Каждый ребенок так или иначе ждет чуда, своего собственного чуда, почти что как появления Санты на Рождество. Что ж, у нее, у рыжей, ничем, как она полагала, не примечательной девчонки, было свое чудо и свой Санта. Санта, который приходит не только зимой, которому можно даже позвонить, пусть и не всегда дозвониться, можно написать письмо, и получить не подарок под елку, а настоящий ответ, и которого, если, конечено, набраться хоть какого-то терпения, можно дождаться в гости. Чаще, чем раз в году. Ее личное, персональное, ну ладно-ладно, не такое уж личное, но все-таки чудо.

- Обещай, что придешь! - она требовательно тянет вопощенние за рукав, тянет, чтобы он наклонился ближе, и по глазам понятно, что не отстанет, так и будет хвататься за пальто, не отпустит, да ведь и он сам не бросит, правда же? Не бросит маленькую девочку, которая не может даже встать. Он - точно не бросит, не может, потому что это не честно, не справедливо, вот! - Пожалуйста, Джей, обещай!

Обещал, конечно.
Ли и сама смогла бы ответить на вопрос, почему это было так важно. Но было. Важно. Вот настолько, насколько что-то может быть важным для десятилетнего ребенка. Как обещаением того, что в мире, котороый вдруг оказался страшным, коварным, жестоким, все равно есть и обязательно еще будет и радость, и смех. А кроме кресла и врачей, кроме больниц и капельниц, еще будут и солнце, и прогулки, и игры, и смех. И нет, не родители, не мама с папой, а именно он, не человек, воплощение самого непонятного, наверное, для людей, но для ребенка интуитивно очень важного чувства - Справедливости, стал воплощением ее личной надежды на "завтра", которое обязательно наступит. Даже если это случится через год.

- Обещаю, - он кивает, неловко опускается на корточки перед ней, а полы пальто собирают на себя с плохо утоптанной дорожки мягкий снег, - Но и ты тогда пообещай мне кое-что взамен.
Улыбается. Мягко, смущенно, но взгляд за стеклами очков серьезный, и что-то в нем такое, что не понять, но что-то очень важное, понятное, наверное, только ему одному.
- Обещай, что никогда не сдашься, что бы ни случилось.
- Обещаю!

Обещать - легко. Особенно в детстве, особенно, когда еще не понимаешь совсем, как на самом деле трудно будет сдержать это самое обещание. И как же хочется иногда расплакаться и начать жалеть себя. Как же хочется сказать, что все взрослые врут, и ничего хорошего в жизни не будет! Не будет ни коньков, ни игры в снежки, ни купания в озере. Не будет игр во дворе, и беготни с друзьями. А будет только комната и это проклятое кресло. А еще обещание "не сдаваться". Ли не сдается. Не сдается упрямо, раскрашивая альбом в яркие, радужные цвета. Она не сдается и пишет неловкие, нелепые детские, искристые солнцем стихи. Она не сдается, и улыбается, вытирает кулаками бессильные слезы, но - не сдается и даже пытается смеяться. Она - обещала. И смех, кажется, сам прилипает к коже, рассыпается солнечными зайчиками, серебрится в ответ, как брызгами дождя. И становится частью не "завтра", а какого-то "сейчас". У смеха - вкус шоколада и маминых пирогов, а еще - свежего, только что выпавшего, блестящего на солнце снега.

Друзья спускаются с лестницы и машут ей на прощание руками. В комнате пахнет кремом и свечами, апельсиновым соком, и кажется, что веселье все еще можно потрогать руками. На столе открытки, и музыка все еще доносится из колонок компьютера.
Ли неловко поворачивается в кресле, возвращаясь к себе, перебираясь с усилием на кровать, плюхаясь на живот и раскрывая подаренную книжку. Одиннадцатый день рождения. Что же, Хогвартс из сказочных историй о волшебстве, ей, кажется, не светит. А, ну и ладно, не больно то и хотелось! Даже не обидно. Почти. Ну ладно-ладно, обидно, но не очень. Не так, чтобы сидеть и реветь с досады. Правда ведь? Зато у нее есть печенье. И книжка. И новенький синтезатор в углу. А еще - обещание. Два обещания, между прочим. И пусть немного даже досадно, что все уже успели уйти, почему-то кажется, что это - правильно, ведь волшебство и в сказках не терпит лишних глаз, да? Обещание... А строчки упрямо разбегаются перед глазами, не желают складываться в слова и смысл, их определенно, кажется, пугает часто бьющееся сердце. Кажется, что в ушах отдается стук, отмеряющий секнды быстрее, чем они идут на самом деле. Нет, так читать решительно невозможно, и  Ли переворачивается с усилием на спину, смотрит в потолок, а потом - в сторону, на окно, за которым уже темнеет и зажигаются фонари. Нет, она решительно не хочет верить, что чуда не будет. Как там было? Не сдаваться! Не сдаваться, верить и ждать Ждать и надеяться!
В желтом, теплом свете фонаря ветер дергает черную на его фоне ветку, треплет листья, срывает их, гонит по воздуху - это осень шепчет тихо о своем присутствии, перепрыгивает через лужи озорно, отзывается приближением свежести и первых заморозков, стучится в стекло, расцветает узором, тонким причудливым пушистым инеем по краю рамы.
Теребя прядь своих рыжих волос пальцами, машинально, прикусывая кончик, Айли смотрит завороженно, несколько секунд почти что в полной растерянности, а потом вдруг хлопает ладонями по покрывалу, резко садясь, опираясь на изрядно окрепшие с зимы руки: смех и щебет дверного звонка сливаются воедино, и только что спрыгнуть не получается с кровати, не сбежать вниз. А секунды ожидания, наполненные голосами внизу тянутся как желе - не дождаться. Почему взрослые всегда так долго?!
- Джей! - кричит она громко, так, что кажется, вот-вот вылетят стекла. Нет, не вылетят конечно, но зазвенят точно, и все соседи наверняка услышат, а ну и пусть, - Джей, я наверху!

Какой же он все-таки! Еще бы суметь словами сформулировать вот это самое "какой"! Растерянный, смущенный, и что-то еще было такое в лице воплощения, от чего руки потянулись к нему сами, притягивая сначала ближе, а потом и в настолько крепкие, насколько только может обнять ребенок, объятия.
Крепко-крепко, так, что и самой уже дыхания не хватает, а тонкие еще совсем пальцы забираются в коротко стриженные - а он вообще их стрижет, или они просто не отрастают, - пряди темных волос. От них пахнет осенью. Дождем и покрытой инеем первых заморозков травой. От этого запаха, от его присутствия перехватывает горло как рано-рано утром в октябре, когда под одежду вместе с лучами солнца пробирается первое дыхание предстоящей зимы.
Ледяной. Ледяной, а все равно - живой и теплый. И никто не переубедит ее в обратном. Ведь прямо сейчас в эти несколько секунд Ли прекрасно слышит, как бьется его сердце, часто-часто, словно по лестнице не шел, а бежал.
Джей вскидывает голову, неловко улыбается, и, кажется, сам не понимает, зачем пришел сюда, так по крайней мере, звучит его вопрос. Ну, да-да разумеется, воплощения же такое  не празднуют. Потому что, считая свечки на торте можно сбиться, до и, наверное, во всех магазина не наберется столько вот свечек. Или наберется? Интересно, сколько ему все-таки лет? Может быть, считать не годами, а хотя бы столетиями? Или все равно получится слишком много? Наверное, много. Он говорил, что воплощения существуют с самого появления мира. А это... Это ж было очень и очень давно.
Счастье. Это просто - счастье. Настолько пронзительное, что понятно даже ребенку. Яркое, с пузырьками радости внутри, словно солнце, играющее в стакане с лимонадом. Чистое-чистое. Счастье! Счастье, что он пришел, что вся волшебная сказка в жизни - не сон, что это - не воображаемый друг, а живой, за чьи руки, можно ухватиться, в них можно вцепиться и не отпускать свой потрясающий шанс на чудо. Те самые чудеса, в которые открылась, и так хочется верить, что никогда не закроется дверь.
Она тянет его одной рукой, отодвигаясь в своем кресле от двери, тянет на середину комнаты, смеясь на его растерянность, не находя больше никаких слов кроме этого искреннего совершенно смеха, от которого, кажется, Ледяной только больше смущается. Глупый! Ну почему у него всегда все так сложно. И не знала бы, не видела бы эти глаза, голубые, словно лед сейчас, не чувствовала бы каким-то совершенно не детским чутьем, словно привкус свежего прохладного снега на губах, холодной и пресной сосульки, сгрызенной, пока родители не видят, его собственную какую-то смущенную радость, разжала бы, наверное пальцы, выпустила бы запястье, но нет! Не бывать этому. Не он ли сам просил. Не ему ли она сама обещала?!
- С днем рождения меня, да! - выпалила наконец Ли со смехом, только что не пытаясь встать и подпрыгнуть на непослушных немых к ее желаниям ногах - у, бяки. Как же хочется просто повиснуть у него на шее. И не нужно никаких подарков, потому что главный ее подарок уже случился. Случился чуть меньше года назад, в холодную и злую предрождественскую ночь, и вдруг, на какие-то секунды веселье и заливистый смех сменяются глубокой, слишком глубокой, быть может, серьезностью, но почему-то кажется, буквально до мурашек, бегущих по коже, словно дрожью, от которой выпрямляется резко спина, что это правильно, правильно и нужно, вот прямо сейчас, сию минуту, пока под кожей, прямо под ее пальцами, бьется живой и частый пульс. Правильно каким-то шестым, седьмым, десятым - не важно, чувством. То, чего никогда не было в тех цветных разукрашенных конвертах, то, чего никогда не скажут электронные по-детски наивные еще письма, то, чего не скажет и не передаст звонок по телефону и бестолковая, бесполезная болтовня.
- Если бы не ты, его бы не было, - да, не надо считать ее дурочкой, как иногда снисходительно заявляет папа, и легкомысленной, как часто говорит мама. Нет, Ли не то и не другое, даром, что ей всего одиннадцать лет. Она все понимает. И понимает, быть может, лучше многих взрослых, и некоторых очень и очень взрослых. Жаль только, что все еще никак не может объяснить.
- Не стой столбом, садись, - она почти что толкает своего долгожданного гостя в кресло в углу комнаты, в которое так любит иногда забираться сама, и откатывается назад, чтобы налить в два стакана - один свой, а другой - заранее приготовленный и чистый, нет, не сок даже, а молоко, с трудом справляясь ножницами с коробкой и оставляя на столешнице белые мелкие капли, когда оно булькает, чуть не проливаясь мимо. И почти что силком - вручает один воплощению, прямо в растерянно и почти что шокировано, но все же подставленные руки. Вручает и смеется, выпрямляясь и с очень серьезным и наигранно взрослым видом, словно в руке не детский стакан с бабочками, а хрустальный бокал, провозглашая:
- За мои одиннадцать лет, вот!

"Какой же..." - Ли не успевает додумать даже до конца фразы, которая растворяется в воздухе вместе с недосказанным даже себе самой "ты". По комнате, прямо по комнате, прямо вот сейчас, посреди теплого еще совсем сентября кружится пушистая метель, заполняет все серебристыми хлопьями, сверкает, словно блестками, рассыпанными на днях на ковер из банки, настоящим чудом  оседает сначала на ладонь, а потом - вьюжной змейкой обвивается вокруг запястья. Да так, что приходится вцепиться в стакан, то многострадальному ковру еще бы и соком сейчас досталось.
Снежинка-звездочка мохнато-колючая, кажется хрупкой, если смотреть на нее глазами, а если нет? А если нет, то прохладная, искренняя, покалывающая утренним ясным морозцем, ощущением присутствия, почти что объятиями, неловкими, но решительными, и - сиянием, нежно-ласковым, неуверенным и очень и очень упрямым. О, вот последнее точно. Не зря же в ответ на прикосновение ее иголочек к коже, прямо над пульсом, хочется выпрямиться, вытянуться, гордо вскинуть голову - с собственным уже упрямым "все будет хорошо, обязательно будет!" Хочется рассмеяться в ответ, и Айли быстро, почти что поспешно отставляет на стол стакан, перехватывая крепко-крепко протянутые к ней руки.
И нет, даже коляска сейчас не помеха. И пусть ноги не слушаются, кажется, можно вот прямо сейчас почти что прыгать. Только что не до потолка, только что не отрываясь от пола. Просто внутри, и не скрывать этого. Смеяться, просто потому что хочется, и говорить "спасибо!" Вслух - не вслух, а есть разница? Да, наверное, есть. Ну, с людьми точно есть. Даже с мамой с папой есть. Взрослые вообще очень плохо умет слушать, и иногда приходится им просто кричать, да и то не всегда докричишься. Но Джей - не человек. Пусть вот прямо сейчас, растерянный, как всегда смущенный и выглядит в точности как. Если бы не руки. Если бы не прикосновение как к прохладной и обжигающей одновременно поверхности льда, чуть подтаявшего на солнце. Джей - все-таки воплощение. И с ним можно вот так - не вслух. Поймет. Пусть не сразу, пусть не правильно - о, с этим у него плохо, это она уже успела выяснить за недолгое для него, наверное, почти что как один день, и очень долгое для нее - чуть меньше года, знакомство. А ну и пусть не правильно. Что за беда, поправим! Поправим, повторим!
"Спасибо тебе!" - ярко, наклоняясь вперед чтобы соприкоснуться лбами: ее кресло на больших колесах, высокое, выше того, в котором сидит Джей, и все равно - приходится тянуться. Вот еще один минус бытия маленькой девочкой - вечно до всего и до всех приходится тянуться. Высоко-высоко, как до поставленной над головой где-то на уровне солнечного луча цели.
- Ты уже сделал мне подарок! - не отпуская его от себя, Ли смеется, глядя в растерянные еще больше от такого обращения синие за стеклами очков глаза. Так близко сейчас, что кажется, на дне их можно рассмотреть весь мир. И темноту в черных, расширившихся удивленно зрачках, и голубое, совершенно чистое небо, и какие-то серые, словно хмурые дни, а еще что-то совсем глубоко, от чего руки сами сжимаются крепче. Крепко-крепко, до побелевших пальцев.
Это что-то почти что пугает. И до этого чего-то хочется дотянуться. Дотянуться со всем упрямством, доцарапаться, заменить вот всем этим - звуками, запахами, цветными радужными бликами, которые он так легко дарит сам, но которые почему-то совсем не оставляет себе, запахами молока и корицы, осенними листьями, их шуршащим ворохом, пламенем костра... Руки Ледяного вздрагивают под ее пальцами словно судорожно, почти что болезненно, и Ли вцепляется сильнее.
- Ты пришел, ты здесь, большего не надо, - упрямство, кажется, родилось раньше этой рыжей девчонки, - Разве что остаться на выходные. Уверена, мама с папой против не будут!
Да, точно. Он останется, и завтра они пойдут гулять в парк, и там будут листья. И все будет пахнуть горьковатым дымом. И они соберут обязательно целый букет, который будет потом стоять желто-рыжим до самой зимы. До Рождества!
- А попросить, - Ли все же отстраняется, чуть не падая неловко, успевает ухватиться за обод колеса и рассмеяться, - Какая я неуклюжая... Мне подарили синтезатор! Вот!
В углу - большая и неуклюжая, прислоненная к стене коробка. Прямо рядом с распакованным уже инструментом. Черно-белым, единственным строгим пятном в этой набитой цветом комнате. Ненадолго. Это - совсем ненадолго. Вон, уже смешная наклейка прилеплена в углу, пока что еще только одна - яркая, голографическая звездочка. Первая. Словно начинающая какой-то свой отсчет. Будущим победам, будущим трофеям.
- Ты обещал научить меня играть, помнишь? 
Ага, обещал. Один раз еще в больнице, и еще пару раз потом - в открытке и в письме, в ответ на ее собственное "хочу", "не забудь", "пожалуйста", разумеется. Обещал же, правда? "Когда будет, на чем..." - словно неуверенно, но обещал же. И не "если", вот это самое дурацкое взрослое "если", от которого так и веет одолжением, а "когда", тем самым, которое только вопрос времени.
- Инструмент - есть! Давай прямо сейчас?