягательные своим вечным обманчивым спокойствием и постоянным движением, сложными, почти что неуловимы ассоциациями, переплетенными в перепутанный, не поддающийся никаким объяснениям уже, клубок. Память - разлитая по чешуйчатой раскаленной поверхности, вспышки воспоминаний - золотисто-алыми переливами там, внизу. Они отзываются то болью, то теплом, а порой и всем вместе.
Вопросы повисают в воздухе на несколько секунд, и Джей не сразу улавливает их смысл, спохватываясь и переводя на брата растерянный, все еще с оттенком завороженности взгляд.
- Я живу среди людей, а, значит, стараюсь соблюдать их правила и законы. Да, наверное, мне это нравится. Нравится их стремление идти вперед, изобретать все время что-то новое, одновременно бережно сохраняя при этом старое. Мне нравится следовать их традициям... И, даже если я никогда не буду доподлинно таким как они, это не значит, что я не могу разделить с ними не только этот мир, но и наполняющие его и саму их жизнь мелочи, - он улыбнулся, снимая очки, щурясь немного первые несколько секунд, - Хорошие и плохие. Отчасти чтобы понимать их лучше, а отчасти, наверное, чтобы наполнить и свою собственную жизнь... Знаешь, это удивительное чувство. Причастности. И осознания, что ты живешь, не только энергией и какими-то недоступными им целями, но - разделяя. Хотя бы немного.
Очки ложатся на камни вместе с телефоном, ключами и прочей мелочевкой из карманов - настоящей, материальной, не из энергии сотканной. Предметы, вещи из этого мира. Слишком хрупкие, не то чтобы особенно ценные. Но иначе, совсем немного, быть может, но все же не честно.
- И... Я не притворяюсь обычно, - Джей улыбнулся на эти слова брата, ведь для него, Справедливости, это само собой разумелось, - Я не умею лгать, ты же знаешь. Отчасти поэтому я и выбрал эту страну. Здесь... Я могу позволить себе просто жить. В одной и той же квартире - десятилетиями, в одном и том же доме, с одними и теми же людьми. Они... Не удивляются, почти что, почти как в древности. Знают, что я не человек, но для них, кажется, это почти что естественно. Столько веков прошло, а они, кажется, так и не растеряли этой веры... В то, что в мире есть нечто большее. И все-таки я стараюсь. Не слишком выделяться. Так... Наверное, просто правильно. Для меня.
Говорить о таких вещах - странно, словно делиться не то слишком личным, не то тем, что, казалось, давно должно и так было стать понятным, естественным, само собой разумеющимся. А, быть может, и просто не совсем уместным прямо здесь и сейчас, на краю кратера, словно отделяющему собой два мира - там, за спиной, и где-то впереди.
Легко ли здесь было ему самому, привыкшему к холоду вечных снегов и льдов? К вольному, перехватывающему дыхание пронзительно-морозному ветру. Легко ли было ему, Ледяному рядом с этим пламенем? Джей лишь улыбнулся - неопределенно и беспечно на этот вопрос Гнева, на несколько секунд останавливая на нем взгляд, почти что задумчивый тоже и какой-то совершенно открытый.
Шаг. Так просто и без лишних комментариев - вниз, по камням и застывшим лавовым подтекам - вниз. Нет, не подальше от этого воплощенного в раскаленном камне пламени, а вниз - к его жерлу, ловя в раскрытые прохладные ладони потоки горячего воздуха. Так просто, так легко... После всего, что было, после всего, чему пришлось научиться, это - совсем легко. Держать равновесие - простое и банальное - в этих шагах по камням, и - совершенно иное: тонкий баланс на грани между полыхающим жаром и внутренним холодом, тот самый баланс, на котором, словно на лезвии клинка, по которому, кажется, и проходит вся жизнь. Смертельно опасная игра в равновесие здесь - в материальном мире, но почему-то почти что желанная.
- Идем? - обернувшись к брату, Джей почти что рассмеялся заметив промелькнувшее было на его лице недоумение и встревоженное выражение, - Все в порядке. Я не зря столько веков знаю тебя, чтобы не научиться ничему совершенно.
Протянуть руку, почти что в приглашающем жесте, все так же улыбаясь - легко. Хотелось просто ни о чем не думать больше, не искать правильных и сложных слов, хотелось просто быть. Быть рядом. Разделить с ним эту ночь, это завораживающее прикосновение к миру, разделить что-то большее, чем просто путешествие и сплетение дорог. Серебро. Легкие искры снежинками, таким же приглашающим вихрем взлетают в потоках воздуха, окутывают Огненного, дразнят, пока их воплощение, смеясь, смотрит ему в глаза. [icon]http://sd.uploads.ru/DxfA7.jpg[/icon]

Жест остается не законченным, и Ледяной, помедлив, все же опускает руку. Снежинки таят, исчезают легким дуновением серебра в душном мареве, словно их и не было. Почти под ногами, за спиной, совсем близко, переливается отсветами лава, опаляет жаром, прикосновениями к спине, но даже она, кажется, не в состоянии, не в силах прогнать холод, который поднимается на несколько мгновений изнутри в ответ на такие слова, пробирает противной мгновенной дрожью, почти что потусторонним ужасом, промелькнувшим было в расширившихся на секунды глазах, потемневших, потерявших прозрачную легкость голубого льда до почти что полной черноты. Тишина. Тишина и дыхание стихии совсем рядом. Держать, держать, держать равновесие. Даже если кажется, что то, что только что казалось совершенно естественным и простым вдруг оказывается неподъемным. Держать - потому что иначе не будет ничего, ничего совсем, все просто закончится как оно есть, здесь и сейчас, вернется к тому самому началу, к той самой первозданности. Дышать. Хотя кажется, что отступить еще на пару шагов, отступить и оступиться, упасть в это густое, расплавленное нутро земли, планеты, маленького и упрямого шарика, летящего по своей орбите, упасть и исчезнуть в нем, слиться с миром вот так - проще простого, и, кажется, почти что выходом.
Джей молчит, несколько секунд просто молчит в ответ, а потом просто ненадолго закрывает лицо руками. Усталость. Беспросветная усталость накрывает с головой. Это даже не больно, это просто слишком тяжелый hep на плечах, из-под которого не вывернуться, и, кажется что нет сил больше нести. Мгновения. Всего лишь мгновения тишины. А потом...
- Перерождаться как стихии? - голос звучит глухо, но, отражаясь от стен кратера, кажется звонким, почти что звенящим от напряжения, - А помнишь ли ты, что я за стихия, Гнев? Знаешь ли ты, _чем_ я стану, если меня, как личности не станет?
Не говорить этого вслух, не давать вырваться этому на свободу. Глубоко, далеко, там, в прошлом, стихия, неумолимая и разрушительная, от прикосновений которой все гасло и рассыпалось в пыль, здесь, в совсем не далеком на самом-то деле прошлом, так ярко, так больно и на самом деле так... Страшно. Об этом не хочется думать, об этом не хочется вспоминать, но не сбежать и не скрыться.
- Я переродился, да, пусть не стихией в полной мере, но личность моя была мертва. Я переродился палачом, призванным тобой, лишенным разума, кроме первозданной функции, лишенным памяти, лишенным всего, наделенным только оболочкой, удобной оболочкой, как инструментом. Ты... Этого хочешь? - глаза в глаза, почти что обреченно, как опускаются руки. Нет сил. Нет сил даже просто чтоб защищаться, - Я смог вернуться, наполнить это тело разумом, сознанием, волей, желаниями, настоящим, таким, каким ты меня знал. Я смог открыть глаза, по-настоящему, вернуться в жизнь самим собой, и я никогда тебе не пожелаю такого... Возвращения. Как думаешь, каково это, быть тем ураганом, что сносит все на своем пути и лишь в самое последнее мгновение обретающим себя, чтобы понять, что спасти никого не успеет?
Говорить об этом вслух, едва ли не впервые, говорить о таком - больно, мучительно, словно проживать заново, но вот она - стихия, как она есть, даром, что ей досталась все же живая материя. Говорить о таком, быть может не стоило, но невозможно в ответ на такое и просто молчать.
Пыльные бури из далекого прошлого возвращаются запахом песка и пыли, скребущей, саднящей, ранящей, разрывающей болью. Стихия - еще одна. Стихия и разрушения, и страх - не дозваться, не докричаться, не вернуть. Пробуждение от такого - всегда страшно, липко, наполнено паникой и дрожью, отвращением и всепоглощающим чувством вины. Стихия?
Взять себя в руки здесь, в настоящем, получается не сразу, дышать - трудно, в этом душном мареве, и все же оно согревает, не дает забыться, провалиться окончательно, подталкивает в спину, поддерживает, обжигая, но - не причиняя и близко настоящей боли. Улыбаться - больнее, и все же Ледяной улыбается, глядя на брата, с горечью, но улыбается, словно пытаясь спрятать все остальное под этой улыбкой, поднимаясь на шаг выше, обратно.
- Я могу сколько угодно любить вулканы, но они - не ты, ты знаешь об этом? - вопрос кажется риторическим, но он тоже звучит, отдает недосказанностью, той недосказанностью, в которых он и сам не находит слов. Ближе, подойти ближе, - Я... Ждал тебя. День за днем. Именно тебя, как личность, как того, кого смогу обнять, а не слепую стихию. Неужели... Это так... Трудно понять, Гнев? Мне дорог и важен ты. Именно ты сам. Не сила, не пламя, а ты. Мой брат, мой друг... Я не знаю, как еще сказать это словами. Пожалуйста. Я прошу тебя. Это... Безумие. Я никогда не хотел бы потерять тебя, забыть все, что было, забыть, кто ты и что для меня значишь.
Подняться, остановиться в паре шагов, глядя в глаза. Стараясь не то сдержаться от крика, не то не находя в себе сил даже просто продолжать говорить. И все же продолжить, с усилием запирая внутри почти что панику, проглатывая стоящий поперек горла острый ком:
- Если бы так случилось, никто и ничто не смогло бы тебя заменить для меня. На что мне огонь без тебя? Неужели ты этого не понимаешь тоже?
Привкус крови. Почему на губах привкус крови? Не понятно, не важно, не имеет значения здесь и сейчас. Серебро? Крылья раскрываются сами собой, бесконтрольно, в какой-то нелепой почти что попытке удержать, придать сил, защитить. Призраком выбора в далеком-далеком "тогда", рожденные из осознания самого себя, из отказа от той самой стихии, равновесие, ставшее живым и теплым, обретшее личность, способность говорить, способность думать, чувствовать, жить и к чему-то стремиться.
- Ты думаешь, так было бы лучше для тебя? Для меня? Для всех остальных? Снова и снова начинать с начала, каждый раз совершать одни и те же ошибки? Учиться заново или не учиться вовсе ничему? Думаешь, так было бы лучше? Да, они подвластны собственным прихотям, да, они совершают поступки, осознанно, но неужели ты хочешь лишить их всех хотя бы гипотетической возможности хоть что-то осознать и изменить? Неужели ты не понимаешь, какое это чудо - осознавать себя, жить, иметь возможность общаться, разговаривать, иметь возможность прикоснуться, обнять... Неужели ты, научив меня всему этому, сейчас говоришь о том, что это было напрасно, и лучше бы не было этого никогда?
Сделать еще шаг, просто один шаг, дотянуться до брата, дотронуться до его лица, бережно, ласково, даром что что-то внутри вскипает злостью на мгновение, тянет ударить, тянет закричать, потребовать почти что опомниться, перестать убегать от самого себя, перестать убегать от мира. Пальцы вздрагивают, но Джей все равно улыбается, горько, грустно, прежде чем притянуть его, Огненного, рыжего, уставшего, к себе, прежде чем обнять крепко, укрывая крыльями, прохладным и теплым одновременно, живым серебром.
- Гнев, - почти что шепотом, тепло, на выдохе, - Я знаю, память и опыт бывают жестоки, да, они причиняют боль, но они делают нас живыми, настоящими, самими собой. Как... Можно от этого отказаться? Вспоминать порой мучительно, я тоже это знаю, но прошлое потому и прошлое, что проходит, а мы остаемся здесь, в настоящем. И идем дальше. Это наши воспоминания, но я... Давно должен был сказать тебе, с самого начала, не о них, не о том, что осталось "до", а о том, что еще может быть "после", если только ты позволишь ему случиться. Твоя жизнь не осталась там, она здесь, и от нее не нужно прятаться и бежать, не нужно сожалеть. В ней еще всему найдется место, и, пусть это будет иначе, но ведь будет. Новые моменты, ради которых стоит жить, как сегодня. Позволь мне, прошу тебя... Стихия, слепая стихия, которой ничто не важно, ничто не нужно, это одиночество, в котором больше нет ничего. Ни слов, ни встреч, ни прикосновений, ничего нового, ничего старого, ни прошлого, ни будущего. Разве ты этого хотел бы? Посмотри на меня... Это - мое настоящее. Да, в моем прошлом были ожоги, но именно поэтому я не боюсь их сейчас. Я могу быть рядом, говорить с тобой, могу обнять тебя. Неужели это ничего не стоит? Неужели все это совершенно не важно? Для тебя, для меня, для всех? Гнев... Я... Прошу тебя, хватит. Прошлое ранит, воспоминания, мысли, ранят тоже, но без них не будет нас, не будет ничего, всего того хорошего, что еще может быть... Я рад что мы есть. Что все мы есть. Я, ты, все остальные. Это значит, что еще ничего не потеряно навсегда.
Говорить, говорить только не молчать, словно в судорожной какой-то попытке удержать, снова, удержаться самому. Гладя брата по спине, по плечам, прижимая его к себе, не то пытаясь согреть, не то успокоиться.
- Я не хочу... Никогда не хотел, чтобы все было иначе. [icon]http://sd.uploads.ru/DxfA7.jpg[/icon]

Резкий окрик Гнева заставляет Ледяного вскинуть голову, всмотреться в глаза брата, внимательно, почти что пристально, щурясь без очков, щурясь на ярко вспыхнувшее в них пламя, и - улыбнуться, мягко, с каким-то облегчением, ощущая как отпускают, пусть неохотно, но отпускают острые предательские когти страха, оставляя после себя тонкие, едва уловимые, но глубокие царапины, но и одни, быть может, однажды затянутся и исчезнут, перестанут вызывать невольную дрожь от прикосновений, перестанут тревожить, перестанут существовать. Улыбаться - так легко и трудно порой одновременно, не размыкая объятий, не размыкая крыльев, гладя его, Огненного, по спине, напряженной, чувствуя, буквально, остро, живо, как не смотря на все слова, он дрожит, прижимаясь ближе, гладя - его самого и его пламя, едва различимое взгляду, но теплое, живое, и совершенно не обжигающее, окутывающее руки, почти что их обоих, упрямое, жаркое, настоящее.
- Не переживать? - почти что рассмеяться, эхом на эту просьбу, немного с горечью, немного с иронией, невольно прижимаясь самому, - Гнев... Я не могу не переживать за тебя. Не проси меня об этом, я просто не смогу. Не хочу, чтобы мне стало все равно, понимаешь? Даже если бывает больно, даже если бывает страшно - это лучше равнодушия. Ты очень важен мне, брат, запомни это, и, пожалуйста, не забывай.
В улыбке - мягкость, успокаивающая легкость, и - принятие, простое и искреннее принятие - силы и слабости, уверенности и падения, не-безразличное, нет! Принятие, в котором нет места осуждению, но нет и безразличия к тому, что будет потом, принятие - как протянутая брату рука, за которую можно ухватиться, что бы ни случилось, чтобы подняться, или чтобы хотя бы просто почувствовать "ты не один". Да, они оба ошибались, да, они оба блуждали в темноте и не раз, сомневались, спотыкались, пытались сбежать... И никто из них не застрахован от ошибок и впредь, но сейчас, здесь, рядом, обнимая его крыльями, словно защищая, словно пытаясь уберечь от них, хотя бы ненадолго, словно это вообще возможно, Джей пытался поделиться с ним, с Гневом, если не уверенностью, то хотя бы своей верой: "ничто не напрасно, и будущее не предопределено". И кому как не ему, столько раз прикасавшемуся к этому звонкому вееру натянутых струн вероятностей, было об этом знать. Своей надеждой на то, что в этом самом будущем найдется место им обоим, ярким и живым моментам, всему тому, ради чего стоит жить, ради чего стоит бороться, начиная, быть может, с малого, начиная прямо здесь и прямо сейчас.
- Ты всегда можешь позвать меня, если они нападут на тебя снова. Только позови, я приду и буду рядом, и постараюсь напомнить тебе, что не все потеряно, что не все закончилось. Если останешься один и некому будет протянуть тебе руку, позови, я приду, - не обещание, не предложение даже, просто данность, просто собственное, его, Ледяного желание, быть рядом и... хотя бы попытаться исправить ошибки прошлого, быть рядом по-настоящему, - Что бы ни случилось. Клянусь, я не оттолкну тебя. Ты упрям, и привык рассчитывать на себя, брат, я знаю, но, прошу тебя, хотя бы просто запомни, что ты можешь, всегда можешь это сделать. 
Не говорить этого вслух, не уточняя, не поднимая сию минуту из прошлого снова эту тень, вздрагивая невольно от ее прикосновения, но тут же загоняя обратно, надеясь, совершенно искренне в эту минуту надеясь, что не случится подобного больше никогда. Что жажда смерти не станет больше той единственной крайностью, единственным тем, ради чего позовет его брат, надеясь, что в следующий раз они оба успеют. Просто успеют ухватиться за руки, удержаться на этом краю, не позволить друг другу упасть. Липкий холод пробирает на мгновение, но тут же исчезает, а от внезапного вопроса, шутливо теплого, накрывает растерянностью настолько, что в первые секунды не находится слов. Только и удается - что как-то неловко, смущенно и тихо рассмеяться в ответ.
- Нет, не до того как-то было... - на выдохе, качая головой. Полет? На ногах бы устоять было все это время, не то что летать. Крылья... Вот только сейчас, наверное, только здесь, в этом настоящем наконец-то хоть как-то, кажется, отогрелись в той мере, чтобы не страшно было раскрыть их вот так - просто. Просто так, не в бою, не как часть его природы, что порой прорывается сама собой, но просто - ради кого-то, ради брата, ради того, чтобы почти что инстинктивно раскрыть для себя в этом порыве еще одну их сторону и суть в полной мере.
- Сейчас я пытаюсь укрыть ими тебя, и, кажется, получается даже, - не то правда, не то ирония над самим собой, - И, пусть я не могу дотянуться ими до всей вселенной и всего мира, сейчас я могу дотянуться до тебя, и сейчас для меня этого правда достаточно.
Да, этого достаточно, чтобы хотя бы ненадолго почувствовать себя увереннее, почувствовать хотя бы сейчас, что мир не рушится вокруг, не рассыпается на части, не стремится уйти предательски, вывернуться из-под ног. Позволить себе ощутить это в полной мере. Это самое "справимся" и кивнуть в ответ, просто соглашаясь, с каждым словом.
Отстраняться нет ни малейшего желания и какое-то время Джей медлит, задерживая это мгновение, стараясь запомнить его - таким, сделать его еще одной точкой опоры в этом шатком мире. И все же, как бы ни хотелось порой остановиться и остановить вот так летящее стрелой время, это невозможно и, выдыхая, прикрывая на несколько секунд глаза, Ледяной все же делает шаг назад, складывая крылья за спиной, но не спеша убирать их совсем.
- Справимся, значит? - переспросить, улыбаясь - снова, и потянуть за собой за руку, вниз, к озеру лавы, не дожидаясь ни слов, ни возражений. Хватит, в конце концов, не затем они здесь. Огонь, яркое пламя, дыхание самой земли, и само воплощение первозданного пламени, что согревает весь этот мир - совсем рядом. Когда-то давным-давно это было почти что немыслимо, когда-то совсем еще недавно само прикосновение к открытому пламени причиняло лишь боль, оставляя сво следы, как отпечатки на коже. Когда-то, но не здесь и не сейчас. И это - тоже часть настоящего, часть будущего, которое обязательно наступит.
Шаг - по поверхности лавы, на мгновение промелькнувшая по огненному полотну изморозь, оттенком серебра, переплетающимся с рыжими бликами, на мгновение протестующе отзывается всплеском внутренний холод, почти тут же сменяясь успокаивающими переливами янтаря.
- Нет ничего невозможного, если только действительно захотеть, - Джей оборачивается, чтобы снова посмотреть на брата, и кончики маховых перьев, прочерчивают, словно по бумаге, вспыхивающие золотом, прожилки в потревоженной глади раскаленного камня, рассыпают серебристые искры, и Ледяной и сам не замечает, как светлеют до прозрачно-голубого цвета арктических льдов его глаза. Нет, его земной материальной оболочке все еще не под силу выдержать подобное, но это и не имеет никакого значения: ее сменяет истинная форма, едва ли не впервые - просто так, без всякого хоть сколько-то серьезного на то повода. Едва ли впервые не в ответ на грядущую, почти что случившуюся катастрофу, а просто выпущенным на свободу серебром, сутью столь же далекой от слепой стихии, сколь только может быть далеким от нее единожды обретенное осознание самого себя. И все же здесь и сейчас это лишь форма, и в руках у Ледяного не возникает клинка, как не приходит и ощущения потустороннего холода истиной сути. И это - тоже настоящее, пусть малый, но все-таки шаг к принятию самого себя: сознание, живое, хотя бы ненадолго нашедшее равновесие с собственной силой.
- И ты умеешь творить как никто другой, и как никто другой умеешь вдохновлять, по крайней мере меня, с самого начала времен, заставлять идти вперед, меняться, учиться новому, как я учился жить, чувствовать, как тянулся к тебе и твоему огню. Ты можешь все это и много больше. И да, мы есть друг у друга, и этому миру еще рано сбрасывать нас обоих со счетов, кто бы и что бы ни говорил. А прямо сейчас, - во взгляде Ледяного, обращенном к брату вопрос, внимание и забота, одобрение и мягкое, теплое восхищение им, - Я... Предлагаю тебе сотворить что-нибудь вместе, вдвоем, прямо здесь.
Для людей, для мира, для них двоих - как угодно, чем бы это ни станет, просто вместе, просто напоминанием, себе и всему вокруг: они живы, и, сделав полный оборот, колесо жизни начинается вновь, пусть с малого, но снова с момента - творения, появления нового, как новой точки отсчета. [icon]http://sg.uploads.ru/SrhXN.jpg[/icon]

- Не так легко, - Джей отвечает эхом, не споря, здесь не с чем спорить, и кому как не ему было знать, как, к сожалению, во многом устроены и воплощения и люди, как это сложно, порой кажется, что невозможно, донести до них, до всех самые простые, прописные почти что истины, те самые почти что заповеди, некогда придуманные Верой. Так - просто, кажется, должно быть, так элементарно, уважать друг друга, окружающих, самих себя - хоть немного, хоть немного думать о том, что вокруг, вкладывать, вкладываться, а не брать, не отбирать у мира и живущих в нем последнее. Как часто он сам смотрел на них, на "семью", на людей, и не понимал, просто не мог понять, почему, почему это настолько... Не нужно? Иногда кажется, что, да, просто не нужно, просто не хотят, а хотеть - не заставишь, как ни старайся, - И я никогда не перестану задаваться вопросом, почему... Что наши братья и сестры, что люди, не могут понять, что если бы хотя бы десятую долю усилий и энергии, что они тратят на глупые противостояния, на то, чтобы украсть, отнять, отобрать, на то, чтобы навредить друг другу, направить во благо, в развитие, даже просто в науку... Это мир стал бы совсем другим. Но я не хочу верить, что так будет всегда. Были и есть те, кому не все равно, и я рад, что ты... Один из них. Для меня это очень важно, брат, и порой, останавливает меня самого от того, чтобы сдаться и поставить на этой реальности крест. Все еще можно изменить и все еще можно хотя бы попытаться исправить. Пока мы здесь.
Не сдаваться, не отступать, не выносить этому миру приговор безнадежности, неоправданности, не отпускать, не позволять ему упасть в пропасть, на самое дно, не позволять угаснуть проблескам света ни в нем, ни в самих себе. Да, не просто, да не легко, да, снова и снова кажется, что все бесполезно, что так и будут тянуть его вниз, рвать на части, раздирать в лоскуты с желанием заполучить себе как можно больший кусок, не понимая, не осознавая того, что это будет кусок мертвечины, разлагающийся и покрытый гнилью плесенью. Кажется, что все давно и безнадежно азартно катится по наклонной, что нет проблесков в этой серости и мраке, но, если посмотреть внимательно, если заглянуть глубже, то можно, действительно можно разглядеть в них, почти что в каждом, оттенки надежды, оттенки привязанности, доброты, любви, проблески заботы, неравнодушия, разглядеть пусть медленное, пусть неуверенное, но все-таки движение - вперед, карабканье наверх. Разглядеть, поддержать, помочь, направить, или же хотя бы просто - придать сил. Когда-нибудь, быть может, все это изменится, когда-нибудь, быть может, этот мир станет куда лучшим местом, когда-нибудь... Если не сдаваться, если не отказываться от него, не отступать. Пройти по этому пути до конца.
Улыбка, почти что беспечная касается губ, отзывается ощущением легкости и какой-то беззлобной насмешкой над самим собой: отступать некуда. Позади, там, за спиной, только мрак. Тот самый мрак, от которого он сам отказался когда-то.
Гнев ныряет в лаву и расплавленный, раскаленный до красна, до золотистых прожилок и бликов на поверхности, жидкий камень отзывается густым, тягучим всплеском, тяжелыми, отнюдь не водяными брызгами, тяжелыми каплями взлетающими в воздух, застывающими, но все еще обжигающими, словно угли костра. Подставляя под них руку, Джей ловит один такой неправильной формы шарик в ладонь, перекатывая, почти что неосознанно, безотчетно, глядя на то, как на коже остается ненадолго и тут же пропадает алый след, словно проведенный тушью по почти что белому сейчас, в истинной его форме. Снежно...
Секунды, всего лишь секунды тишины, почти что пронзительной, и не успевает даже успокоиться крупная рябь, волнами по огненному озеру, не успевает затянуться огненно-янтарный след, как, разрывая изнутри его поверхность, словно в самом начале времен, сокрушая на своем пути все преграды, из него вылетает феникс, вырывается в небо, озаряя его своим присутствием. Смеяться в истинном облике - странно. Справедливость - не то воплощение, от которого этого ждут, но смех звучит сам собой, пока он провожает принявшего облик величественной птицы брата взглядом над кратером вулкана: слишком наглядное, быть может напоминание о том, как все начиналось, о зарождении вселенной из огненной, вырвавшейся вот также на свободу вспышки, и очень... Более чем правильное напоминание - им обоим - о том, как это - взять себя в руки и подняться вновь.
Феникс, фениксы, подаренные Гневом, вот уже несколько десятилетий живущие у него в чертоге, огненные, яркие, упрямые и своенравные, как и их создатель, они согревали своим присутствием его Ледяной Чертог, а порой и его самого, в те вовсе не редкие на самом-то деле моменты, когда, казалось, никаких не оставалось уже сил, никакого серебра и никакого проблеска в душе. Когда казалось, что единственное, что еще можно сделать - это закрыть глаза и ни о чем больше не думать, когда тени прошлого, такого далекого и такого близкого одновременно подкрадывались слишком близко, а одиночество становилось невыносимым почти что на грани безумия. Нет, его собственные силы - тоже не безграничны, и не безгранична его собственная вера. И порой тоже подступает к горлу чувство отчаянной безнадежности, заставляя задыхаться. Улыбаться порой - невыносимо трудно, как трудно и верить. Фениксы... Сотканное из пламени оперение, заботливо раскрытые крылья взрослых и тихое курлыканье устраивающегося рядом подросшего уже птенца.
- Южный феникс, - подходя ближе, оставляя за собой следы инея на поверхности лавы, почти что вплотную, касаясь с восхищением раскрытого крыла, Джей улыбнулся, отгоняя непрошеные воспоминания. Не место им здесь и сейчас, не для того они сегодня здесь, не для того эти удивительные вечер и ночь. Такие редкие, увы, слишком ценные, чтобы от них отказываться, омрачать их еще больше разговорами, сложными вопросами, лишними совершенно, ведь и так их, кажется, было слишком много сегодня, - Благое знамение для всякого, кому посчастливится его увидеть.
Когда-то давно здесь, на востоке в это действительно верили, когда-то давно, а, может быть, и сейчас - тоже. Что ж, не без основания быть может. По крайней мере, сам Ледяной не мог не согласиться в этом с людьми и придуманными ими легендами.
- Во всяком случае для меня точно благое, и так всегда было.
Решиться на такое непросто, и как-то совершенно неловко, но еще нелепее, кажется, начинать сейчас спорить, отнекиваться и отказываться от слишком неожиданного но более чем недвусмысленного приглашения. Смущение... И даже не объяснить толком словами, почему.
- Полагаю, если я откажусь, то тебе ничто не помешает просто утащить меня в лапах, - попытка пошутить выходит тоже неловкой и неумелой, и, прежде чем взобраться фениксу-Гневу на спину, Джей на несколько секунд благодарно прислоняется лбом к его клюву, ласково касаясь ладонями, - Спасибо...
Доверие. В этом странном предстоящем приключении - тоже доверие и открытость, и какая-то беспечность, и почти что забытое ощущение свободы. Свободы от условностей, от каких-то правил, от страхов, и прошлого, словно от всего этого действительно можно взять и улететь, хотя бы ненадолго, стоит только захотеть и перестать удерживать самих себя на земле. Словно отбросив в сторону обыденность, даже собственный человеческий облик, можно отбросить и все те страхи, что преследуют их обоих. Пусть ненадолго, но вздохнуть полной грудью, отдышаться - по-настоящему, вспомнить настоящих себя. И совершенно, куда именно они отправятся, само это чувство свободы, куда важнее точки назначения, какой бы она ни была, точно также, как на самом деле в жизни важнее всего сама жизнь. [icon]http://sg.uploads.ru/SrhXN.jpg[/icon]

Полет, поток ветра навстречу, чем выше, тем холоднее, но это и не имело сейчас значения. Феникс, огромная, полыхающая огненная птица вряд ли способна заметить такие мелочи, да и они оба не люди, и не имеет значения ни давление, ни скорость, ни  воздух, что перехватывает дыхание, и которого все равно не достаточно. Они - не люди, а воплощения, те, кто когда-то одним самим своим существованием начал этот мир, сотворил его из ничего, держал в своих руках новорожденные законы пространства и времени, качал их в своих руках, в своих ладонях. И вот сейчас с высоты не птичьего даже полета, глядя на мир далеко внизу, на переливчатые гроздья огней городов, связанных тонкими нитями, невозможно было не улыбаться. Это - их мир, их реальность, их действительность, о которой они почти что забыли, о том, кто они, о том, что же, собственно вокруг. Полотно реальности, яркое, вспыхивающее звездчатыми искрами, переплетением всех стихий и энергий, переплетением безграничных путей и вероятностей, эмоций, чувств, мыслей всех и каждого, там внизу, и здесь, в этом ветре, веером, связями, пульсирующими живыми нитями, словно дыханием самой планеты, от пылающего нутра и сердцевины ее раскаленного ядра, до пронизанных холодом высот атмосферы, сквозь тонкую-тонкую, такую нежную, трепещущую, почти что хрупкую оболочку живого, того, что рождается, того, что проживает свою жизнь в переживаниях, в радостях и страхах, в мечтах и надеждах, в стремлениях навстречу будущему, того, что умирает, чтобы однажды возродиться вновь в следующих и следующих поколениях, чтобы наполнить этот мир бесконечным движением, бесконечной силой. Глубина... Это - почти что бездонная глубина мира, потока времени, летящей вперед истории. Почувствовать это, ощутить с высоты в полной мере, прикоснуться к нему, раскрывая ладонь, пропуская его вместе с ветром сквозь пальцы, почувствовать, как струится сквозь них чуть печальная грусть, нежная и звонкая надежда, колючая злость, липкое, смываемое теплым ощущением веры, одиночество, холод отчаяния и согревающее, словно дыхание костра стремление жить. Бесчисленное множество перетекающих друг в друга оттенков вселенной - над головой далеким-далеким светом звезд, внизу, словно отражением в глубокой-глубокой воде, рябью по волнам.
Полет - это свобода. Безграничная свобода и - понимание, почти что прикосновение к сокровенному. Не страшно, совершенно не страшно, в этом стремительном порыве нет ощущения высоты, есть лишь чувство чего-то большего, чего-то безгранично важного, чему трудно подобрать слова.
"Спасибо", - мысленно, даже не пытаясь перекричать ветер, Джей потянулся к брату, не словами даже, мыслью, пропитанной признательностью, восхищением, совершенно не свойственным ему почти что восторгом от этого совершенно нежданно подаренного ему чуда.
Огненно-алое оперение, мягкое, гладкое, почти что обжигающе горячее, взмахи сильных крыльев, которым, кажется, ничто в этом мире не станет преградой, ничто не посмеет встать на пути. Феникс... Феникс, порождение зари, солнца, света. Феникс, что всегда понимается ввысь возрождаясь из догоревших углей и пепла. Из пепла прошлого, из пепла истории, прошлого, из пепла перемен, феникс, что своим полетом знаменует наступление будущего, будит, зовет за собой. О, это того стоит, это стоит того, чтобы нарушать все мыслимые и немыслимые правила. Не важно, не имеет значения это сию минуту. Слишком долго, слишком больно, слишком страшно, до дрожи в сведенных судорогой от напряжения в руках, сводило с ума порой это преследовавшее в кошмарных полу-снах полу-видениях ощущение уголька в ладонях, слишком остро, чтобы теперь, в этом "сейчас" не понимать, не чувствовать, не дорожить этими мгновениями, этой вырвавшейся на свободу стихией, этим полетом, этим настроением и вдохновением почти что. Брат, его огненный брат, и пусть кто угодно посмеет заявит ему сейчас, что не правильно это, что так нельзя... На свете хватит дьяволов и бесов, к которым он посоветует им всем пойти. Тем более что...
"Главное, чтобы нам не встретился какой-нибудь самолет", - мысль искрится серебром как смехом, беспечным ощущением вдохновения, рассыпается каплями энергии, снежными иглами. Сегодня там, внизу, в этих городах и поселках станет немного, но светлее, немного, но правильнее, яснее, чище. Сегодня, пусть ненадолго, но исчезнут тени и страхи, сегодня там внизу станет пусть ненамного, но все таки меньше зла, - "А все остальное не имеет значения. В этой стране все еще верят в богов, а появление феникса в небе все еще считается благим предзнаменованием. Всерьез, конечно, никто может, этого и не ждет, но в глубине души - все равно верят".
Эта страна, эти люди до сих пор не переставали его, Ледяного удивлять. Удивлять какой-то почти что детской наивностью, тесным, почти что неразрывным, неотделимым переплетением древних, безумно древних традиций и верований с новейшими технологиями. Люди, люди которые освещают машины, компьютеры даже, люди, которые все еще верят, что в лесах живут демоны и боги, люди, которые сберегли, сохранили в себе эту веру, простят им, воплощениям, и эту выходку сейчас. Простят и примут, в этом потоке, в этом прикосновении к ним, к каждому, в сущности, в этих вспыхивающих огоньках удивления, немного страха, щекочущего нервы неизвестностью, невероятностью, просыпающегося даже во взрослых детского восторга, отзывающегося щекочущей, какой-то праздничной радостью, сейчас он был в этом уверен как, быть может, никогда.
"Куда?.." - вопрос озадачивает в первые мгновения. Можно подумать Гнев так и не понял за тысячи и тысячи лет их знакомства, что нет, он так и не научился не только летать, но и, на самом-то деле, принимать вот такие решения, чего-то такого хотеть. Растерянность отзывается мимолетной тишиной, дыханием ветра, как глотками воздуха. Вдох, еще и еще, вдох - не хватает кислорода и Джей смеется снова тихо: настроение, какое-то почти что беспечное, не отпускает, и мысль приходит внезапно, легким прикосновением, словно щекочет огненным пером. А почему бы и нет в самом деле?
Врата открываются перед ними серебристой вспышкой - вместо ответа. Нет, они не будут смущать людей еще больше прямо сейчас, но это не значит, что все закончилось. Все только начинается, навстречу по ту сторону от них рвется совсем другой, пропитанный солью и теплом ветер, в почти что полной темноте, подсвеченной призрачным мерцанием водорослей внизу, в бьющихся о берег волнах. Пустынный остров поднимается темной громадой из моря, щетинится негостеприимными рифами, шуршит черным вулканическим песком. Здесь нет никого, и никого не было уже давно, но кто сказал, что никогда не будет? И, пусть смущать целые города - неоправданно и неразумно все же, здесь и сейчас им никто не помешает и никто не посмеет запретить.
- Знаешь, мы для них, конечно, давно уже не боги, и они живут своей жизнью, - в голосе, как и в словах, впрочем, по этому поводу нет ни капли сожаления, пока они планируют к бухте внизу, - Но ведь и мы перестали дарить им чудеса как делали когда-то.
Да, мир меняется. Но кто сказал, что в нем не остается места чудесам, кто сказал, что люди потеряли надежду встретиться с ними? Кто сказал, что им, воплощениям, больше нечего дать и нечего им предложить? Да, мир стал другим, не таким как на заре эпох, и все же... И все же есть в нем те, кто все еще стремится к большему, к гораздо большему.
- Десять лет назад ты подарил девочке Ли дракона, - не вопрос, напоминание, как попытка поймать и облечь в слова верткую, словно саламандра идею, почти что безумную в своей сути идею, - Как думаешь, этот теплый остров подойдет для еще парочки существ? И когда-нибудь на него наткнутся те, для кого это "чудо" изменит жизнь. Как когда-то встреча с тобой изменила мою.
Да, так порой случается. Случайности происходят, находятся там, где их не ждешь, переворачивают с ног на голову весь мир, даже если это мир всего лишь одного человека. Да, так бывает, и как многие все еще в глубине души надеются наткнуться на "чудо" посреди обыденности, как многие все еще мечтают о сказке, боясь признаться в этом даже самим себе? Чудеса - хрупкая штука, но и защитить их, воплощениям, им тоже под силу, как когда-то давным давно. Мифы, легенды, не на пустом месте рожденные... Кажется, мир растерял их совсем в своей сумасшедшей гонке настоящего, а, может быть просто слишком давно они не случались, а может быть просто им снова пора случиться? [icon]http://sg.uploads.ru/SrhXN.jpg[/icon]